Я тряхнула головой и чертыхнулась – о чем я только думаю?!
– Все, идите, – велела я, внезапно разозлившись, – ваш брат может вернуться в любую минуту.
И, не дождавшись, сама развернулась и пошла прочь.
– Марго! Не верьте моему брату, – услышала я в спину, как он опять завел свою шарманку. – Ни одному его слову не верьте!
Глава 14. Загадки старого ювелира
Хоть и промышляла я в основном дизайном стеклопакетов, все равно полагала себя натурой тонкой и творческой – а творческому человеку без осенней депрессии никак. Если вдруг творческий человек был занят и забыл подепрессировать осенью, то нужно сделать это хотя бы в декабре. Чем я с успехом и занималась следующую неделю после того памятного разговора с Гришей.
Я злилась на него просто невероятно! Злилась на его твердолобость и непробиваемое глупое упорство. А еще больше злилась на себя – что так и не нашла слов его вразумить! Перед таким ослиным упрямством я чувствовала себя совершенно беспомощной – настолько, что впору расплакаться, спрятаться под подушкой и никогда оттуда не вылезать…
– Марго, ночью снега нападало по колено – идемте снеговика лепить! – Голос Нади звенел радостью и детским предчувствием чуда.
Была суббота. Встав с утра пораньше, Надюша уже оделась, позавтракала сама и покормила пони. Я к этому времени успела только высунуть одну ногу из-под одеяла.
– И охота тебе сопли морозить? Не пойду… – Я спрятала ногу обратно.
Мне бы тоже порадоваться – солнечному зимнему утру, снегу, щебету снегирей за окошком. Да хотя бы тому, что у ребенка к чему-то появился интерес, кроме арифметики! Снеговик тоже дело, в конце концов. И спала Надя в последнее время куда лучше обычного, и монстры со странным призрачным мальчишкой пока о себе не напоминали. Да, надо порадоваться. Как бы еще себя заставить.
К полудню Наде все-таки удалось вытащить меня из дому – и то в лепке снеговика я наотрез отказалась участвовать. Стояла в сторонке, прятала от мороза нос в воротнике и наблюдала за девочкой издали. А потом и вовсе – под предлогом, что устала, отправилась искать скамейку. И ноги сами привели меня в уголок парка с качелями и высохшим ручьем, который показал мне Гриша.
Как же здесь тихо было и спокойно… Напротив качелей красовалась раскидистая рябина, давно созревшая – на ней-то и заливались веселым щебетом неугомонные снегири.
«Надо было булку захватить…» – подумала я, но идти, конечно, поленилась.
Старые несмазанные качели мерно поскрипывали в такт моим невеселым мыслям – а мысли эти снова плавно скатились к персоне Гриши. До чего же сильно увяз он в своих нелепых заблуждениях. Думает, в душе, наконец, наступит покой, если он найдет убийцу баронессы фон Гирс. Как бы не так! Сейчас у него хотя бы смысл жизни есть – а после не будет ничего.
Я не пряталась, поэтому, когда Надя начала меня искать, тут же позвала ее к себе.
– Ну и место вы выбрали… – ворчливо заметила Надюша.
Сесть со мною на ржавые качели она отказалась, мол, пальто испачкает. Лишь когда я сняла с шеи платок и расстелила рядом, она соизволила брезгливо устроиться на краешке. Иногда эта девочка так похожа на своего отца, что мне становится жутко…
Минут пять мы сидели молча, слушали скрип качелей и щебет птиц. Честное слово, лучше бы и дальше молчали!
– Марго, вы всю неделю тихая и грустная… – со скучным вздохом заметила Надя. – Вы, наверное, тоже влюбились в моего папеньку.
Я чуть с качелей не упала.
– Чего?! Ты… ты с чего это вязла?
– Ну а что здесь такого? – степенно ответило дитя. – Я взрослая, Марго, я все понимаю. В папеньку многие влюбляются, он красивый.
– Ну, знаешь ли… где ты только этого понабралась? – Честное слово, я не знала, то ли мне сердиться, то ли смеяться. – И вообще, мне уже многовато лет, чтобы как дурочка влюбляться в красоту! Красота и вовсе не главное, если уж на то пошло! Хотя, кому я это рассказываю… – тут же отмахнулась я. – Предупреждай или нет, все равно однажды тебе исполнится восемнадцать, и ты потеряешь голову от какого-нибудь красавчика, который, скорее всего, заставит тебя наплакаться. Все девочки через это проходят.
– Прямо все-все? – опасливо поинтересовалась Надя.
– Почти все, – решила все же я оговориться. – Но это как с ветрянкой: чем раньше поплачешь из-за красавчика, тем быстрее повзрослеешь и начнешь искать в мужчинах что-то большее, чем смазливая физиономия.
Надя понятливо кивнула:
– Да-да, я знаю. Взрослые девочки ищут кого-то, кто бы о них заботился.
– Не обязательно. Взрослые девочки обычно сами в состоянии о себе позаботиться.
Надю это заявление поставило в тупик. Ненадолго правда. Она удивленно вскинула бровки и вновь выдала очаровательное:
– Если взрослые девочки сами могут о себе позаботиться, то я вообще не понимаю, зачем им в кого-то влюбляться?! От мальчишек же одни неприятности! За косы дергают… и вообще…
Я рассмеялась впервые за несколько дней – да так, что с веток рябины сорвались перепуганные снегири.
– Сама не знаю, солнышко, зачем они влюбляются, – вполне искренне согласилась я.
А хороший вопрос ведь! Смех смехом, но дитя в чем-то права.
– Знаешь, солнышко, вроде как и правда незачем. – Я повернулась к Наде, чтобы поправить ее светлые кудряшки, выбившиеся из-под шляпки. – Незачем – но просто это иногда происходит и все. Иногда просыпаешься и понимаешь, что тебе самой до смерти хочется заботиться о каком-то конкретном человеке. А если он о себе заботиться не позволяет… вот поэтому и грустят взрослые девочки.
Я не очень-то надеялась, что Надя меня поймет. Тем более что вместо ответа она лишь пожала плечами.
По-моему Надюша не поверила, что я вовсе не влюблена в ее папеньку.
А хуже всего, что я и сама не была в этом уверена на сто процентов. По крайней мере, пульс у меня учащался каждый раз, стоило нам с фон Гирсом оказаться в одной комнате. В чем я была уверена совершенно точно – ничем хорошим моя история не кончится, если я позволю себе увлечься. И это тоже добавляло причин для моей грусти.
Я не знала тогда еще, что грустить мне осталось лишь до следующего утра.
Когда папенька снова уехал на фабрику, не посмотрев, что на дворе воскресенье, его дочурка пробралась в мою комнату и шепотом заговорщицы сообщила:
– Я знаю, что вас развеселит, Марго!
На ладошке она протянула мне большой ржавый ключ. Совсем как тот, что в качестве реликвии висел в кабинете. Ключ от первой ювелирной лавки Карла фон Гирса.
– Ты это в кабинете отца взяла? – уточнила я, как завороженная уставившись на ключ.
Надя смущенно кивнула.
– Я помню, что воровать нехорошо – но я ведь его не украла, Марго! Лишь одолжила. На время. К тому же, папенька ругать не станет – потому что никогда об этом не узнает. Да?
Н-да. Мне чуть больше месяца потребовалось, чтобы испортить идеального ребенка – браво, Марго.
Впрочем, я запоздало сообразила, что Надя сделала это ради меня – думая меня порадовать! Господи, для меня еще никогда ничего не крал… Я немедленно умилилась, растрогалась так, что даже защипало в носу, и крепко-накрепко обняла свою крошку.
Но разглядывая минутой позже старый, ржавый, совершенно обыкновенный ключ я все больше и больше сомневалась, что затея будет иметь хоть какой-то успех. Быть того не может, чтобы тайны Карла фон Гирса запирал замок с таким простецким ключом! И дар мой – видеть живое в неживом – молчал, как ни старалась я вызвать хоть какие-то видения, перекладывая его из одной руки в другую.
Мы на ложном пути. Либо вовсе никаких тайн у старого ювелира не было.
Поэтому я сама удивилась, когда ключ все-таки подошел к замку двери черного входа в бывшую ювелирную лавку.
Надя, конечно, увязалась со мной – убедила взять лампу (о чем сама я, признаться, не подумала) и зачем-то большой столовый нож с кухни. Видимо, чтобы отбиваться от злодеев, если они притаились там, куда мы идем.
Злодеев за запертой дверью не было.
Там вообще ничего не было, кроме строительного мусора, огромного ящика с продуктовыми отходами и тощего кота, который с упоением в нем копался. Все это добро, включая кота, принадлежало, видимо, нынешним владельцам лавки – дверь в служебное помещение которой была приоткрыта, и мы даже слышали голоса работников. Но была и еще одна дверь. Зажатая тем самым ящиком, но даже не запертая.
– Идем? – поторопила Надя, когда мы, изрядно потрудившись, отодвинули мусор.
Кажется, ее это приключение затянуло даже больше, чем меня.
Вот там-то, внутри, и пригодилась лампа.
За дверью был темный, сырой и очень узкий коридор с выложенными бурым кирпичом стенами. Мы шли, крепко держась за руки и почти обнявшись – я впереди, освещая путь лампой, Надя чуть сзади. Если и было мне жутковато, то самую малость.
– Подумаешь, всего лишь погреб! – с притворным задором рассказывала я и слушала, как мой голос гулко отражается от стен. – Я в детстве совершала путешествия и пострашнее. Помню, однажды в лагере…
– Где?
– Ну, вроде курорта, что ли… – я прикусила язык. – Так вот, решили мы однажды с подружкой путь через лесок сократить – и заблудились. До темноты бродили. А уж когда в кустах малины вдруг зарычал кто-то – завизжали мы так, что воспитки… гувернантки, то есть, – за километр нас услышали! Вот там было страшно, солнышко. А тут – ерунда, максимум тараканов встретишь.
Именно в этот момент в свет нашей лампы и правда попадала стайка шустрых насекомых, перепуганных знакомством еще побольше чем мы. А потом я наступила на что-то мягкое – и это мягкое истерично пискнуло.
– Что это, Марго?.. – ни жива ни мертва, спросила Надя.
Я с ответом помедлила, но отозвалась предельно честно:
– Ты как хочешь, солнышко, а я буду верить, что это еще один кот. Заблудился. Мало ли?
На самом деле, рассказываю я гораздо дольше, чем мы по тому коридору шли. Не больше минуты – и мы уперлись в еще одну дверь.
Металлическую, оббитую деревом и украшенную узором из тех же роз руки Карла фон Гирса. Запертую совершенно наглухо.