– Он всегда был и моим, – ответила она, – здесь я родилась, здесь выросла и, вероятно, здесь и умру, и мне тоже не по душе эти вещи. Не нравится мне ни то, как они сюда попали, ни то, что пришло вместе с ними. Лучше бы им сгинуть в море, чтобы во веки веков над ними плясали Веселые Ребята.
Мэри всегда была очень серьезной девушкой. Это была единственная черта, унаследованная ею от отца, но тон, каким она произнесла эти слова, показался мне куда более серьезным, чем обычно.
– Думаю, эти вещи попали сюда в результате кораблекрушения, то есть чьей-то гибели. Но ведь когда скончался мой отец и я вступил во владение его имуществом, я не испытывал никаких угрызений совести.
– Да, но твой отец умер естественной, если можно так выразиться, смертью, – возразила Мэри, – и все это досталось тебе по его воле.
– Верно, а кораблекрушение – это как кара Господня. Как называлось это судно? – спросил я.
– Звалось оно «Христос-Анна», – произнес голос за моей спиной. Обернувшись, я увидел дядю Гордона, стоявшего на пороге.
Это был вечно недовольный, маленький желчный человек с длинным и узким лицом и темными глазами; в пятьдесят шесть лет он был бодр и физически крепок, он походил не то на пастуха, не то на матроса. Дядя никогда не смеялся, по крайней мере, я никогда не слышал его смеха; он постоянно читал Библию и подолгу молился, как и все местные жители, среди которых вырос. Во многих отношениях он напоминал мне одного из яростных шотландских проповедников минувших времен. Однако благочестие не приносило ему утешения, и временами дядя впадал в меланхолию, подавляемый страхом перед адом. Он со вздохами вспоминал свою прежнюю жизнь и, несмотря на приступы сентиментальной меланхолии, оставался все тем же суровым, холодным и угрюмым человеком.
Когда дядя вошел в дверь, освещенный с ног до головы солнцем, и остановился на пороге – в шапке и с коротенькой трубкой, висящей на пуговице жилета, – он показался мне постаревшим и исхудавшим, как и Рори. Морщины, избороздившие его лицо, обозначились резче и глубже, а белки его глаз отливали желтизной, будто старые слоновьи бивни или кости мертвеца.
– «Христос-Анна», – повторил дядя, растягивая первое слово. – Кощунственное название…
Я поздоровался с ним и лицемерно похвалил его здоровый и бодрый вид, опасаясь про себя, что дядя тяжко болен.
– И в здоровье, и в болезнях, и в грехах наших мы подобны друг другу, – заметил он довольно нелюбезно. – Обедать! – отрывисто бросил он Мэри и затем снова обратился ко мне: – Как тебе нравится эта бронза? А эти превосходные часы, хоть они, к сожалению, и не идут? А скатерть – самый что ни на есть тонкий лен! Прекрасные, дорогие вещи! И вот из-за таких-то вещей люди и нарушают заповеди Господни, забывают Бога и затем горят в аду! Вот почему в Писании все это зовется «проклятым». Эй, Мэри, – вдруг раздраженно выкрикнул он, – а почему ты не поставила на стол те подсвечники?
– А зачем они нам среди белого дня? – удивилась девушка.
– Мы будем любоваться ими, пока можем, – отрезал дядя.
И сервировка стола, и без того не соответствующая обстановке простой деревенской кухни, пополнилась еще двумя прекрасными серебряными подсвечниками дивной работы.
– Судно выбросило на берег десятого февраля, часов этак в десять вечера, – продолжал дядя, обращаясь ко мне. – Ветра совсем не было, только легкая зыбь пробегала по морю; мы с Рори видели их еще раньше, когда они лавировали вдали. Неважное это было судно, «Христос-Анна», вовсе не слушалось руля… Тяжело им, как видно, пришлось, и целый-то день они провозились со своими парусами, а холод был жуткий, и снег… и только задует ветерок, и опять ничего… Только напрасной надеждой морочил бедняг. Да, скажу тебе, нелегкий им выпал этот последний денек, и тот из них, кому удалось бы живым выбраться на берег, мог бы смело гордиться этим!
– Неужели все погибли? – воскликнул я. – Да смилуется над ними Господь!
– Тс-с… – мрачно остановил меня дядя. – Никто у моего очага не смеет молиться за умерших!
Я возразил, что в моем восклицании нет ничего религиозного или молитвенного, и дядя с удивительной готовностью принял мое оправдание и продолжал толковать о том, что, по-видимому, стало в последнее время его любимой темой.
– Мы с Рори обнаружили этот корабль в Песчаной бухте, а на нем всю эту бронзу, и серебро, и всякое прочее добро. Бухта эта, видишь ли, сущий котел; когда там Веселые Ребята расшалятся, и прибой начинает свирепствовать так, что шум Гребня слышен в самом дальнем конце Ароса, и тогда образуется встречное глубинное течение, ведущее прямо в Песчаную бухту. Этот водоворот, видно, подхватил и вышвырнул судно на утес, да так, что корма очутилась наверху, а нос ушел в песок. Нос и теперь частично под водой, а корма во время отлива вся на виду. Ну и треск же стоял, когда его ударило о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нет хуже, чем жизнь моряка! И зачем только Господь создал море, никак я не могу понять. Он сотворил долины, пастбища и прекрасные зеленые луга, и всю нашу замечательную землю. И они возносят тебе, Творец, хвалу, потому что ты преисполнил их радостью, как сказано в псалме. Не скажу, чтобы я лично был с этим вполне согласен, но все же это легче понять, чем следующие слова: «А те, что идут в море на судах для торговли, те тоже видят в глубинах дивные дела Божии и его великие чудеса». Ну, это легче сказать, чем испытать на себе, а потом рассказать об увиденном. И если бы не Библия, я бы решил, что море сотворил не Господь, а гнусный черный дьявол. Ничего хорошего море не дает, кроме рыбы, а то, что Господь носится во время бури над водами, на что явственно намекает псалом, говоря о чудесах, то эти чудеса не всякому видны и, поверь мне, горькими оказались для «Христос-Анны» те чудеса, которые в глубине явил ей Бог. Кара это была, вот и все, кара во тьме ночной в окружении чудищ морской пучины. А души их – ты только вообрази! – души их, может, не были еще готовы… Нет, море – проклятое преддверье ада!
Я заметил, что дядя необычайно взволнован, к тому же, он подкреплял свою речь жестами, чего прежде никогда не делал. При последних словах он наклонился через стол, похлопал меня по колену своими костлявыми пальцами и, побледнев от волнения, заглянул мне в лицо; при этом я увидел, что глаза его горят темным огнем, а уголки губ подрагивают. Даже появление Рори и поданный на стол обед ни на миг не отвлекли его от этих мыслей. Правда, он соблаговолил задать мне несколько вопросов о моих успехах в колледже, но сделал это как-то рассеянно, без всякого интереса. И даже во время предобеденной молитвы, длинной и сбивчивой, я уловил отголоски его прежних речей, ибо в ней прозвучали слова: «Помяни милостью твоей, Господи, несчастных, слабых, заблудших грешников, осужденных жить в этой юдоли подле великого и коварного моря». Дядя, очевидно, думал о себе. За обедом он обменивался с Рори лишь отдельными короткими фразами.
– Была она там? – спросил дядя.
– Еще бы! – буркнул Рори.
Оба говорили вполголоса, словно стесняясь чего-то, и даже Мэри, как мне показалось, покраснела и опустила глаза в тарелку. Отчасти желая показать свою осведомленность и тем самым рассеять неловкость, а отчасти потому, что меня снедало любопытство, я вмешался в разговор.
– Вы говорите о большой рыбе? – спросил я.
– Какая рыба? – воскликнул дядя. – Что ты городишь про рыбу, какая это, к дьяволу, рыба! Видно, мозги у тебя городским жиром заплыли, и в голове неладно! Рыба!.. Это злой дух, а не рыба!
Он говорил с напором, словно сердился, да и я, вероятно, был раздосадован тем, что меня так грубо осадили. Во всяком случае, насколько помню, я возразил ему и стал обличать темные суеверия.
– А еще учишься в колледже! – с ядовитой насмешкой воскликнул дядя Гордон. – И чему вас только там обучают? Что ж, по-твоему, в этой громадной соленой пустыне так-таки и нет ничего?! Одни водоросли да морские рыбы и животные? Нет, любезный, – море все равно что суша, только много страшнее. Если здесь, на земле, есть люди, то есть они и там, может, не вполне живые, но все же люди. А что касается чертей, то хуже морских чертей на свете нет! От земных чертей, леших и домовых не много беды, сущие пустяки!.. Что они могут сделать? Давным-давно, когда я еще был мальчишкой и жил на юге, в Пиви-Мосс водился старый лысый дух. Я своими глазами его видел – сидел на корточках в трясине, а сам серый, что твой могильный камень. Ну конечно, если бы мимо него прошел какой-нибудь окаянный грешник, от которого сам Господь отрекся, то он, без сомнения, накинулся бы на него, но ведь в пучине морской, на самом дне, водятся такие черти, которые готовы наброситься даже на доброго христианина! Да, господа, если б вы пошли ко дну вместе с парнями с «Христос-Анны», вы бы узнали все прелести моря! А если б вы плавали по морю столько, сколько плавал я, вы возненавидели бы его не меньше! Господь дал вам глаза, и если бы вы пользовались ими как следует, вы бы давно уже знали о коварстве этого подлого, злого, холодного и лживого моря и всего того, что, по Божьему попущению, растет, живет и множится в нем. Крабы, омары и рыбы, впивающееся в мертвые тела, нарвалы и акулы, выбрасывающие фонтаны киты-полосатики и всяческие рыбы – уродливые, одноглазые и слепые, холоднокровная нечисть, мерзкие твари, проклятые Богом чудовища – вот чем кишит морская бездна. Ох, если б вы только знали все ужасы моря, какие даже вообразить невозможно! – воскликнул старик.
Все были потрясены этим взрывом ненависти к морю, да и сам дядя Гордон после последнего глухого и хриплого восклицания внезапно умолк и погрузился в свои мрачные думы. Но Рори, падкий на всякие суеверные страхи, тотчас вернул разговор в прежнее русло.
– Да неужто вы видели морского дьявола? – спросил он, обращаясь к дяде.
– Не слишком отчетливо, – ответил дядя. – Я вообще сомневаюсь, чтобы простой смертный мог отчетливо видеть его и не расстаться с жизнью. Я плавал с одним парнем, которого звали Сэнди Хобарт; так вон он-то дьявола разглядел. Ну и конечно, тут же ему, бедолаге, конец пришел. Мы семнадцать дней как вышли из Порт-Клайда – и пришлось нам тяжеленько, а шли мы на север с зерном и всякими товарами. Ну, добрались мы почти до утесов Кетчалнс, обогнули Соа и вышли на прямую, рассчитывая, что нас так и донесет до Копнахоу. Я хорошо помню эту ночь; месяц светил сквозь туман, на море дул хороший свежий ветерок, а кроме того, и это обоим нам не особенно понравилось, у нас над головами, поверху, свистел и завывал другой ветер, который дул из ущелий Кетчалнских утесов. Сэнди возился на носу с кливером