– А дальше что было?
Ну все, я окончательно испортила идеального ребенка. Как там сказал Гриша? Отдельный котел для таких нянек, как я? Вот точно.
Я прошла через всю комнату и присела на край ее постели. Посмотрела строго и наставительно – даже не знаю, откуда я такой взгляд и голос взяла:
– Это плохая сказка, солнышко. Не вздумай таких слов говорить никому. Поняла? Ни твоим кузинам, ни, тем более, отцу… то есть, ни отцу, ни, тем более, кузинам! Они еще маленькие.
– Маленькие, – согласилась со мной Надя и укладываться спать окончательно передумала. – Мои кузины любят всякие сказочки вроде «Золушки», – Надя сморщила носик и страшным шепотом сообщила: – Лиззи и Долли такие глупые! Они даже до десяти считать не умеют. И не понимают, что Принцы в Золушек не влюбляются. Принцам нужны Принцессы!
А потом дитя тоже спохватилось – подозрительно прищурилось и уточнило:
– Вы ведь не любите сказку про Золушку, Марго?
Я вздохнула. Что я ей могла сказать? Что все девочки, даже взрослые, любят сказку про Золушку? Это было неправдой. И почему-то приподнятое мое настроение медленно, но верно покатилось в черный бездонный колодец…
А помада тут же нашлась: лежала на столике возле Надиной кровати, оказывается.
– Знаешь, солнышко… – я подняла помаду и глупо крутила ее в руках, уже не зная, зачем и куда собираюсь и почему я вообще связалась с этим мужчиной. – Сказка про Золушку на то и сказка, чтобы не быть похожей нашу безумную реальность. Девушкам это нужно – верить, что каждой Золушке найдется по принцу. И что Принц однажды влюбится в свою Золушку несмотря ни на что. Сказка про Золушку – это хорошо.
По-моему, я больше себя старалась убедить, чем ее.
– Но вы-то не верите в эти глупости, Марго? – с прежним подозрением уточнила Надя. Все-то она понимает!
Лукавить я не стала:
– Не верю, – я развела руками. – Но кроме «Золушки» полно других сказок, очень неплохих.
– А какая ваша любимая?
– «Спящая красавица»! – дурачась, я поддела кончик ее носа. – Ложись спать, чудо-ребенок, нам завтра вставать чуть свет и ехать в деревню! Я не шучу – ложись спать!
Чтобы подчеркнуть весомость своих слов, я живо подскочила на месте и даже потушила настольную лампу, которую на ночь всегда оставляли. Надя боялась, что в темноте не увидит, как приблизятся ее монстры. Но сегодня темноты она как будто не заметила. Насупилась и залезла под одеяло.
Только смотрела на меня жалобно и обиженно. Я не выдержала и опрометчиво пообещала:
– Я расскажу тебе сказку как-нибудь потом. В другой раз.
– Честное пионерское? – уточнило дитя.
– Честное пионерское. Спи!
Я даже спокойной ночи Надюше не пожелала в тот вечер. В наш последний вечер. Так торопилась на свидание с ее отцом.
Когда за мной захлопнулась дверь великолепного особняка барона фон Гирса, на крыльце осталась только Вера. Длинными сухими пальцами с острыми, как у ведьмы, ногтями она обнимала себя за плечи и зло кричала мне в снежную декабрьскую ночь:
– Он мой! Мой – поняла?! Уходи отсюда! Прочь! Ну!
И, наверное, даже ее испугало, каким отрешенным взглядом я смотрю куда-то мимо. Тяжелый чемодан я не глядя опустила в снег. Туда же бросила шляпную коробку и теплую шаль, которую напоследок сунула мне в руки Глаша. Я развернулась к набережной Мойки и принялась смотреть, как снежинки укладываются в пышную шапку на узорных перилах.
На набережной Мойки Гриши сегодня не было.
Вот тут-то меня и накрыло по-настоящему…
* * *
Более-менее я пришла в себя только дома у Яши. Понятия не имею, как он обо всем узнал, но появился названый братец словно из ниоткуда – усадил в коляску, привез в теплый дом, развел огонь в камине и почти что до утра служил жилеткой для нескончаемого потока моих слез. С рассветом задернул в доме плотные портьеры, отвел в постель и велел выспаться. А сам уехал.
Я честно пыталась поспать. Но, вдобавок ко всему, я умудрилась подхватить ОРЗ – меня морозило со страшной силой, а в голове был такой бардак и сумбур, что я с трудом отличала сны от реальности… С температурой я провалялась дня два или три, может даже больше. Яша (или его фантом, я не уверена) появлялся за это время лишь пару раз: прикладывал холодную ладонь к моему лбу и качал головой.
– Ты же можешь меня вылечить?! – канючила я в минуты просветления. – Я знаю – можешь!
– Не вылечить, а забрать твой недуг себе. Это разные вещи.
– Так забери! Мне плохо…
– Я бы с радостью, Марго, – он посмотрел на меня и поморщился, – но сопли это отвратительно. Мне сейчас нужна ясная голова, прости. А ты и так выздоровеешь через пару дней.
Ах ты милый добряк-Яша…
Так что названый братец привез гору лекарств, а еще приставил горничную, которая заставляла их пить. У меня никогда не было личной горничной. Но болезнь сделала из меня такое капризное чудовище, что втянулась и начала себя чувствовать белой госпожой я довольно быстро.
Поэтому когда очередной мой бредовый сон прервал требовательный звонок в дверь, я и не подумала вставать.
– Арина, открой!.. – плаксиво потребовала я, когда звонок повторился в третий раз.
– Арина, пошли его к черту, кто бы там ни был! – потребовала, когда позвонили в пятый раз.
Когда позвонили в седьмой раз, я все-таки вспомнила, что Арина ушла из дома искать куриную тушку, потому что мне захотелось бульона, как мама готовила. А еще вспомнила, что я не королева Виктория, а дизайнерша без основного места работы, у которой куча долгов по кредитам. Так что нечего наглеть: я соскребла себя с постели и под переливы звонка не спеша стала натягивать домашнее платье. Сполоснула лицо водой, но в зеркало смотреться не стала: только расстраиваться лишний раз. Пошла открывать сама.
А на пороге стоял, меланхолично тренькая звонком, Гриша Драгомиров. У его ног, на грязном каменном полу, огромная корзина с фруктами. Я моргнула два раза, подумала немного и снова закрыла дверь.
Я этого не заслуживаю. Этих фруктов и его визита. Зачем он пришел, Господи, ну зачем?..
Гриша же, очевидно, совсем не понимал намеков, потому что треньканье звонка через полминуты возобновилось, как ни в чем не бывало. Да, Кики ведь что-то рассказывала о его нечеловеческом упрямстве. И я теперь поняла, что она имела в виду. Но что поделать, если Гриша был последним человеком, которого мне хотелось видеть? Ладно, предпоследним.
Подумав еще немного, я открыла опять.
– Вы рассчитывали, что в первый раз я вас не заметил, Марго? – уточнил Гриша, наконец, оставив звонок в покое.
– Не знаю, на что я рассчитывала…
Препираться совершенно не хотелось: я взмахнула рукой и позволила ему войти в переднюю, а потом в гостиную. Больше про себя, чем вслух, проворчала:
– Это все лекарства… я, признаться, сейчас даже не уверена, что вы это вы, а не плод моего воображения, как Доротея. – Уселась на диван у горящего камина и от озноба передернула плечами. Усмехнулась: – сторонники ЗОЖ обожают писать статьи про то, как наши предки от всех болезней лечились подорожником. Но, скажу я вам, вот в этой отраве, – я прочитала название на первом попавшемся пузырьке, которые в беспорядке были расставлены по всему дому, – «Ла-у-да-нум» – очень странный здесь подорожник. Я такой подорожник на дискотеке в старших классах однажды курила.
Гриша слушал меня крайне серьезно, в задумчивости изогнув бровь. Наверное, он все-таки не фантом. И, наверное, (слава богу!) принял мои слова за горячечный бред, потому что еще до пассажа про подорожник тоже заинтересовался, что же я такое пью, и начал читать названия.
– Н-да, этого вам принимать совершенно точно не стоит, – согласился он. – И вот это тоже. И это.
Отбраковав две трети из моих пузырьков, он бросил это занятие вовсе и потянулся к своей корзине с фруктами.
– Позволите пройти на кухню?
– Если сумеете ее найти.
За прошедшие дни я выяснила только, что жилище Якова было не особняком, а квартирой на втором этаже доходного дома – с множеством комнат, расположением которых у меня не было никакого желания интересоваться. Но Гриша сориентировался в считанные минуты.
– Я уже бывал здесь с вашим братом, – пояснил он. – Мы неплохо поговорили тогда и, словом, обсудили многое. Это Яков мне сообщил нынче, что вы нездоровы.
Я устроилась на единственном табурете в тесном, но чистеньком помещении кухни. Большой беленый буфет, стол с разнообразной утварью, раковина и дровяная печь в углу. А у другой стены – почти что обыкновенная газовая плита. Которую Гриша, не мудрствуя, включил и поставил кипятиться чайник.
Мне даже пришлось зажмуриться и тряхнуть головой – настолько домашней, полузабытой и, одновременно, фантастической была эта картинка. Но и когда открыла глаза, Гриша с чайником никуда не делись. Уютно булькала вода, от тлеющей печи мне было тепло, и немного клонило в сон. А изломанная линия Гришиного многострадального носа уже казалась самой гармоничной и правильной чертой на его лице – чистом, с высоким лбом и упрямым подбородком.
Интересно, он уже знает про меня и Георга или нет?
Сильной, твердой ладонью Гриша раскатывал по столу лимон. Размял его, разрезал пополам и выжал сок в чашку с кипятком. Придвинул мне.
– Пейте, – приказал он. – А к лекарствам, что дал вам брат, более не прикасайтесь. Велите вашей кухарке готовить такой напиток почаще: лимонов я привез достаточно.
О да, лимонов и прочих фруктов и впрямь достаточно. Из корзины выглядывал даже огромный колючий ананас – смутно подозреваю, что раздобыть такой в декабре, в Петербурге 1913 года было не так-то просто.
Гриша слишком хороший, слишком внимательный… Таких не бывает.
Может, он знает все и нарочно приехал меня помучить?
Пригубить свежо пахнущий лимоном напиток я так и не решилась: обжигала кончики пальцев о горячую кружку, а взглядом въедливо изучала Гришино лицо и глаза. Искала подвох. Он точно есть!
– Так вы подружились с Яковом, выходит… – недобро прищурилась я. – Значит, знаете, что никакой он мне не брат. Зачем так его называете?