Моя жизнь настолько не похожа на жизнь обычных людей, что иногда просто не верится. Я не знаю, где сейчас мой паспорт. Он наверняка у кого-то из моих людей.
Ошо спросили:
– Как бы вы хотели представить себя грекам?
Ошо:
– Бог мой, вы меня не узнали? Я же тот самый человек, которого вы отравили двадцать пять веков назад. Вы меня забыли, но я вас не забыл. Я здесь всего два дня. Я-то думал, что Греция стала более развитой, более человечной и стремится найти истину. Но мне грустно. Вот уже два дня моего пребывания здесь газеты пишут обо мне сплошную ложь, делая абсурдные выводы, не имеющие под собой никаких оснований.
Ошо только что покинул Непал, родину Гаутамы Будды, и теперь он был в Греции – на родной земле грека Зорбы.
Ошо:
– Зорба – это фундамент храма, а Будда – это сам храм.
Нового человека я называю Зорбой-Буддой. Я хочу покончить с шизофренией, с разделением на материю и сознание, на мирское и духовное, на земной мир и небеса. Я против разделения, потому что любое разделение – это раскол сознания, раскол внутренней сути. Личность, разделенная пополам, враждебная самой себе, своей собственной природе, безумна. Вот мы и живем в безумном мире. И здоровым этот мир может стать, только если прекратится разделение, если не будет раскола.
Зорба должен стать Буддой, а у Будды должно быть понимание и уважение своей основы. Корни могут быть и не очень красивыми на вид, но из них вырастают прекрасные цветы.
Ошо говорил и насчет вегетарианства.
– Люди, которые придерживались вегетарианства в течение многих столетий, – абсолютно миролюбивы. Они не ведут войн, у них нет крестовых походов и джихадов. Люди же, которые едят мясо, обладают меньшей чувствительностью, они более жестокие. Даже во имя любви они будут убивать, даже во имя мира они пойдут на войну. Во имя свободы, во имя демократии они превратятся в убийц…
– Мне кажется, что убивать животных для еды – это почти то же самое, что убивать людей. Ведь люди и животные отличаются только телами, формой, и, убивая их, вы разрушаете жизнь.
Ошо задавали много вопросов, связанных с проблемами детей и подростков. Это было очень странно, потому что в то время, как журналисты спрашивали у Ошо совета по воспитанию детей, правительство Крита намеревалось его арестовать, обвиняя в развращении малолетних. Кстати, именно такое обвинение было выдвинуто против Сократа двадцать пять веков назад{ Джульет Формен. Один человек против отвратительного прошлого всего человечества.}.
Ошо отвечал и на вопросы о СПИДе.
– Есть предположение, что СПИД – это проклятие бога за распущенность. А вы как думаете?
Ошо:
– Конечно, это проклятие бога, но не за распущенность, а за учение церкви о целибате, противоречащее человеческой природе, за то, что монахи живут отдельно от монахинь, потому что это тоже противоречит человеческой природе. Что остается делать беднягам – изобрести гомосексуализм. Гомосексуализм – это религиозная болезнь, и ответственна за нее церковь. Бог сам несет ответственность за нее. В христианстве вся троица состоит из мужчин: бог – отец, сын – Иисус и еще этот, непонятно кто – дух святой. Тут нет женщин, одни голубые. Подозреваю, что дух святой был любовничком бога.
Ошо говорил о том, что общество и священники врут нам в двух случаях: когда говорят про бога и про смерть:
– Бога нет. Смерти тоже нет. Вся эта так называемая духовная верхушка – кардиналы, епископы, архиепископы – все они единородные сыны одной ошибочной гипотезы. Они самые неразумные люди в мире. Они живут среди галлюцинаций («Новое отравление Сократа двадцать пять веков спустя»).
Реакция архиепископа Крита доказала, что все, что говорил Ошо о ханжестве священников, правда. «Если он не перестанет вещать, нам придется прибегнуть к насилию, – последовала угроза от архиепископа Димитриоса. – Кровопролития не избежать, если Ошо не покинет остров добровольно». Слова архиепископа процитировали все местные газеты, добавив, что он взорвет виллу или подожжет ее вместе с Ошо и его последователями.
Ма Амрито и серебристоволосая Мукта с пронзительными темными глазами отправились к архиепископу, чтобы уладить недопонимание. Когда они проходили мимо церкви, какой-то местный житель крикнул Амрито: «Ты – дьявольское отродье! Убирайся отсюда!» Епископ не пустил их к себе в дом, поэтому они стояли на пороге и пытались ему объяснить, что, прежде чем судить Ошо, нужно хотя бы его выслушать. На что епископ ужасно разозлился и закричал, краснея от гнева: «Прочь из моего дома».
К нам приехали Вина и Гьян. В Раджнишпураме они шили для Ошо одежду. Мы все трое с удовольствием занялись починкой его нарядов и шапок, которые были испорчены влажным воздухом Кулу.
К нам приезжало много друзей, и в доме царила атмосфера праздника. Но я не могла расслабиться. Однажды ночью мне приснился кошмар, будто мужчины влезают ко мне в комнату через окно, а в бухте рядом с утесом стоят корабли и от них исходит какая-то опасность. Я вспомнила, что именно с этого острова увезли Гурджиева, находящегося в коме после того, как в него стреляли. Меня преследовали неудачи. Я упала с лестницы и посадила себе огромный синяк на бедре, разбила несколько тарелок, а во время стирки сломалась машина: вода затопила весь пол, и меня сильно ударило током.
Как-то на острове случился ураган. Огромные волны неистово разбивались о скалы, деревья клонились к самой земле от порывов сильнейшего ветра, певшего свою заунывную песню. Мы с другом Авирбавы Сарвешем решили, что будет здорово прокатиться с ветерком на мотоцикле. Ма Амрито преградила нам дорогу и протянула вперед руки. «Нет, этот мотоцикл брать нельзя», – с ужасом заявила она. Это был гоночный мотоцикл мощностью семьсот пятьдесят кубов. К тому же Сарвеш признался, что не ездил на мотоцикле лет пятнадцать, еще со времен колледжа. Но нам не хотелось менять решение, и мы отправились вниз по холму в ближайший городок под названием Агиос Николаос. Через пять минут езды я почувствовала, что Сарвеш не справляется с мотоциклом. Когда мы завернули за угол к морю, ветер ударил нам в лицо. Мотоцикл выскользнул из-под нас, я ударилась головой о спину Сарвеша и потом поняла, что лежу лицом вниз посреди дороги. Я ощутила привкус крови и языком проверила зубы – все были на месте – это хорошо. Кровь шла из носа, руки были порезаны, штаны порваны, одну туфлю я потеряла, лодыжка опухла. И все же я испытывала невероятную ясность сознания. Я еще ни разу не попадала в аварию, и меня удивило мое спокойствие. Сарвеш лежал в луже крови, идущей у него из головы. Я взглянула на его тело, и почему-то мне показалось, что с ним все в порядке. Я проверила дыхание, оно было глубоким и расслабленным. Я наклонилась к нему и позвала по имени, но он был без сознания. Наблюдая за собой со стороны, я слышала, как даю указания собравшимся вокруг людям: вы – позвоните в полицию, вы – позаботьтесь о мотоцикле, вы – позвоните (и тут я вспомнила шестизначный номер нашей виллы). Нас отвезли в больницу. Сарвеш пробыл без сознания около сорока минут, но я точно знала, что с ним все будет хорошо. Неожиданно для себя самой, в ту ночь я ощутила удивительную внутреннюю ясность, так что опыт того стоил.
На следующий день я получила от Ошо послание. Он сказал, что поездка на мотоцикле была глупостью. Мы отправились в больницу забрать Сарвеша. Его было не узнать из-за распухшего и посиневшего лица. Оказалось, что у него сильнейшее сотрясение мозга, но со временем он полностью поправился.
Весь следующий день я проспала и отважилась выйти только на следующее утро. После нескольких минут, проведенных на солнце, меня начало тошнить. Наш доктор Джон сказал, что тошнота – это признак сотрясения, так что я вновь вернулась в постель.
В то утро нам позвонила Ма Амрито из Афин. Там она встречалась с начальником госбезопасности. Она сказала, что все в порядке и волноваться не о чем.
Около двух часов дня я услышала шум. Встав с постели, я с трудом дошла до двери и увидела Анандо. Она взволнованным голосом сообщила, что приехала полиция, так что мне лучше всего вернуться в постель.
Вернуться в постель?! Я мигом оделась, помня по предыдущим встречам с полицией, что то, в чем ты будешь на момент задержания, может стать твоей одеждой еще на очень долгое время, если они решат тебя арестовать. Я вышла и увидела, что дом окружен агрессивно настроенными мужчинами в штатском с пистолетами в руках. Там же было около двадцати полицейских в форме. Четверо полицейских надели Анандо наручники и потащили в машину. То же произошло с еще одним нашим другом, пытавшимся ей помочь. Я бегом поднялась по лестнице и остановилась на крыльце перед парадным входом. Полицейским я заявила, что это, должно быть, какая-то ошибка.
– Пожалуйста, – сказала я, – подождите, пока наши адвокаты свяжутся с главным полицейским управлением. Я уверена, ситуация прояснится.
– Я сам начальник полиции! – прозвучал ответ.
Я настаивала на том, что это была ошибка, и что нужно связаться с высшими инстанциями.
– А я и есть высшая инстанция, – усмехнувшись, сказал другой мужчина.
Я была убеждена, что все происходящее было результатом какого-то чудовищного недопонимания, и что если только нам удастся не впустить полицейских в дом и дождаться помощи, то все будет в порядке. Но эти парни вели себя так, будто выполняют чрезвычайно опасное задание. Я вспомнила наш арест в Шарлотте, когда люди, арестовавшие нас, думали, что мы опасные террористы.
Мужчины разделились на группы по двое и по трое и, пригнувшись, стали пробираться к дому, ища вход. Я побежала за двумя из них. Увидев, что они собираются влезть в окно, я закричала: «Нет!» Они пытались оттолкнуть меня, но я не подпускала их к окну.
Мое лицо все еще было в синяках после аварии, случившейся всего два дня назад, и это придавало мне смелости. Мне казалось, что они не станут меня трогать. «Пусть только попробуют, я их по судам затаскаю за нанесение телесных повреждений», – думала я. Может быть, они это чувствовали, но что бы они ни думали по поводу моего ужасного вида, они ничего со мной не сделали, хотя я отчаянно пыталась им помешать.