Пока я размышлял об этом, мимо меня пронесли второй фонарь. Нес его матрос, которого я прежде не видел, сопровождавший в павильон двух особ. Несомненно, это гости, для которых и был приготовлен дом. Я напряженно всматривался в них. Первым мимо меня проследовал необычайно рослый мужчина в дорожной шапке, нахлобученной на глаза и широком плаще, застегнутом доверху. Поднятый воротник закрывал его лицо. Об этом человеке можно было сказать только то, что он был высок ростом, а походка у него была как у тяжелобольного. Рядом с ним, держась за него или поддерживая его – решить было трудно, шла молодая, высокая и стройная женщина. Она была очень бледна, но колеблющийся свет фонаря так странно освещал ее лицо, что она могла быть и дурна, как смертный грех, и хороша, как ангел. Последнее, как выяснилось позже, было ближе к истине.
В ту минуту, как они поравнялись со мной, девушка сказала что-то, но шум ветра заглушил ее голос.
– Молчи! – ответил ее спутник, и тон, каким было произнесено это слово, глубоко поразил меня. Это было сказано человеком, испытывавшим смертельный страх, и так выразительно, что я до сих пор слышу отзвук этого голоса по ночам, когда меня лихорадит или я думаю о прошлом. Человек, сказавший это, повернулся к девушке, и я увидел рыжую бороду и нос, который в молодости, вероятно, был сломан. Светлые глаза были расширены – вероятно, все тем же страхом.
Они прошли мимо и, в свою очередь, были введены в дом.
Матросы поодиночке и по несколько человек возвращались к берегу. Ветер донес до меня звук грубого голоса и команду: «Отваливай!». Немного погодя я увидел приближающийся фонарь. Его нес Норсмор. Он был один.
И жена моя, и я часто удивлялись, каким образом человек может быть в одно и то же время таким красивым и таким отталкивающим, как Норсмор. Внешне он выглядел истинным джентльменом; выражение лица у него было вдумчивое и решительное; но стоило только приглядеться к нему даже в добрую минуту, чтобы обнаружить душу, достойную насильника и работорговца. Я никогда не встречал человека более вспыльчивого и мстительного. Он соединял пылкую страсть южанина с умением северян годами таить холодную ненависть, и это, как грозное предупреждение, ясно отражалось на его лице. Он был смуглый брюнет, высокий, сильный и подвижный, но правильные черты лица его портило угрожающее выражение. В эту минуту он был бледнее обычного, брови у него были нахмурены, губы подергивались, и он шел, озираясь, словно опасался нападения. И все же выражение его лица показалось мне торжествующим, как у человека, преуспевшего в каком-то деле и близкого к цели.
Отчасти из деликатности – признаю, довольно запоздалой, – а больше из желания напугать его я решил сейчас же обнаружить свое присутствие. Я вскочил на ноги и сделал шаг вперед.
– Норсмор! – окликнул я его.
Никогда в жизни я не был так изумлен. Он, не вымолвив ни слова, бросился на меня, в руке у него что-то блеснуло, и он ударил меня в грудь кинжалом. В то же мгновение я сбил его с ног. То ли вследствие быстроты наших встречных движений, то ли из-за его неловкости, но кинжал только слегка задел мое плечо, а удар рукоятью и кулаком пришелся по моим губам.
Я отскочил, но недалеко. Много раз думал я, что песчаные дюны чрезвычайно удобны как для нападения, так и для отступления. В десяти шагах от места нашей схватки возвышался холм, покрытый травой. Фонарь тем временем упал и потух, а Норсмор, к немалому моему удивлению, помчался к павильону, и я слышал, как он запирает за собой дверь на железный засов.
Он меня не преследовал, наоборот – убежал. Норсмор, этот непримиримый и неустрашимый человек, оставил поле боя за противником! Я едва верил глазам.
Тем не менее при таких странных и в высшей степени таинственных обстоятельствах поверить можно было чему угодно. Зачем и для кого тайно готовили помещение? Почему Норсмор и его гости высадились глубокой ночью, в бурю, не дождавшись полного прилива? Почему он хотел убить меня? Неужели, думал я, он не узнал моего голоса? И главное, зачем ему было держать наготове кинжал? Кинжал, или даже просто нож, были далеко не современным оружием, и, вообще говоря, в наши дни джентльмен, высадившийся со своей яхты на берег собственного поместья, пусть даже ночью и при загадочных обстоятельствах, все же не вооружается таким образом, словно ожидает нападения.
Чем больше я раздумывал, тем больше терялся в догадках. Я начал пересчитывать по пальцам все подмеченные мною странности: приготовленный для гостей павильон, гости, причалившие к берегу, рискуя жизнью и при явной угрозе для самой яхты; нескрываемый смертельный страх гостей или, по крайней мере, одного из них, Норсмор, при первом же слове бросающийся на близкого знакомого с оружием. И наконец то, что было самым невообразимым: Норсмор, который бежит от человека, которого только что хотел убить, и запирается от него на засов, хотя его никто не преследует. Я насчитал шесть причин для удивления, и все они сплетались воедино, но я не решался поверить самому себе.
Стоя на прежнем месте и предаваясь размышлениям, я вскоре начал чувствовать боль от полученного мною удара; обойдя дюны, я по знакомой мне тропинке добрался до леса. В это время старая служанка снова прошла в нескольких шагах от меня, возвращаясь с фонарем из павильона в господский дом. Это была седьмая подозрительная деталь в этом деле. Выходит, Норсмор и его гости собирались сами стряпать, подавать и убирать за собой, а старая служанка будет по-прежнему жить в большом пустом доме посреди парка. Если Норсмор смирился с такими неудобствами, значит, действительно были серьезные причины для подобной таинственности.
Раздумывая таким образом, я вернулся в свое убежище. Для большей безопасности я разбросал и затоптал костер и зажег фонарь, чтобы осмотреть рану на плече. Рана была пустячная, хотя кровь текла довольно обильно, и я перевязал ее, как смог, предварительно промыв ключевой водой. Когда я еще возился с перевязкой, в душе я уже объявил войну Норсмору и его таинственности. По природе я человек не злой, и мною руководило скорее любопытство, чем злоба. Но война была объявлена, и в качестве военных приготовлений я достал из кибитки свой револьвер и, вынув патроны, тщательно вычистил и снова зарядил оружие.
После этого я занялся своей лошадью. Она могла отвязаться и ускакать или заржать не вовремя и таким образом выдать мое присутствие в приморском лесу. Я решил избавиться от нее, и еще задолго до рассвета повел ее по отмелям, чтобы оставить у кого-нибудь в рыбацкой деревне.
Глава 3О том, как я познакомился со своей женой
Два дня я блуждал вокруг павильона, скрываясь за дюнами. Бугры и глубокие рытвины служили мне отличным прикрытием в этом не совсем джентльменском занятии. Но, несмотря на все усилия, я очень мало узнал о Норсморе и его гостях.
Под прикрытием ночи старуха доставила партию свежей провизии. Норсмор и молодая леди, иногда вместе, но чаще порознь, прогуливались по часу, иногда по два по берегу вдоль линии зыбучих песков. Ясно, что такое место для прогулок выбрано из предосторожности, так как открыто оно только со стороны моря. Для меня же это было чрезвычайно удобно: к отмели вплотную примыкала самая высокая и сильно изрезанная дюна, и, лежа плашмя в одной из ее впадин, я мог наблюдать за прогулками Норсмора и юной особы.
Высокий человек словно исчез. Он не только не переступал порога, но никогда не показывался даже в окнах. По крайней мере, я ни разу не видел его. Может, так вышло потому, что я не решался показываться днем вблизи от дома, так как из верхнего этажа были видны все подступы. А ночью, когда я подходил ближе, все окна нижнего этажа были забаррикадированы, как при осаде. Иногда мне казалось, что высокий мужчина не встает с постели, так как у него была походка слабого и больного человека, иногда же я думал, что он, может быть, уже уехал, и в павильоне живут только Норсмор с молодой леди. Эта мысль уже и тогда пришлась мне не по душе.
Были ли они мужем и женой – я не знал, но имел основания в этом сомневаться. Хоть я ни слова не мог слышать из их разговоров, не мог даже видеть выражений их лиц, но в обращении этих двоих друг с другом было что-то натянутое, церемонное, указывающее не только на отчуждение, но даже на враждебность. Гуляя с Норсмором, девушка шла быстрее обычного, а я знал, что нежные отношения скорее замедляют, чем ускоряют походку гуляющих. Она старалась идти шага на два впереди и, кроме того, держала раскрытый зонтик в виде преграды между ним и ею. Норсмор старался подойти поближе, вследствие чего она отклонялась, и они пересекали берег по диагонали, рискуя угодить в зыбун. Но, дойдя до опасного места, девушка вдруг меняла направление, и Норсмор оказывался между нею и морем. Я пристально следил за этими маневрами, посмеиваясь в душе.
Утром на третий день девушка вышла одна, и я, к немалому своему удивлению, заметил, что во время прогулки она не раз принималась плакать. Как видите, сердце мое было уже затронуто ею больше, чем я сознавал. Все ее движения были уверенны и воздушны, голову она держала с горделивой грацией. Каждым шагом ее можно было залюбоваться, и уже тогда она мне казалась обаятельной и неповторимой.
Погода стояла чудесная – тихая и солнечная, море было спокойно, остро пахло солью, водорослями и вереском, так что, вопреки обыкновению, девушка вышла на вторую прогулку. В этот раз с ней был Норсмор, и вскоре я стал свидетелем того, как он попытался насильно взять ее за руку. Девушка пыталась вырваться, и я услыхал ее возглас или, вернее, стон. Забыв о своем положении, я вскочил на ноги, но не успел сделать и шага, как увидел, что Норсмор, сняв перед девушкой шляпу, низко поклонился, как бы прося извинить его; и я тотчас же залег в свою засаду. Они обменялись несколькими словами, и он, снова поклонившись, вернулся в павильон.
Норсмор прошел невдалеке от меня, и я заметил, что он хмурится и сердито колотит тростью по траве. Не без удовольствия заметил я также следы своего удара – длинную ссадину на скуле и синяк вокруг припухшего правого глаза. Девушка некоторое время стояла неподвижно, глядя на островок и тихое море. Затем, выпрямившись, как человек, отбросивший всякие сомнения и принявший окончательное решение, она быстро зашагала вперед. Она тоже была взволнована тем, что произошло, и забыла, где находится. И я увидел, что она направляется прямо к краю зыбучих песков, причем в самое опасное место. Еще два или три шага, и ее жизнь оказалась бы в серьезной опасности, но тут я кубарем скатился с дюны, которая обрывалась здесь очень круто, и на бегу предостерегающе закричал.