– Простите, Марго, я должен был вам их показать. Не хочу, чтобы вы стали следующей.
Драгомиров и сам будто обессилил разом. Тяжело оперся на столешницу.
– Все эти девушки… – я подавила очередной всхлип, – как они умерли?
– Следов не найдено – очевидно, были отравлены. Они все примерно ваших лет, Марго, все красивы, ухожены, совершенно точно, что не были крестьянками или работницами. Но их совсем никто не искал. Удивительно. Ни родня, ни соседи. Опрашивали и уличных девиц – ничего.
Мертвые тела всегда безобразны. Хотя, вглядываясь в белые пустые лица, я верила, что при жизни они могли быть красавицами. Я уже несколько успокоилась. Осмелела. Даже позволила себе легонько коснуться пальцами фотокарточек, рассмотреть их все.
Против воли меня заинтересовало одно фото – лицо крупным планом. И две крохотные точки под и над бровью. Я склонилась ближе.
– Узнали кого-то? – живо заинтересовался Гриша.
– Нет… что это? Дефект на пленке? – Ногтем я слабо попыталась сковырнуть «точки».
Драгомиров хмыкнул:
– Нет, не на пленке. Эта девушка – самый странный случай из всех, – мрачно прокомментировал он. – У нее оказались прижизненные проколы в брови, а еще, простите за подробности, в пупке и языке. Не знаю, что это. Следы пыток, вероятно.
Я покосилась на него, но промолчала. Поежилась, потому что мне стало по-настоящему жутко. Это следы пирсинга, а не пыток. Я плохо знаю историю, конечно, но, по-моему, в начале двадцатого века в России очень мало кто делал пирсинг. Похоже, это означает, что я не первая, кого Яша отправлял в прошлое.
И эти девушки закончили свои дни вот так…
– Ну так что, Марго? – опять заговорил со мной Гриша. – Вы и теперь считаете меня безумцем, а вашего любовника приятным во всех отношениях господином?
– Он не любовник мне, – огрызнулась я машинально, но быстро сникла. – Я не знаю, кто убил всех этих девушек, Гриша… Но могу сказать вам совершенно однозначно, что, по крайней мере, жену свою барон не убивал. Подумайте сами! Она ведь была не просто какой-то случайной жертвой – он ее любил. Он был в ярости, когда на свет вылезла правда. Разве может человек в припадке ярости отравить кого-то? Нет! Для этого способа убийства нужен расчет, нужен холодный разум. Нужно заранее раздобыть яд, в конце концов!
Гриша шумно и разочарованно выдохнул:
– Вы не знаете моего брата… Верно, про «ревность» вам Кики рассказала? И про то, как он пытался застрелить меня – тоже? Так вот, это все спектакль, ширма. Кики – романтичная натура, обожает драмы, вот и домыслила. Не было никакой ревности с его стороны. Все гораздо более приземлено.
Я не понимала его, если честно – а Драгомиров смотрел в пространство перед собой и объяснять не собирался. Но нет, глаза его не были сейчас ни сумасшедшими, ни одержимыми. Он хорошо знал, что говорит.
А потом посмотрел на меня – снова в глаза.
– Хорошо, я напишу опровержение своей статьи, – сказал он совершенно серьезно. – По-правде сказать, у газеты и тираж-то меньше сотни экземпляров – и тот ни один поставщик покупать не желает… Но я напишу опровержение, если вы хотите. Взамен на одну услугу.
– Какую?..
Не ждала я уже ничего хорошего.
А Гриша снова полез в сейф, откуда извлек очередное фото. Опять женщины. Только теперь живой, пышущей здоровьем и даже красивой. Хоть и обритой наголо. Никогда не видела, как полицейские фотографируют заключенных, да еще и в начале двадцатого века – однако не сомневалась, что женщина на фото как раз заключенная и есть.
«Аглая Иванова» – была написано убористым почерком в углу фото.
А смотрела на меня женщина черными, как вишни, глазами театралки Розы.
– Она аферистка, – кивнул на фотокарточку Гриша, – довольно известная в узких кругах. Специализируется на состоятельных мужчинах. Втирается в их доверие, забирается в постель, а потом обдирает как липку. Подельник, к слову, ее законный супруг. Покажите этот снимок фон Гирсу – сделайте мне одолжение.
Я перевела несмелый взгляд с лица Розы на Драгомирова. Нет, не из доброго побуждения предупредить брата он дал мне это фото. Он уязвить его хочет. Сделать побольнее.
– Вас не волнует даже, что фон Гирс и ее может убить в ярости? – спросила я, теперь тоже сверля его взглядом. На меня, впрочем, Драгомиров не смотрел. – Считаете его убийцей – и нарочно натравливаете на женщину?
Гриша мотнул головой:
– Вчера мы с вами спугнули эту парочку – должно быть, они уже пустились в бега. В любом случае, полиция до нее доберется первой. Ее уже ищут – снимок мне дал приятель из департамента полиции.
И то ладно…
Впрочем, я понимала, Грише нет дела до того, кто доберется до Розы первым – полиция или брат-душегуб. Ему было плевать на нее. Если он и переживал сейчас, то лишь о том, что не может показать брату эту фотокарточку лично. О, как рад был бы он видеть его унижение!
Я пытливо смотрела на профиль лица Драгомирова, на который как раз удачно падали солнечные лучи. Гордый, невозмутимый. Высокий чистый лоб, упрямый подбородок. Красивый профиль. Даже горбатый нос не особенно его портил.
– Знаете… – Покрутив карточку в руках, я все-таки убрала ее в сумку. – Мне сперва показалось, вы ничуть не похожи на брата. Но теперь понимаю – ошиблась. Вы почти что близнецы.
Драгомиров вопросительно на меня обернулся, но теперь уж я ничего не стала объяснять. Скомкано попрощалась и поторопилась на воздух. Надюша, наверное, меня потеряла. А мне ведь еще предстояло рассказать ее отцу никому не нужную правду.
* * *
У меня голова шла кругом от того количества вопросов, которые хотелось немедленно задать Яше. Он в самом деле отправил меня сюда, допуская, что я погибну точно так же, как и предыдущие «гувернантки»? Сколько их было? Четверо? Больше? И кто, черт возьми, их всех убил?!
Да и убил ли?.. Было в смертях этих девушек что-то странное, но я пока даже сформулировать свои ощущения толком не могла. Я лишь точно знала, что несносный журналист Драгомиров – человек эмоций. Выдает желаемое за действительно и закрывает глаза на все факты, которые противоречат его теории.
Впрочем, и в безгрешности фон Гирса я вовсе не была уверена. Та еще семейка…
Та еще семейка, – убедилась я снова, когда отворила собственным ключом двери особняка и вдруг увидела мальчика…
Странного мальчика лет пяти с ярко-зелеными глазами, тщательно причесанного и одетого в клетчатый костюмчик-тройку. Он стоял на нижних ступенях лестницы и из-под нахмуренных бровей смотрел точно на меня. До того этот взгляд был злым и недетским, что мне сейчас же стало не по себе.
– Т-ты кто? – Язык почему-то не слушался. Мне было по-настоящему жутко смотреть во взрослые дьявольские глаза на детском лице.
Мальчишка не ответил – тотчас, как по команде, развернулся и дал деру вверх по лестнице. Я с порога – за ним.
– Постой! – звала я и путалась в юбках. – Ты кто? Остановись сейчас же!
Мальчишка ровно не слышал – я даже заметила мерзкую улыбочку, когда он оглянулся, убеждаясь, что я не отстаю.
Дьяволенок поднялся на «детский» этаж, через Гобеленовую гостиную влетел в классную, а оттуда – в Надюшину спальню. Дверь даже не закрылась еще, когда я следом проскользнула в щель – а мальчишка уже спрятался.
Лишь Вера с пяльцами в руках сидела у окошка и меланхолично смотрела, как снег парит над Мойкой. Потом рассеянно повернулась ко мне.
– Кого-то ищите? – поинтересовалась она почти что беззлобно.
– Да… Мальчишка лет пяти, куда он спрятался?
Надина Комната была просторной, но «в прятки» здесь особо не поиграешь. Я сходу упала на колени и заглянула под кровать – пусто.
– Только что вбежал сюда! – негодовала я, заглядывая в каждый из шкафов. – Что за шутки?!
– Здесь никого нет, – уныло вздохнула Вера и снова отвернулась к окну.
Странная она сегодня, будто горе какое-то приключилось. И зачем потакает мальчишке?
Прищурившись, я поглядела на опущенную портьеру рядом с ней: бархатная ткань слабо пошевелилась. Так, будто за ней кто-то притаился. Я в два прыжка оказалась рядом и грубо одернула портьеру.
Никого.
Тут-то мне и стало по-настоящему жутко…
Злой мальчишка, с которым разговаривает Надя… который обижает ее, и который, кажется, подбивал девочку что-то со мной сделать. Я почувствовала, как холодеют мои лопатки.
А потом меня вывел из оцепенения голос Веры:
– Здесь и правда никого нет… – Усталый и блеклый голос, будто она смертельно хотела спать.
– У вас что-то случилось? – спросила я.
Та покачала головой, по-прежнему глядя за окно.
Зная взрывной характер этой дамочки, я рисковала ужасно. Но все-таки решилась завести беседу, пока она вот такая «добрая».
– Роза больше не вернется, – участливо пообещала я. – Думаю, эта весть вас порадует.
Я в самом деле так думала – но ошиблась. Вера не радовалась. Только головой кивнула едва-едва, словно я сообщила ей то, что она и сама уже знала. Но, по крайней мере, она все еще не гнала меня. И тогда я решилась снова.
– Ваша сестра… – обронила я, ловя каждое движение ее глаз, – ведь ее звали Люба? Любовь?
Вера и теперь отреагировала слабо, только брови изумленно приподняла:
– Вы и это знаете?
– Ну да… – я осмелела и притянула к себе второе кресло, чтобы сесть и поболтать, будто мы давние подружки. – Этим именем кукла была подписана, Доротея, вот я и догадалась. Это же ее кукла? Вашей сестры?
– Её…
На сей раз Вера вздохнула с неизмеримой печалью.
– Вера и Любовь, – вздохнула и я. – А дочку она назвала Надеждой. Красиво. Вера Андреевна, – я наклонила голову, чтобы снова поймать ее взгляд. – Я очень сочувствую вам. Правда. Мне жаль, что она умерла.
– Кто?
Может, она пьяная? Или таблеток наглоталась? Увы, я знала, что сильное успокоительное и правда дает такой эффект заторможенности. Только зачем она пила успокоительное? Из-за Розы?
– Ваша сестра, – терпеливо уточнила я. – Люба. Мне очень жаль, что Люба умерла. Точнее, что ее убили.