— Не стреляйте! Не стреляйте… — послышался писклявый голос из-за тюков. — Я тут, не стреляйте… Я иду!
Наконец показались руки, потом курчавая голова, и толстый мужик выбрался на палубу:
— Я капитан… Что угодно господину?
— Господину угодно арендовать твою посудину. Без груза, понял? Так что давай сбрасывай балласт и разводи пары…
Капитан Буба пискляво заголосил, но Абе дал очередь поверх его головы, и тюки полетели в воду. Грузчиков как ветром сдуло, а здоровенный ящик, который они кантовали, так и остался висеть на стропах маленького погрузочного крана. Плевать…
Мы уже почти взошли на борт, как вдруг Абе круто развернулся и, почти не целясь, опустошил одну «муху» куда-то в наш тыл.
Я успел обернуться, пока горячая взрывная волна не бросила нас на нагретый пирс. Увидел, как на невероятной скорости выбегает из зоны поражения темная фигурка кибера. Хорошо бежать, пока ты на форсаже… Но потом взрывная волна смяла фигурку, кинула вперед, и Индуна исчез из нашего поля зрения. Однако ухитрился подойти почти вплотную, И если бы не Абе, нас бы застрелили в затылок, как скотов. А может, и голыми руками бы взяли. Все это время кибер играл с нами.
— На катер, на катер!!! — Я старался перекричать ликующего Абе и одновременно следил за капитаном Бубой, который собрался под шумок сделать ноги. — Лежать, сука!!! Аб, на катер, быстро!
За спиной взревел мотор, «Медуза» набирала ход плавно. Десять, двадцать, тридцать, сорок метров… Ветер, мокрый и холодный, обнял меня. И я уже почти поверил, что жив…
Первая пуля, долетевшая с берега, попала в боковое стекло кабины, и я услышал, как грузно упал на палубу капитан Буба. Захлебнулись цилиндры двигателя.
Развернувшись, я увидел на самом краю пирса темную фигурку. Изломанную взрывной волной, но живую! Кибер уже не играл с нами, сжигая имеющиеся в наличии все запасы энергии, он бил на поражение из подобранной где-то винтовки. Мелькнула глупая в своей помпезности мысль: «Вот так выглядит моя смерть».
Глупая мысль помешала мне остановить Абе. Не нужно было ему делать этот шаг Этого хватило, чтобы встретить пулю, предназначенную мне. Вперед и влево.
Абе начал косо валиться на бок, переваливаясь через портик. Из рук выскользнула «муха». Я нагнулся, ухватил его за шиворот. И это спасло меня от второй пули, просвистевшей над головой.
Катер медленно разворачивало бортом к волне. Качка усиливалась. А темная фигурка на пирсе все что-то медлила, нелепо дергая затвор. Неужто заклинило?
И тут я увидел…
Черного, очень черного человека, стоявшего рядом с кибером, дергающим заевший затвор.
Черный, чернее ночи, Легба легко касался пальцами винтовки. Легко придерживал ее ствол, который нелепо болтался из стороны в сторону под рывками Индуны.
Эймс дергал затвор. Постепенно подчиняя его своей воле. И я понял, что времени у меня только на одно движение.
Он все-таки вбил непокорный рычаг. Стремительно вздернул винтовку к плечу.
Легба отпустил ствол…
И дымная дуга сгоревших газов неотвратимо протянулась от меня к пирсу. Туда, где в мою грудь целилась неживая жизнь.
На миг мы замерли, соединенные этим смертельным рукопожатием. А потом, в том месте, где стоял Эймс Индуна, пирс взорвался огненно-дымным фейерверком.
И я остался один.
Катер раскачивался на волнах. В кабине перекатывался капитан. Я видел, как его голова мотается из стороны в сторону в проеме двери. Мертвый Абе лежал у моих ног.
Я выкинул капитана за борт. Какая еще могила желаннее для моряка?
Завел двигатель. Начал медленно выводить катер из портовой акватории…
Куда?
Действительно, куда? О том, чтобы возвращаться к маршалу Нкелеле, речи больше не было Противостояние двух великих диктаторов, похоже, агонизирует… Рвать когти в Европу? К толстым буржуа, читать газеты?
Я вдруг поймал себя на мысли, что бежать-то, собственно, некуда.
— Точно, — сказал за спиной черный, чернее ночи, человек. — Бежать некуда. Ты и так далеко забрался.
— Тогда что?
— Ты дома. Бежать тебе некуда! — снова повторил голос. — Дальше своего дома не убежать. Надо же наконец заняться уборкой…
— Как?
— В твоем доме много дорог…
Он исчез, чтобы всегда оставаться со мной.
Я вдруг вспомнил, что где-то там, в саванне, остался одноглазый Мбуту и его отряд. И где-то поблизости есть передатчик, значит, можно вести переговоры.
Катер «Медуза» разворачивался на восток.
В Нкота-Кота входили регулярные войска маршала Нкелеле.
29. ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ ПУТИНЭкс-президент Российской Федерации
Я никогда не думал, что война в Африке будет мне столь близка. На моем веку я видел много войн, и локальных, и масштабных. Надо мной трясся после практически прямого попадания ядерной боеголовки потолок генштабовского бункера, мой самолет атаковали над Турцией курдские истребители, в меня три раза стреляли. И то, что происходит на далеком континенте, в моем возрасте не должно бы меня трогать.
Но я смотрел сводку новостей, и чашка с кофе — настоящим, натуральным, без всякой синтетики дрожала в моей руке.
Я видел, как в Виндхуке сжигают мозамбикских военнопленных, согнав их на площадь и облив горючкой из шлангов.
Я видел, как миссия Красного Креста в Ботсване складывает под навес тела детей, убитых карателями Нкелеле после набега на Фрэнсистаун.
Я видел, как кибертанки атакуют подразделение кенийской армии в саванне и зебры мечутся меж раздавленных трупов и горящих механических чудовищ.
Я видел, как малавийские десантники отрубают головы пленным конголезцам перед объективами камер.
Война — омерзительное занятие даже для взрослого человека. Но я видел, как и с той и с другой стороны воюют дети двенадцати лет. Да что дети — на этой войне воюют даже обезьяны!
России не привыкать наводить порядок в мире. В середине прошлого века мы это сделали, и сделали успешно.
Да, я стар. Но это не значит, что я должен лежать на диване, глотать гормоны и рассуждать о былом с привычной для стариков категоричностью: вода, мол, в наше время была мокрее. Японцы в прошлый раз назвали меня ястребом на покое. Цветисто, но верно. Не вороном — ястребом.
Что ж, я буду ястребом.
Это хорошая птица.
В десять утра я позвонил бывшему начальнику Генерального штаба генералу армии Докучаеву.
— Ильич?
— Приветствую, Владимир Владимирович.
— Ильич, надо поговорить. Пригласи наших Сомова, Проценко и Локтионова. Ко мне в три часа, только сначала свяжись со мной.
— Договорились, Владимир Владимирович.
Здесь осталось немного людей, которым я доверяю. Докучаев, бывший председатель КГБ Сомов, его бывший первый заместитель Проценко и бывший начальник Техконтроля Локтионов. Все бывшие. Но все — Настоящие. Настоящие с большой буквы.
Может быть, когда-то я делал что-то не так. Скорее всего, такое было. И не раз.
Что ж, хороший шанс исправить ошибки.
Это в самом деле страшно, когда ты понимаешь, что человек, пришедший на встречу с тобой, наполовину бездушный механизм. Или, что еще страшнее, механизм с душой. Он смотрит на тебя через какие-нибудь фильтры или линзы, пропускает звук через звукодатчики, анализирует беседу, а ты думаешь: а ну как у него сейчас замкнет контакты или полетят плавкие вставки? Я мыслю архаично, нет у них там никаких плавких вставок или предохранителей в обычном понимании, но что-то же есть, что может полететь…
А где тонко, там и рвется.
В три часа все были у меня. Грузный Проценко, живчик Локтионов — надо же, усы отпустил! — старый брюзга Сомов и Докучаев, мой верный, честный и храбрый Ильич. Нам принесли китайский чай с рогаликами, и я велел не беспокоить и отсылать всех.
— А если президент? — уточнил референт, нахальный парень с замашками кинематографического — тьфу ты, стереографического — героя.
— Его отсылай дальше всех.
Гости захохотали. Нынешний президент, тупая тряпка, держался только за счет силовиков, вернее, за счет очередного силовика, который находил силы и способности подмять под себя на некоторое время остальных. Давешний путч едва не выкинул господина президента на помойку, но все утряслось и вернулось на круги своя… Как и любое уважающее себя дерьмо, господин президент радостно всплыл, роздал ордена и звания, устроил банкет, повысил пособия…
В детстве мы таких мочили. В сортире.
— Разговор у меня простой, — начал я, размешивая в чашке сахар. Сахар, кстати, я также предпочитал обычный, тростниковый или свекольный. Лучше тростниковый, кубинский. Никаких аминокислот, никакой химии-физики… — Мы тут все хорошие, уважаемые люди. Мудрые. Понюхавшие и пороха, и дерьма, и еще много чего в этой жизни. Поэтому будем говорить без обиняков, конкретно. Что вы думаете о ситуации в Африке?
— Племянник у меня там, — вздохнул Локтионов. — Майор-десантник, второй год уже в наемниках… В Кении…
— Дрянь дело, — сказал Проценко, кроша рогалик в толстых пальцах. — Они там с ума посходили, Владимирыч. Уж не знаю, до чего еще додумаются…
— А не пора ли эту чехарду прекратить?
— Серьезно? — поднял глаза Сомов. — У нас нет возможности. Вот когда Ильич сидел в Генштабе и гонял взад-вперед дивизии, было совсем другое дело. А сейчас…
— Ну, не прибедняйся. Скажи еще, что в армии вас не любят и не ценят.
— Любят, ценят, кто ж спорит… Только командует Верховный, а не мы. А Верховному на всю Африку — с высокой колокольни, — сокрушенно сказал Сомов. — Япошки не велят, Европа не велит, а сам он никогда не возьмется.
— А в теории?
— В теории там это… Как два пальца… — азартно влез Докучаев. — На днях в Академии как раз рассматривали ситуацию. У них там не война, а сущие детские игры.
Прятки-считалки. Никакой логики в поступках, и одни и другие сто раз победить могли, такое впечатление, что их одергивают.
— О том и речь. Есть у меня информация, что их шишки на самом деле просто марионетки. И война — не война, а театр.