Я нашел нечто вроде ложбинки с небольшим чистым ключом и, расчистив терновник, поставил палатку и развел огонь, чтобы приготовить ужин. Лошадь свою я привязал подальше в лесу, где росла трава. Крутые склоны ложбины не только скрывали свет моего костра, но и защищали от ветра, сильного и холодного.
Вследствие той жизни, которую я вел, я был закален и умерен во всем. Пил я только воду, редко ел что-либо, кроме овсянки, и спал очень немного, так что, вставая с рассветом, ночью я долго не засыпал и часто, лежа, глядел в звездное небо. Поэтому и в Грэденском лесу я крепко заснул в восемь вечера и в одиннадцать проснулся совершенно бодрым, не чувствуя ни малейшей усталости. Я встал и присел у огня, любуясь на деревья и на тучи, догонявшие друг друга, прислушиваясь к ветру и дальнему гулу прибоя, а затем выбрался из своей ложбины.
Я направился к лесной опушке. Молодой месяц слабо светил сквозь туман, но по мере того, как я приближался к дюнам, он светил все ярче и ярче. В ту же минуту резкий порыв ветра дохнул на меня соленым запахом моря и с такой силой хлестнул по лицу колючими песчинками, что я невольно наклонил голову. Когда я поднял глаза и осмотрелся, то заметил свет в павильоне. Он перемещался от одного окна к другому, словно кто-то переходил из комнаты в комнату с лампой или со свечой в руке.
Я с изумлением следил за происходящим. Когда я приехал, дом был совершенно пуст, а теперь там явно кто-то находился. Прежде всего мне пришло в голову, что в дом вломилась шайка грабителей и очищает теперь кладовые и буфеты Норсмора, всегда полные посуды и припасов. Но что могло привлечь грабителей в эту глушь? И кроме того, все ставни были распахнуты, а подобные люди имеют обыкновение запирать их. Я отбросил эту мысль, и мне пришла в голову новая. Должно быть, вернулся сам Норсмор и теперь осматривает и проветривает помещение.
Как я уже говорил, нас с Норсмором не связывало чувство искренней привязанности, но даже если бы я любил его как брата, то одиночество я любил больше, и потому не стал бы искать его общества. Поэтому я поскорее вернулся в лес и с истинным наслаждением снова уселся у костра. Я избежал встречи; передо мной еще одна спокойная ночь. А утром можно будет либо незаметно ускользнуть еще до пробуждения Норсмора, либо нанести ему визит, только самый короткий.
Но утром положение мое показалось мне столь забавным, что я и забыл о своем страхе. Норсмор был у меня в руках, и я вознамерился подшутить над ним, хотя мой бывший приятель не был охотником до шуток. Заранее радуясь своей удаче, я спрятался в кустах бузины, откуда мог видеть дверь павильона. Ставни оказались по-прежнему запертыми, что показалось мне странным, а само здание с белыми стенами и зелеными ставнями выглядело при дневном свете и привлекательным, и уютным. Время шло, а Норсмор все не показывался. Я знал, что он соня, но когда наступил полдень, я потерял терпение. Говоря по правде, я надеялся подзакусить в гостях, и голод уже стал докучать мне. Досадно было упустить случай посмеяться; но голод взял свое, и, отказавшись от шутки, я вышел из лесу.
Вид дома почему-то тревожил меня. Со вчерашнего вечера он казался не изменившимся, и, не знаю почему, я рассчитывал найти хоть какие-то внешние признаки присутствия человека. Но оказалось не так: окна все были закрыты ставнями, дым из труб не шел, и даже наружная дверь была заперта на висячий замок. Норсмор, следовательно, мог войти через черный ход, что было бы вполне естественным объяснением. Но можете представить мое удивление, когда, завернув за угол дома, я обнаружил, что и задняя дверь тоже заперта на замок.
Я тотчас вернулся к мысли о ворах и бранил себя за вчерашнее бездействие. Я осмотрел все окна нижнего этажа и не нашел никаких повреждений; я попробовал замки, но они не поддавались. Вопрос заключался в том, каким образом воры, если только это были воры, могли проникнуть в дом. Они могли пробраться, думал я, по крыше пристройки, в которой Норсмор занимался фотографией, а оттуда влезть в окно его кабинета или моей бывшей спальни.
Я последовал их примеру и, взобравшись на крышу, попробовал ставни обеих комнат. Ставни оказались целыми, но это меня не удовлетворило, я стал с силою тянуть, и одна половинка внезапно распахнулась и оцарапала мне руку. Я помню, что приложил запястье ко рту и с полминуты зализывал ранку, как собака, машинально поглядывая на дюны и на море. И вдруг я заметил в нескольких милях к северо-востоку большую яхту. Тут я отворил окно и влез в дом.
Пройдя по дому, я был до крайности изумлен. Беспорядка не было и следа, наоборот – комнаты были чисты и прибраны. В каминах лежали дрова, и их оставалось только разжечь; три спальни были убраны с роскошью, которой обычно чуждался Норсмор, вода для умывания налита в кувшины, постели заправлены. В столовой был накрыт стол на три персоны, и на буфете стояло множество холодных закусок: мясо, дичь и овощи. Ясно было, что здесь ждали гостей. Но какие гости, если Норсмор ненавидел всякое общество? И кроме того, зачем понадобилось готовить дом к этому приему тайно, под покровом ночи? И почему ставни были закрыты и двери заперты?
Я уничтожил все следы своего посещения и выбрался из дома отрезвленный и сильно встревоженный.
Яхта продолжала стоять на том же месте, и у меня мелькнуло в голове, что это мог быть «Рыжий граф», на котором прибыл хозяин с гостями. Однако нос корабля был обращен в открытое море.
Глава 2О ночной высадке с яхты
Я вернулся в свое укрытие, чтобы приготовить обед, в котором сильно нуждался, и задать корма лошади, о которой не позаботился утром. Время от времени я выходил к опушке леса; но в павильоне никаких перемен не произошло, и на дюнах целый день никого не было видно. Вокруг не было ни души, и виднелась только яхта, дрейфовавшая без видимой цели. Но с наступлением сумерек она решительно двинулась к берегу, и я решил, что Норсмор и его друзья находятся на борту и ночью, вероятно, высадятся на берег. Это не только соответствовало таинственности приготовлений, но вызывалось и тем обстоятельством, что лишь к одиннадцати часам прилив мог достаточно покрыть Грэденские мели и другие опасные места, которые ограждали берег от вторжения с моря. Целый день ветер дул едва-едва, и море вследствие этого было довольно спокойным; но после заката непогода снова разыгралась. Было темно хоть глаз выколи. Ветер дул резкими порывами, временами налетал дождь, и приливные волны становились все сердитее. Я находился на своем наблюдательном пункте в кустарнике, когда на яхте вспыхнул фонарь, и я увидел, что она теперь значительно ближе к берегу, чем тогда, когда я видел ее в последний раз. Я решил, что это был сигнал, поданный Норсмором людям, дожидавшимся его на берегу. Поднявшись на дюну, я стал вглядываться, нет ли какого-нибудь ответа на этот сигнал.
Вдоль опушки леса вилась дорожка – кратчайший путь от усадьбы к павильону. Взглянув в эту сторону, я увидел не дальше чем в четверти мили быстро приближающийся огонек. Судя по колеблющемуся свету, это был фонарь, который нес человек, шедший по тропинке и часто останавливавшийся из-за жутких порывов ветра. Я мигом нырнул в кусты и нетерпеливо ждал появления нового персонажа. Это оказалась женщина, и когда она проходила мимо моего укрытия, я даже узнал ее лицо – то была глухая и молчаливая особа, нянчившая Норсмора в младенчестве и позже служившая в усадьбе.
Я последовал за нею на некотором расстоянии, пользуясь впадинами и пригорками, скрывавшими меня во мраке. Она не могла слышать моих шагов, потому что была глуха, а также из-за ветра и шума прибоя. Женщина вошла в дом и, тотчас же поднявшись наверх, открыла ставни и поставила свечу на одно из окон, выходивших на море. Вслед за тем фонарь на яхте был спущен и погашен. Цель была достигнута – пассажиры судна поняли, что их ждут. Старуха продолжала свои приготовления, и хотя другие ставни были закрыты, но я видел, как она переходила с фонарем из комнаты в комнату, потом из труб показался дым с искрами, что говорило о том, что камины затоплены.
Я был уверен, что Норсмор со своими гостями сойдет на берег, как только прилив покроет отмели. Переезду на шлюпке погода вовсе не благоприятствовала, и, наряду с любопытством, я испытывал страх при мысли о такой переправе. Правда, мой старый приятель был одним из самых эксцентричных людей, но эксцентричность в данном случае приобретала тревожный и мрачный характер. Движимый этими разнородными чувствами, я направился к бухте и лег ничком в небольшой впадинке шагах в шести от тропки, ведущей к павильону. Оттуда я легко мог разглядеть вновь прибывших и тут же приветствовать их, если они окажутся теми, кого я ожидал увидеть.
Незадолго до одиннадцати, когда прилив еще не достиг высшей точки и опасность сохранялась, у самого берега появился фонарь. Всмотревшись, я заметил довольно далеко в море другой фонарь, то и дело скрываемый гребнями волн. Ветер, все крепчавший с наступлением ночи, и опасное положение яхты у подветренного берега, должно быть, заставили всех поторопиться с высадкой.
Вскоре после этого показались четыре матроса с тяжелым сундуком, а пятый шел впереди с фонарем. Они прошли невдалеке от меня и были впущены в дом старухой. Потом они снова вернулись на берег и прошли мимо меня во второй раз – на сей раз с менее тяжелым сундуком. Они сделали и третью ходку, и на сей раз один из матросов нес дамский саквояж и прочую поклажу, явно принадлежавшую женщине.
Это подстегнуло мое любопытство. Если среди гостей Норсмора находится дама, то это свидетельствует о радикальной перемене в его привычках и полном отказе от прежних взглядов на жизнь. Это меня страшно удивило. Когда мы с ним жили в павильоне, то это место могло считаться храмом женоненавистников, а теперь особа противоположного пола явно намеревалась делить с ним кров. Я припомнил кое-что из виденного мною в павильоне – некоторые признаки изнеженности и даже кокетства, которые поразили меня в убранстве комнат. Теперь мне была ясна цель этих приготовлений, и я обругал себя глупцом.