– Кто делал копии? – холодно, отстраненно спросил Георг.
Лицо его было бледнее мраморной плитки под ногами и не выражало сейчас ничего. Мишель трясся и молчал.
– Кто делал копии?! – с нажимом прозвучал тот же вопрос.
– Я… я не могу сказать, – едва ли не рыдал Мишель.
А его глаза то и дело искали спасения на лице онемевшей Кики. И, право, она повела себя куда мужественней, когда, тихонько всхлипнув, сама сделала к брату шаг. И призналась:
– Это была я, Георг. Дедушка учил меня, ты же помнишь… я так и не забросила его старую мастерскую. Делала безделушки для собственного развлечения – копируя фамильные украшения. Клянусь, безо всякого умысла! Я бы ни за что не поддержала Мишеля, если бы догадывалась о чем-то… но я слишком поздно узнала, что он тайком проникает в Хранилище и распродает коллекцию деда. Дедушка наказал бы его за кражи. И ты бы наказал. Тогда я просто нашла среди своих безделушек похожую и положила ее в ящик вместо украденной. А потом еще раз. И еще… Мишель обещал, что когда отыграется, выкупит наши украшения из ломбарда, и мы просто вернем их на место! Мне было семнадцать лет, Георг. И я без памяти его любила… Пойми меня. Верни я сейчас то время – никогда бы так не поступила!
– Это все что ты сделала? Покрывала его кражи – и все?
– Нет… не только.
– Что еще ты сделала, Кики?
Взгляд Кики – затравленный, несмелый, скользнул на Гришу. И быстро вернулся к старшему брату. Тогда-то по ее лицу градом потекли слезы.
– Я не могу сказать тебе, Георг. Это ужасно – то, что я делала. Этому нет прощения, ей-богу, лучше застрели меня сразу, если хочешь – но я никогда не признаюсь!
– Кики… – без сил выдохнул рядом со мной Гриша. Он все понял, конечно.
И я поняла. А главное – понял Георг.
– Это ты ездила к брату, да? – невесть как собрав в кулак волю, спросил он. – Ездила, одетая, как Вера – в ее пальто и вуали. Нарочно, чтобы ее опорочить и лишить моего доверия. Чтобы заставить меня ненавидеть и Веру, и брата! Ох, что же ты наделала, Кики…
Георг глубоко, как после бега, дышал; побелели костяшки на его руке, сжимающего рукоять револьвера. Но хотя бы лицо чуть порозовело. А потом, как апофеоз всего, из его горла вырвался протяжный, нечеловеческий стон.
И рука с револьвером, дрогнув, безвольно повисла вдоль тела.
– Что же ты наделала Кики…
– Прости… прости, милый! – заламывая руки, беззвучно плача, Кики рискнула подойти к брату еще ближе, с мольбой смотрела в его глаза. – Георг, дня не было, чтобы я жалела о том, что натворила. Дня не было, чтобы я не думала о Наде: я всеми силами всегда старалась заменить ей мать!
– Я ведь мог застрелить собственного брата, Кики…
– Я не позволила тебе этого сделать! – пылко ответила она. – Ты же помнишь? Я так перепугалась тогда и за Гришу, и за тебя! Клянусь, я хотела рассказать все как есть, едва мы вернемся домой. Но там…
Кики мучительно подбирала слова, обходя еще более тревожную тему – а я видела, как снова преображается лицо Георга. Как крепко, до проступающих белых костей, сжимают его пальцы рукоять револьвера.
Георг поднял руку с оружием, уперев ствол прямо в живот Кики.
– Ты не смеешь просить прощения! – сквозь зубы прошипел он. – Ты уничтожила нашу семью. Довела до смерти деда, рассорила меня с братом, лишила мою дочь матери! Ты убила Веру.
– Георг!
Это выкрикнул Гриша. Я похолодела, когда он бросился меж ними – с силой отвел руку с револьвером от сестры.
– Прекрати! Ты что! – в лицо ему кричал Гриша.
Тот не слышал. Ничего не слышал и холодным уничтожающим взглядом смотрел на Кики. Опускать оружие он не собирался.
– Что ты, милый… – без умолку причитала Кики, – я не убивала Веру! Я никогда бы! Да, я виновата в том, что довела ее до этого – но она сама приняла тот яд! Разве нет?..
– Нет, – без жалости ответил ей Георг.
– Не нужно! – снова развел их в стороны Гриша. И уже брату: – оставь ее – ты сделаешь только хуже. Наша сестра совершила ужасный поступок, да, но ей было всего семнадцать! А теперь у нее двое детей, которых ты хочешь оставить без матери!
– То есть ее ты защищаешь, да?! – жестоко осклабился Георг. – А как быть с моей дочерью? С тем, что она растет без матери?
– Я не убивала Веру… здоровьем своих детей клянусь тебе, Георг, что не убивала…
– Кики! – окликнула я их, слишком увеченных спорами. – Кики, как вы догадались в тот день, что Георг поехал к Грише? Вера этого не знала – едва ли Георг стал бы ее предупреждать, что хочет застрелить брата. Так откуда вы узнали?
Кики легкомысленно пождала печами и ответила, не думая и секунды:
– Дедушка мне сказал… После удара ему было совсем плохо, он несколько дней уже не вставал – но в то утро сам вошел ко мне. Велел собраться и сейчас же ехать к Грише… пока не случилось страшное. Боже… получается, он знал. Он все знал… не знал только, что виновата я, а не Вера. Георг, наш дедушка считал, что во всем виновата Вера – и остался с ней в доме один на один в то утро. Нет, этого не может быть! Нет, нет, нет! Ведь дедушка не мог ее убить, да?
Кики рассеянно смотрела то на одного брата, то на другого; Гриша не знал, что и сказать, а Георг, переварив услышанное – неожиданно озлобился еще больше:
– Ты лжешь, Кики… ты и деда хочешь оговорить!
– Георг, не надо! – выкрикнул Гриша, прежде чем его брат снова вскинул руку с оружием.
Кики оттолкнула ее инстинктивно – я не виню ее за это. Это реакция вполне обычная. Да только револьвер, изменив угол наклона, выпустил пулю в мою сторону.
Боли я не почувствовала. Напротив, я была даже счастлива – потому что Гриша вслед за выстрелом сей же миг дернулся ко мне. И я увидела его глаза. А больше я ничего не помню: белый вязкий туман заполнил все мое существо гораздо раньше, чем Гриша успел меня подхватить.
* * *
Сколько я плыла в этом тумане… не знаю. Вечность? Или один короткий миг? Снова осознала себя живой я только в белом заснеженном саду. Прекрасном саду. Щебетали задорные снегири, воюя за краюшку хлеба, мерно поскрипывали старые качели, на которых я сидела, а где-то здесь, под сугробами, давным-давно протекал ручей. Интересно, оживет ли он этой весной? Хотела бы я это увидеть.
А потом я услышала шаги по снегу. И обрадовалась совершенно неподдельно:
– Яша!
Он улыбнулся.
– Это и есть Рай, Яша?
– Марго-Марго, ты все еще надеешься попасть в Рай? – хмыкнул он, тяжело присаживаясь рядом.
А у меня камень с души упал: значит, не Рай.
Раны от револьверной пули я все еще не чувствовала – разве что кожу на боку немного саднило. Зато сквозь Яшину рубашку (верхней одежды ни у меня, ни у него не было) отчетливо проступали очертания плотной повязки.
– Так ты меня спас… – догадалась я, горько покачав головой. – А насморк лечить отказался. Ох, Яшка…
Я крепко обняла его, устроив голову у Яши на плече. Если бы у меня действительно был брат, как бы я хотела, чтоб он хоть немного походил на него. Яша неловко обнял меня за плечи. Проворчал:
– Ох уж эти художницы… вечно вы влипаете в неприятности.10
– А зачем ты меня вылечил, Яша? – хлюпнув носом, спросила я. – Я ведь все равно должна умереть, чтобы стать Ордэне. Как там у вас говорят – инициация?
– Не бывать тебе Ордэне.
– Почему это?
– Потому что я тебя забраковал, – он развел руками. – А у вас как говорят? Извините, Марго, вы нам не подходите! Ты слишком уж любишь жизнь. Ты у нас зачахнешь, и ничего хорошего все равно не выйдет.
– Значит, я вернусь в свое время?
– Если захочешь. – Яша вдруг оглянулся через плечо, будто его кто-то окликнул. – Мне пора, Марго. К тому же, с тобой тут хотят поговорить.
– Кто?.. Стой, Яша, мы еще увидимся?
– Не знаю, Марго. Никто не знает.
Я долго еще смотрела туда, куда ушел Яша: мне казалось даже, там что-то поблескивает, как блики на воде. И я медленно пошла вперед. Странная это была дорога. Я видела рыжую лохматую девицу, сладко спящую в своем уютном кукольном мире; видела ее родителей и понятия не имела, встретятся ли они когда-нибудь с дочерью.
Видела Веру фон Гирс, печально глядящую на своего мужа. Видела, как она вдруг, будто осознав что-то, отступила на шаг. Как наклонила голову и встретилась взглядом с мальчиком у ее юбки. Вера тогда горько улыбнулась ему и взяла за руку.
А потом они исчезли. Все исчезло.
Осталась только я среди заснеженного сада и… необыкновенно красивая белокурая женщина в белых просторных одеждах. Женщина, до безумия похожая на Кики. Только это была не Кики.
– Надя… – прошептала я, не веря самой себе.
Это и впрямь была повзрослевшая Надя. Моя Надя, одетая как все Ордэне, и с такими же, как у них, глазами: мудрыми, светлыми и печальными.
Мне очень захотелось броситься к ней, обнять – но я не посмела. Так ослепительны были ее одежды, и величественен весь образ. Все-таки это уже не моя Надя.
– Какой же красавицей ты стала… – прошептала я. – Значит, твои чудовища тебя больше не мучают?
Она с достоинством наклонила голову:
– Лишь благодаря вам, Марго. Вам, Якову и дядюшке. Я в неоплатном долгу перед вами.
– Ох, брось, какие долги?! Да я больше тебя рада, что у нас получилось!
– Я знаю, – степенно ответила Надя. – И все же, вам тоже нужна сейчас помощь. Вы ведь не хотите навечно остаться здесь?
Я с сомнением пожала плечами и огляделась. Тихо вокруг и необычайно красиво.
– Здесь не так уж плохо. Но… Яков сказал, что я могу вернуться в свое время?
– Можете. И, поверьте, сейчас для этого самый лучший момент. Возьмите меня за руку, Марго.
Надя протянула мне руку, тонкую, белую, почти прозрачную. Так хотелось коснуться ее немедленно! Останавливало лишь то, что весь этот прекрасный мир и Надя вместе с ним исчезнут, вероятно, в тот же миг.
– Не могу… – колебалась я. – Я не знаю, как переживу расставание со всеми вами.