Там я осмотрел содержимое ящика. Порошки были упакованы очень аккуратно, но все же не так, как упаковал бы их настоящий аптекарь, из чего я сделал вывод, что их изготовил сам Джекил. Развернув один пакетик, я обнаружил внутри вещество, похожее на кристаллы обычной поваренной соли. Во флаконе находилась кроваво-красная жидкость, судя по запаху, весьма едкая. Мне показалось, что это смесь красного фосфора с каким-то летучим растворителем вроде эфира. О других ингредиентах жидкости можно было только догадываться. Тетрадь выглядела совершенно обычно, в ней практически не было записей, за исключением нескольких столбиков каких-то дат. В целом они охватывали период в несколько лет, но внезапно обрывались около года назад. Кое-где рядом с той или иной датой стояли отметки, чаще всего это было слово «двойной», оно встречалось раз шесть; в самом начале списка стояли слова «Полнейшая неудача!!!».
Все это только раздразнило мое любопытство, но ничего не объяснило. Передо мной был флакон, до половины заполненный какой-то жидкостью, пакетики с кристаллическим веществом и лабораторные записи. Как могли эти вещи повлиять на честь и рассудок, не говоря уже о жизни моего легкомысленного друга? Если его посланец мог прийти ко мне, почему бы ему тогда не явиться прямо в дом к Джекилу? И даже допуская, что для этого существует некое препятствие, почему я должен принимать его втайне от всех? Чем больше я размышлял об этом, тем больше убеждался, что имею дело с душевнобольным. В конце концов, отправив слуг спать, я зарядил револьвер, чтобы в случае необходимости защитить себя.
Едва часы пробили полночь, как раздался едва различимый стук дверного молотка. Я открыл дверь и увидел приземистого человека, прятавшегося за колонной у входа.
– Вы от доктора Джекила? – спросил я.
Он судорожно кивнул. Когда же я предложил ему войти, посланец оглянулся и бросил пристальный взгляд в темноту. Невдалеке маячила фигура полицейского – он приближался с зажженным фонарем в руке. Мне показалось, что мой поздний гость вздрогнул, после чего поспешно переступил порог.
Сразу скажу, что все это мне не слишком понравилось. Когда я ввел незнакомца в ярко освещенный кабинет для консультаций, моя рука сама нащупала рукоять револьвера в кармане сюртука. Теперь мне удалось хорошо разглядеть его. Как я уже говорил, он был невысок ростом, но в первую очередь меня поразило выражение его лица и некое сочетание высокой мышечной активности с видимой слабостью телосложения. При приближении к нему возникало странное, чрезвычайно неприятное ощущение, сопровождаемое замедлением пульса и ознобом. Я решил, что все это – следствие субъективного отвращения, которое внушила мне его внешность, и только дивился, насколько остро проявляются его симптомы. Теперь, однако, я думаю, что причина всего этого была скрыта в натуре этого человека и имела совсем иные основания, чем ненависть.
Этот господин, с первой же минуты вызвавший во мне смешанное чувство отвращения и любопытства, был одет в костюм, который сделал бы смешным кого угодно. Его платье, сшитое из очень прочной и дорогой материи, было невероятно велико и широко ему. Панталоны висели складками, и он подвернул их, чтобы они не волочились по земле, жилет спускался ниже ляжек, а ворот сюртука сползал на плечи. Но странное дело: этот костюм не вызывал желания рассмеяться. В самой сущности человека, стоявшего передо мной, было что-то противоестественное, что-то ненормальное и возмутительное, поэтому всякая несообразность скорее гармонировала с его странной внешностью.
Все эти мои наблюдения, хоть и занимают немало места, в действительности потребовали всего нескольких секунд. Мой гость сгорал от нетерпения.
– Вы привезли его? – воскликнул он. – Он здесь?
Его возбуждение было так велико, что он даже схватил меня за плечо, словно собираясь встряхнуть. Я вежливо отодвинул его, потому что едва он коснулся меня, как во мне буквально заледенела кровь.
– Сэр, – сказал я, – вы забыли, что мы не знакомы. Не угодно ли вам присесть?
Я сел в свое рабочее кресло так, словно передо мной был пациент. Я старался держаться естественно, насколько это позволяли поздний час, одолевавшие меня мысли и смутный ужас, который внушал мне этот посетитель.
– Прошу простить меня, доктор Лэньон, – довольно учтиво ответил он. – Вы правы – нетерпение заставило меня забыть о хороших манерах. Я пришел сюда по поручению вашего коллеги доктора Джекила, дело крайне важное… – он вдруг запнулся и схватился за горло. Я понял, что, несмотря на видимую сдержанность, он с трудом подавляет приступ истерии. – Насколько я понял, сэр… ящик…
Я сжалился над мучительным нетерпением моего гостя; вдобавок, во мне снова проснулось любопытство.
– Вот он, – сказал я, указывая на ящик, стоявший на полу позади стола и все еще закрытый простыней.
Незнакомец кинулся было к нему, но вдруг остановился и приложил руку к сердцу: я услышал, как заскрежетали его зубы из-за сведенных судорогой челюстей. Лицо его настолько побледнело, что я испугался за его жизнь и рассудок.
– Успокойтесь же, – сказал я.
Он оглянулся, улыбнулся жуткой улыбкой, похожей на гримасу боли, и решительно откинул салфетку. При виде содержимого ящика из его груди вырвался такой вздох облегчения, что я был поражен. Через минуту, уже окончательно овладев собой, он проговорил:
– Не найдется ли у вас мензурки?
Я поднялся и протянул ему мерный стаканчик.
Он поблагодарил меня кивком, налил в стаканчик немного красной жидкости и всыпал туда же один из порошков. Жидкость, по мере того как растворялись кристаллы, становилась все более алой; наконец она закипела, из мензурки вырвались легкие клубы пара. Затем кипение прекратилось, и в ту же минуту смесь приобрела темно-лиловый цвет, потом начала светлеть и превратилась в жидкость светло-зеленого цвета. Мой гость, зорко следивший за всеми этими превращениями, улыбнулся, поставил мензурку на стол и, обернувшись, пытливо взглянул на меня.
– А теперь, – сказал он, – давайте решим один вопрос. Хватит ли вам благоразумия, чтобы позволить мне взять эту мензурку и без всяких объяснений покинуть ваш дом? Или ваше любопытство слишком сильно? Подумайте перед тем, как ответить, потому что я поступлю так, как вы решите. Если вы пожелаете, я оставлю вас ни богаче, ни мудрее прежнего; вам останется только сознание, что вы оказали услугу человеку в минуту смертельной опасности. Если же вы предпочтете иное, то здесь, в этом кабинете, перед вами через минуту откроется новая область знания, новые пути к славе и могуществу, вы будете поражены феноменом, способным сокрушить неверие самого сатаны.
– Сэр, – сказал я, стараясь сохранять спокойствие, – вы говорите загадками и наверняка сами понимаете, что я не испытываю к вашим словам особого доверия. Но я так далеко зашел, оказывая все эти необъяснимые услуги, что должен увидеть, чем все это закончится.
– Отлично, – ответил мой гость. – Лэньон, вы наверняка не забыли клятву Гиппократа. Поэтому прошу вас считать все, что сейчас случится на ваших глазах, врачебной тайной. А теперь… теперь, человек, исповедующий самые узкие и вульгарные материалистические взгляды, отрицающий самую возможность трансцендентальной медицины, смеющийся над теми, кто оказался талантливее и проницательнее, – смотрите же!..
Он поднес мензурку к губам и залпом проглотил ее содержимое. Послышался сдавленный крик: мой гость зашатался, схватился за край стола, его глаза налились кровью, он судорожно глотал воздух разинутым ртом… На моих глазах происходила страшная перемена: он начал как бы пухнуть и расширяться; его лицо внезапно почернело, а его черты как бы слились и начали меняться… В следующее мгновение я вскочил со стула и отпрянул к стене, заслоняясь рукой от кошмарного видения. Мне казалось, что я теряю рассудок от ужаса. «О Боже!» – единственное, что мне удалось выдавить из себя, потому что передо мной – бледный, измученный, ослабевший, шарящий перед собой руками, точно Лазарь, восставший из гроба, – стоял Генри Джекил!
Я не решаюсь доверить бумаге того, что он поведал мне в течение следующего часа. Я видел то, что видел, слышал то, что слышал, и моя душа была потрясена до последней глубины. Однако теперь, когда эта картина уже не стоит перед моими глазами, я спрашиваю себя, верю ли я тому, что видел, и не могу ответить ни да, ни нет. Моя жизнь разрушена в самом своем основании. Я лишился сна, неискоренимый ужас терзает меня днем и ночью; я чувствую, что дни мои сочтены, что мне придется умереть, и все же я умру, так и не уверовав. Даже в мыслях я не могу без содрогания заглянуть в ту бездну гнуснейшей безнравственности, которую открыл передо мной этот человек, пусть со слезами раскаяния на глазах.
Скажу вам только одно, дорогой Аттерсон, и этого будет достаточно, если вы, вопреки всему, сумете мне поверить. Генри Джекил признался мне, что низкорослое существо, проникшее в ту ночь в мой дом, носило имя Эдвард Хайд. Именно это лицо разыскивается по всей стране как убийца сэра Кэрью.
Хэсти Лэньон.
Исчерпывающие пояснения Генри Джекила
Я родился в 18… году наследником крупного состояния; кроме того, я был наделен многочисленными талантами и дарованиями, трудолюбив от природы и высоко ценил уважение умных и благородных людей. Казалось бы, я мог не сомневаться, что меня ждет славное и блестящее будущее. Худшим из моих недостатков было всего лишь нетерпеливое стремление к удовольствиям, жажда жить и наслаждаться жизнью. Для многих она служит источником счастья; однако я не мог примирить ее с настойчивым желанием держать голову высоко и выглядеть в глазах окружающих человеком серьезным и почтенным. Вследствие этого я стал скрывать свои развлечения, и к тому времени, когда достиг зрелости и мог здраво оценить пройденный путь, уже давно вел двойную жизнь.
Многие люди даже умышленно выставляли бы напоказ те отклонения от пути благоразумия, в которых я был повинен. Но с высоты целей, к которым я стремился, уступки обычным человеческим страстям казались мне постыдными, и я скрывал их с болезненным стыдом. В результате мои стремления, а не тяжесть проступков, сделали меня тем, чем я стал, и провели в моей душе более глубокую, чем у обычных людей, борозду, разграничивающую добро и зло.