[97], мы не могли его видеть из-за грота[98], и вдруг он вскрикнул. Я засмеялся, потому что думал, что он вскрикнул от радости, что мы прошли Соа, – ан нет! Оказалось совсем не то, это был предсмертный крик бедняги Сэнди Хобарта, потому что через полчаса его не стало. Он только и смог сказать, что морской дьявол, или водяной, или какой-то морской призрак, словом, нечто ужасное, вцепился в бушприт[99], приподнялся из воды и уставился на него страшным холодным взглядом. А когда Сэнди отдал Богу душу, все мы поняли, что это предвещало и почему такой ветер завывал на вершинах Кетчалнс; ветер этот спустился потом прямо на нас и задул с такой адской силой, что мы всю ночь метались, как обезумевшие, потому что то был ураган гнева Божьего. А когда мы очнулись, то увидели, что нас прибило к берегу у Лох-Ускевах, а в Бенбекуле уже пели петухи.
– Это, небось, была русалка, – заметил Рори.
– Русалка?! – гневно вскричал дядя. – Бабьи россказни! Никаких русалок не существует!
– А на что он был похож, этот морской дьявол? – спросил я.
– На что? Упаси бог, чтобы нам довелось это узнать! Была у него голова, судя по всему, а больше Сэнди ничего не мог сказать.
После этого Рори, задетый за живое, выдал подряд несколько историй про русалок, морских духов и морских коней кэлпи, выходивших на берег и нападавшиих на рыбачьи суда, и дядя, вопреки своему скептическому отношению к русалкам, выслушал все эти байки с напряженным интересом.
– Ладно, – подвел он итог, когда Рори выдохся. – Может, я и ошибаюсь, но в Писании нигде нет ни слова о русалках.
– Да ведь вы, надо полагать, не найдете там ни слова и о нашем Гребне, – возразил Рори, и этот аргумент был признан достаточно весомым.
После обеда дядя увлек меня на скамью за домом. День стоял тихий, жаркий; по морю изредка пробегала легкая зыбь, издали доносились блеяние овец и крики чаек. Вероятно, под влиянием этой умиротворяющей тишины, мой родич тоже стал немного спокойнее и рассудительнее. Ровно и рассудительно, почти весело он заговорил о моей дальнейшей карьере, лишь к слову упоминая о погибшем судне и богатствах, которые вместе с ним появились на Аросе. Я слушал его в каком-то оцепенении, рисуя в воображении сцены этой катастрофы и в то же время наслаждаясь живительным морским воздухом и запахом горящего торфа – Мэри как раз развела огонь в очаге.
Так прошло около часа, когда дядя, все время исподлобья поглядывавший на бухту, вдруг встал и поманил меня за собой. Тут следует упомянуть, что мощная приливная волна у юго-западной оконечности Ароса вызывает волнение вдоль всего его побережья. В южной части Песчаной бухты образуется бурное течение, но в ее северной части, в так называемой бухте Ароса, близ которой стоит дом, лишь в верхней точке прилива начинается некоторое волнение, столь легкое, что оно не всегда заметно. При этом на поверхности рябь образует какие-то странные фигуры неопределенных очертаний – я всегда называл их «водяными рунами».
Подобное случается в сотнях мест вдоль всего побережья, и, наверное, немало юношей забавы ради пытались найти в этих рунах какой-то смысл, намек на себя или на близких и дорогих им людей. На эти-то знаки и указал мне дядя, причем без всякой охоты, словно преодолевая внутреннее сопротивление.
– Видишь знаки на воде – вон там, около того серого камня? – спросил он. – Да?.. Ну скажи, разве это не похоже на буквы?..
– Разумеется, похоже, – ответил я, – я уже не раз их замечал. Вот тот знак напоминает букву «Х».
Старик подавил глубокий вздох, словно был разочарован моим ответом, а затем, таинственно понизив голос, проговорил:
– Это «Х» означает «Христос-Анна»!
– А я-то всегда полагал, что этот знак послан лично мне и означает «храм».
– Так ты и раньше это видел? – продолжал дядя, будто не слыша моих слов. – Да, да… Страшное дело! Может, это было предначертано давным-давно и многие века ждало свершения? Но ведь это чудовищно!.. – И он снова обратился ко мне: – А другой подобный знак ты видишь?
– Вижу, – отозвался я, – и очень отчетливо. У противоположного берега залива, где дорога спускается к воде. Он похож на большое «Э».
– «Э», – едва слышно повторил вслед за мной дядя. Немного помолчав, он вдруг спросил: – И что, по-твоему, он означает?
– Я всегда думал, что он указывает на Мэри, ведь ее второе имя Эллен, – ответил я, краснея, так как втайне собрался сообщить дяде Гордону о своих намерениях в отношении девушки.
Но каждый из нас, оказывается, думал о своем и не следил за ходом мыслей собеседника. Дядя не обратил внимания на мои слова. Он угрюмо опустил голову и надолго умолк. Я решил бы, что он вообще ничего не слышал, если бы его следующая фраза не прозвучала как отголосок сказанного мною.
– Я бы на твоем месте никогда не говорил об этом Мэри, – заметил он и зашагал вперед.
Пожав плечами, я молча последовал за дядей Гордоном по тропинке, огибавшей берег бухты Арос.
Я был несколько огорчен тем, что упустил подходящий случай объявить дяде о моей любви, но еще больше меня огорчала перемена, произошедшая в нем самом. Он никогда не был слишком уж добродушным и общительным человеком в буквальном смысле слова, и тем не менее я оказался не готов к столь странному преображению. Невозможно было не видеть того, что бросалось в глаза: его, как говорится, что-то терзало и грызло… И я принялся мысленно перебирать слова, начинающиеся с буквы «У», – «уныние», «успех», «удача» и прочее в том же духе, как вдруг споткнулся о слово «убийство».
Я снова и снова повторял в уме это чудовищное слово и оценивал его роковой смысл, когда мы очутились в таком месте острова, откуда открывался вид на оба его побережья: на бухту Арос и дядину усадьбу позади, и на открытый океан впереди, на севере усеянный островами, а на юге совершенно синий и пустынный до самого горизонта. Тут мой проводник остановился и некоторое время молча смотрел на бескрайний водный простор. Затем он повернулся ко мне и с силой сжал мой локоть.
– По-твоему, там ничего нет? – спросил он, указывая мундштуком трубки вдаль. – Ошибаешься, говорю я тебе! – выкрикнул он неестественно громко, как бы торжествующе. – Там повсюду лежат мертвецы! Словно заросли водорослей!
Тут он повернулся, и мы направились к дому, больше не сказав друг другу ни слова.
Я отчаянно желал остаться наедине с Мэри, но это удалось мне только после ужина, и то на самое короткое время, так что я едва успел обменяться с ней несколькими словами. Не теряя времени на пустые речи, я прямо высказал ей то, что лежало у меня на душе.
– Мэри, – сказал я, – я приехал в Арос с единственной надеждой. Если эта надежда меня не обманет, то мы с тобой сможем переселиться в какое-нибудь другое место и жить, не заботясь о хлебе насущном. Но кроме этой надежды, есть у меня и другая, которая гораздо дороже моему сердцу, чем богатство… ты легко можешь догадаться, что я имею в виду, – добавил я, немного помолчав.
Она опустила глаза, но и это меня не остановило.
– Я всегда думал только о тебе, – продолжал я, – время уходит, а я думаю о тебе все чаще. И я не могу представить, что смогу быть счастлив и весел без тебя. Ты для меня – как зеница ока!
Но она продолжала смотреть в сторону и не проронила ни словечка. При этом мне показалось, что ее руки дрожат.
– Мэри! – воскликнул я в отчаянии. – Неужели ты не любишь меня?!
– Ах, Чарли, – печально отозвалась она, – разве теперь время говорить и думать об этом? Пусть пока все остается по-старому, и поверь, ты ничего от этого не потеряешь!
В ее голосе звучали слезы, и теперь я думал только о том, как бы ее утешить.
– Мэри Эллен, – сказал я, – не говори больше ничего. Я приехал не для того, чтобы огорчать тебя. Пусть твое желание станет моим, и твой срок – моим сроком. Ты сказала все, что мне было нужно; но теперь скажи еще только одно – что тебя мучает и тревожит?
Она созналась, что ее тревожит отец, но не стала вдаваться в подробности, а только сокрушенно качала головой. Потом добавила, что ей кажется, что он нездоров и сам на себя не похож, и это ее очень огорчает. О погибшем корабле она ничего толком не знала.
– Я даже не ходила туда, – сказала она, – да и зачем, Чарли? Их бедные души давно предстали перед Всевышним; но я бы хотела, чтобы эти бедняги прихватили с собой и все свое добро!..
После этого мне нелегко было поведать ей про «Эспирито Санто». Тем не менее я сообщил ей о моем открытии, и при первых же моих словах она даже вскрикнула от удивления.
– А знаешь, в мае в Гризапол приезжал один человек – маленький, желтолицый, с пальцами, унизанными золотыми перстнями, и черной бородкой. И он всех расспрашивал про этот самый корабль!
Тут я вспомнил, что хоть и разбирал архивные бумаги и документы по поручению доктора Робертсона, но делалось это по просьбе какого-то господина – то ли испанского историка, то ли именовавшего себя таковым. И происходило это как раз в конце апреля. Сей господин явился к нашему ректору, имея на руках солидные рекомендательные письма, из которых следовало, что ему поручено расследование обстоятельств гибели Великой Армады. Сопоставляя одно с другим, я невольно подумал, что господин «с перстнями» вполне мог оказаться тем самым историком из Мадрида, обратившимся к доктору Робертсону, и его целью, скорее всего, были поиски сокровищ, а не исторических сведений.
Надо было не терять времени, а браться за дело. Если на дне Песчаной бухты и в самом деле покоится испанский линейный корабль с адмиральской казной на борту, его богатства должны достаться не авантюристу в кольцах, а Мэри и мне, а с нами и всему доброму старому роду Дарнеуэев.
3. Море и суша в Песчаной бухте
На следующее утро я встал спозаранку и, перекусив, сейчас же отправился на поиски. Что-то упорно говорило мне, что я непременно отыщу затонувшее судно Великой Армады, и хоть я старался не давать волю этим радужным надеждам, все же я находился в прекрасном расположении духа.