– Вы куда? – растерялась я.
Поторопилась, было, следом; вышла в парк, но видела уже только его спину в мятом плаще. И, вопреки собственным словам, вдруг подумала, что совсем не хочу, чтобы он нашел себе другое хобби и перестал караулить у забора.
Словно в холодный осенний день кто-то накинул тебе пальто на плечи – а ты боишься, что его вот-вот заберут обратно.
Глава 10. После заката
Барон приехал поздним вечером, и – показалось ли? – но, по-моему, он не очень-то обрадовался, застав Розу в вестибюле своего дома. К слову, искала она нас с Надей по совершенно пустячному поводу, что только укрепило мое недоверие к папенькиной любовнице. Этот ее шофер и в самом деле хотел ограбить особняк? А Роза, что ли, нарочно отослала дворецкого и отвлекала нас? Я бы с удовольствием записала эту дамочку в грабители… Да только в доме была еще Вера, которую, по логике вещей, Роза должна была бы отвлечь первым делом. И, раз не сделала этого, то, может, ее совесть чиста? Может, этот шофер замыслил все в одиночку? Или вообще «светлая» мысль об ограблении пришла к нему внезапно…
Как бы там ни было, я мрачно наблюдала за парочкой из окна Гобеленовой гостиной. И снова заметила, что за ними же наблюдает и Вера, стоя на лестнице. Тайком, исподтишка. В какой-то момент она не выдержала: фыркнула чуть ли ни в голос и взбежала на один пролет вверх – на «детский» этаж.
– Вижу, и вам не по душе эта театралка, – заметила я, когда она со мной поравнялась.
Вера вздрогнула, устыдившись, наверное, что ее чувства так очевидны, но тотчас надменно свела брови:
– Разумеется, не по душе. Что мне отвечать, если Надюша спросит, кто она такая?!
Выкрутилась тетушка Вера.
Сколько ей? Моя ровесница, наверное – то есть, еще молода и в самом соку. Не знаю: может, в 1913 женщина двадцати семи лет – уже безнадежно старая дева, которой пора бронировать место на кладбище, но мне казалось, Вера остается в доме не ради одной лишь племянницы. Что-то еще держало ее здесь.
Просто нужно было видеть, с какой невысказанной тоской она смотрит на фон Гирса, когда думает, что никого нет рядом.
И как покрывается красными пятнами ее лицо, стоит зазвучать где-то переливчатому смеху Розы.
И как подолгу Вера и фон Гирс беседуют в его кабинете по утрам, пока Роза музицирует в гостиной. Идиллия. Как пить дать – тетушка надеется однажды стать новой баронессой. А тут Роза откуда ни возьмись. Сомнительно, конечно, что фон Гирс на этой Розе женится – и все-таки побеспокоиться заставляет…
Интересно еще, как давно Вера живет в особняке? Приехала после смерти сестры? Или чуть раньше?
Барон фон Гирс – шикарный мужчина, глупо с этим спорить. Никто из моих бывших рядом с ним не стоял. Наверное, он способен вскружить голову любой девице, особенно неопытной. Ну а влюбленная неопытная девица – она как мартышка с гранатой. Уж я-то знаю. Способна ради великой своей любви на такие сумасшедшие поступки, что диву даешься.
Впрочем, что-то меня занесло. Я скорее отмахнулась от страшных мыслей и, вслед за Верой, отправилась в детскую – укладывать подопечную спать.
* * *
Разумеется, отец опять не навестил Надюшу перед сном. Но девочка уже и не ждала. Впечатлений сегодняшний день принес уйму – и вскоре она крепко заснула.
Вера ушла.
Я, включив маленький ночник, долго сидела с книгой в кресле возле детской кровати. Прислушивалась к мерному дыханию девочки и надеялась, что отгоняю монстров, которые могут потревожить ее сон. А еще я хотела убедиться, что Надя точно спит.
Когда дыхание девочки выровнялось окончательно, я осторожно, стараясь не разбудить, подняла Доротею, сидящую на уголке Надиной постели. Потушила ночник и вместе с куклой на цыпочках отошла в дальний угол просторной детской. Доротею усадила на подоконник, сама запрыгнула туда же.
Свет зажигать не стала: зрение привыкло к темноте, и я совершенно точно уловила момент, когда стеклянные глаза куклы с тихим щелчком повернулись в глазницах.
– Ну? – требовательно спросила она. – Ты была в комнатах баронессы?
– Тихо!
Я выразительно указала глазами на спящую Надю, мол, услышит. Но кукла лишь поморщилась фарфоровым личиком и, не понижая тонкого голоска, заявила:
– Надя меня не услышит! Неужели ты думаешь, Маргарита, я не поговорила бы с нею, если б могла! Только ты меня слышишь! Глупая твоя голова!
– Почему?..
– Об этом тебя нужно спросить. Может, мой голос вообще плод твоего воображения, – кукла мерзко захихикала. – Думай сама, думай, Маргарита! Ты ведь была в комнатах баронессы! Ты видела! Что ты сделала, прежде чем увидела?!
– Ничего… – растерялась я окончательно. – Я лежала на кровати. А потом села в кресло. Я даже не уверена, что там было что-то! Все происходило как в тумане… и все-таки я четко осознавала, что все случилось именно так, а не иначе. Я не видела это, Доротея, я знала, что все было так. Словно я прикоснулась к чужой жизни. А еще… еще такой же точно туман уже был в моей жизни. Давно, в детстве.
Я нервно облизнула губы, не зная, стоит ли рассказывать. Вдруг Доротея и правда плод моего воображения – а я тут распинаюсь? Но «плод» прикрикнул:
– Ну?!
– Я была тогда совсем маленькой, – нехотя продолжила я, – и родители подарили мне куклу на день рождения. Мою первую куклу. Ее звали Таня, и она была той еще хулиганкой. Минуты не сидела спокойно. Мы много смеялись, шутили, как подружки, проказничали… Маму это злило. Она думала, я нарочно устраиваю беспорядок, шум, пугаю младших сестер – а потом валю вину на куклу. Мама пригрозила выбросить ее, если я не прекращу так себя вести – и после этого Таня со мной не говорила. Никогда. Но я все равно все-все знала о ней, Доротея! И о ней, и обо всех следующих куклах! Я потому, может быть, и любила их так сильно, что, стоило мне коснуться кукольного тельца – каждая будто делилась своей историей. Делилась прошлым, будущем; просила моей помощи или сама обещала помочь. Они все для меня как живые, понимаешь? Но я привыкла к этому, давно привыкла. Я искренне считала, что это все моя фантазия, и что я на самом деле выдумываю небылицы, а потом ношусь с ними, вместо того, чтобы заняться чем-то полезным. Вместо того чтобы жить серьезно и правильно, как все нормальные люди живут!.. Но сегодня, в спальне баронессы, я все вспоминала. Сначала пришел туман, как и тогда, в детстве, а потом вспышка – и я вспомнила, Доротея, как Таня со мной говорила, и вспомнила, что это не выдумка! А потом так же ясно, как истории своих кукол, я стала слышать истории вещей и мебели в той комнате. Они просто делились со мной тем, что помнили… Господи, я, наверное, и правда сумасшедшая…
– Нет, – писклявый голос Доротеи показался даже чуть менее отталкивающим. – Просто это и есть твоя сила, Маргарита: видеть живое в неживом. Это великий дар, если уметь им пользоваться! Ведь каждый неживой предмет обладает памятью – он много видел и много слышал. Ты одна из немногих, Маргарита, кто может это прочесть. Ты ведь понимаешь, что я просто кукла? А куклы не умеют разговаривать. Хотя они многое могли бы рассказать.
Что ответить на это, я не знала. Тысячу вопросов мне хотелось задать… но мой взгляд упал на окно, и само собою вырвалось только:
– Доротея, гляди, снег пошел!
Крупные белые хлопья как бабочки парили в ночном небе и медленно тонули в черных водах Мойки. Зато перила, мостовая, брошенное у крыльца авто светлели на глазах, покрываясь слоем пушистого снега. Первый снег в ноябре 1913 года. Не желал им укутываться только одинокий мужчина без головного убора и в мятом плаще.
Он стоял, опершись на ограду набережной, и смотрел как тонет в Мойке снег. Гриша. Не ушел все-таки. Я хорошо понимала, что стоит он здесь не для того, чтобы защитить меня – наоборот, обрадуется, если его брат вдруг начнет меня убивать, да еще и при свидетелях. И все-таки я была рада, что он не ушел…
И тут я вздрогнула – потому что темноту в детской прорезал луч света из-под двери.
* * *
Кто-то стоял там. Я ахнула, дрожащими руками схватила Доротею и зачем-то зажала ей рот. Сама затихла на подоконнике.
А в комнату вошел барон фон Гирс. Оставил газовый светильник за дверью, закрыл за собою и шагнул в темноту. Я не дышала. Один лишь его взгляд на проем окна – и он меня увидит. Но он смотрел не на окно, а на спящую Надюшу. Смотрел долго, будто вслушивался в ее дыхание. Убеждался, что девочка спит. Подошел к постели и, опустившись на оба колена, осторожно погладил пальцами ее волосы. Тихо, едва-едва.
В темноте я не видела почти его лица, но сама поза, осторожные касания дочкиных волос – все говорило, что он крайне уязвим сейчас. Ручаюсь, он боялся быть застигнутым куда больше, чем я…
Долго ли он пробыл у Надиной постели? Не знаю, мне казалось вечность – так медленно тянулось для меня время. Даже когда барон поднялся во весь рост, чтобы вернуться к двери, я не расслабилась. И не зря, как оказалось.
Там, у двери, уже потянув ручку – он вдруг резко обернулся. На окно. На меня.
Сама ли я себя выдала, или это случайность, но я страшно перепугалась. Подбирала слова, чтобы хоть что-то сказать, робко встала с подоконника, протянула руку…
А он в ужасе попятился, наткнувшись спиной на дверной косяк.
– Ты?! – Фон Гирс вскрикнул так, что я услышала неподдельный страх в его голосе – вперемешку с попыткой этот страх заглушить. – Зачем ты мучаешь меня? Зачем ходишь следом?! Прочь!
Только теперь к нему и вернулось самообладание: фон Гирс схватил оставленный за дверью светильник, поднял и взмахнул им над головой, озаряя всю комнату.
Господи, боже… он видит свою жену. Я поздно сообразила, что, глядя на меня против света, он в силах рассмотреть лишь женский силуэт. И поспешила успокоить: сделала еще шаг, вышла на середину комнаты:
– Не кричите, Георгий Николаевич… – попросила я. – Надю разбудите. Это всего лишь я.
Гримаса ужаса еще не сошла с его лица. Он будто до сих пор видел свою мертвую жену. Смотрел на нее – а на него смотрела я.