Глава 17Снова Пуна. Диагноз: отравлен таллием
Гераклит сказал: «Вы не можете войти в одну и ту же реку дважды». Ошо сказал: «Вы не можете войти в одну и ту же реку даже единожды».
Поэтому Пуны «снова» не существует.
Когда мы приехали в Пуну в начале января 1987 годя, я чувствовала себя так, будто повзрослела на несколько сотен лет, если не больше. Я прожила уже столько жизней, пережила столько смертей. Я видела цветущие сады и видела, как их уничтожали.
И все же Ошо не унывал. Он все еще пытался провести нас как можно дальше по пути к тому, что он считал естественным человеческим правом, данным от рождения, – к просветлению.
Именно в эти три года, с 1987-го по 1990-й, Ошо «наговорил» сорок восемь книг, учитывая еще, что треть этого времени он болел и лежал в постели. Это колоссально!
Ошо провел четыре месяца в Бомбее, но в ту ночь, когда мы приехали в Пуну, около четырех часов утра четвертого января, подъезд к ашраму был заполнен саньясинами, желающими его поприветствовать. Ошо лежал в машине на заднем сидении и спал. Когда мы подъезжали, он проснулся и махал людям рукой, не вставая. В этот момент он скорее был похож на маленького сонного ребенка, разбуженного посреди ночи.
Через три часа прибыли полицейские с предписанием не пускать Ошо в Пуну. Предписание должны были вручить Ошо перед въездом в город. Если бы ему вручили документ, когда он был еще в пути, то, въехав в Пуну, он нарушил бы закон. Однако мы уехали из Бомбея ночью, чтобы избежать жары и пробок на дорогах, и полицейские опоздали, пусть и на несколько часов. Они ворвались в ашрам, вошли в дом Лао-цзы и проследовали в спальню Ошо. Ошо еще спал. Никто не входил в его комнату, когда он спал. Поведение полицейских показалось нам вероломством и глубоким оскорблением. Мы с Вивек, Рафией и Миларепой стояли на лестнице, наверху. Поскольку мы были иностранцами, то решили не вмешиваться. С полицейскими разговаривали Лакшми и Нилам. Из комнаты Ошо до нас доносились крики, был слышен и голос самого Ошо. Перепалка продолжалась десять минут. Вивек не выдержала и пошла к ним. Войдя в спальню Ошо, она предложила полицейским чаю! Она сказала, что они выглядели так, как будто у них камень с души свалился. Они столкнулись с чем-то неизмеримо большим, выходящим за рамки их понимания, и были рады поскорее убраться из ашрама.
10 января во время дискурса Ошо рассказал нам о том, что произошло:
«Я был в Бомбее. Один важный человек, президент какой-то влиятельной политической группировки, написал главному министру письмо, а мне отправил копию. В письме говорилось, что мое присутствие в Бомбее может отрицательно сказаться на атмосфере.
Я сказал себе: „Мой бог, еще есть кто-то, кто может отрицательно повлиять на атмосферу Бомбея – самого грязного города в мире?..“ Я жил там четыре месяца, я ни разу не выходил на улицу, даже в окно не выглядывал. Двери в мою комнату были заперты, и все же я чувствовал вонь… как в туалете! Таков Бомбей.
…После этого на моего друга саньясина, хозяина дома, в котором я гостил все эти четыре месяца, власти стали оказывать давление. Ему присылали письма с угрозами: если я не уберусь из его дома, то его и его семью сожгут вместе с домом.
То ли смеяться, то ли плакать.
…Я уехал из Бомбея в субботу вечером, а на следующее утро его дом был окружен пятнадцатью вооруженными полицейскими.
…Сюда я приехал в четыре утра, и через три часа полиция – уже тут как тут. Я спал. Открыв глаза, я увидел в своей комнате двух полицейских. Я сказал себе: „Вообще-то мне никогда не снятся сны, в особенности кошмары. Как эти придурки сюда попали?“
– У вас есть ордер на обыск? – спросил я, но у них ничего не было. – Тогда как вы оказались в моей частной спальне?
– Мы должны вручить вам уведомление, – пролепетали они.
Иногда думаешь: „Эти люди что, спят на ходу, когда говорят?“ Разве так вручают уведомления? Разве так ведут себя служащие, которые служат людям? Они – слуги народа, мы им платим. Они и должны вести себя, как подобает слугам. Они же ведут себя как хозяева.
– Я не совершил никакого преступления. Я просто спал три часа, это что, преступление? – спросил я.
Один из них сказал:
– Вы человек, появление которого вызывает бурные дебаты, и полицейский комиссар опасается, что в городе могут начаться беспорядки. А в уведомлении…
Я его прервал:
– Прочитайте, в чем меня обвиняют? В том, что я человек, к которому люди относятся по-разному? А скажите, пожалуйста, вы вообще видели когда-нибудь известного человека, к которому люди относятся одинаково?
Вызывать споры среди людей – это не преступление. На самом деле, вся эволюция человеческого сознания происходила благодаря людям неоднозначным, таким как Сократ, Христос, Гаутама Будда, Махавира, Бодхидхарма и Заратустра. Им повезло, что никто из них не въезжал в Пуну.
Полицейский повел себя грубо. Я лежал на кровати, и он кинул уведомление мне в лицо! Я не мог терпеть такого варварского поведения. Я тут же разорвал эту бумажку и выкинул ее. А полицейским я сказал:
– Идите, доложите своему комиссару.
Знаю, уведомление нельзя рвать, но всему есть пределы! Во-первых, законы должны быть написаны для людей и уважать человеческое достоинство. Только тогда можно ожидать, что и люди будут их уважать» («Мессия», том 1).
Полицейский комиссар отказался отменить распоряжение, но согласился отложить его на неопределенный срок при определенных условиях, которые он выдвинул ашраму как «нормы поведения». Это был список из четырнадцати условий, определяющих содержание и продолжительность дискурсов, проводимых Ошо. Ему нельзя было обличать религии или говорить то, что могло вызвать серьезные споры. На территории ашрама могли находиться не больше ста иностранцев, и лишь тысяча человек могла посещать ашрам единовременно. Все иностранцы должны регистрироваться в полиции. Условия предписывали, сколько должно быть в день медитаций, сколько они могли длиться по времени, и что полицейские оставляют за собой право входить в ашрам в любое время суток и должны обязательно присутствовать на дискурсах.
Ошо ответил на эти условия львиным рыком. Когда во время дискурса он нам рассказывал об этом, он весь горел:
«Разве же это свобода, за которую тысячи людей отдали свои жизни?
Это храм бога. Никто не может запрещать нам медитировать больше часа…
И я буду высказываться против религий, потому что все они фальшивы. Среди них нет ни одной истинной. А если ему (полицейскому комиссару) хватит ума доказать обратное, то вперед…
Мы не верим в страны, не верим в нации. Для нас все равны, среди нас нет иностранцев».
Относительно полицейских, разгуливающих по ашраму, он сказал: «Нет, это храм бога, и вы должны вести себя в соответствии с нашим правилами» («Мессия»).
Ошо сказал, что если полицейского комиссара и тех двоих, что среди ночи ворвались в его спальню, не уволят, то он подаст на них в суд.
В третью неделю января Вивек на три месяца уехала в Таиланд. Я заняла ее комнату и стала выполнять ее работу. Мы вновь были в опасности. Вилас Тупе, тот самый, который пытался убить Ошо в 1980 году, бросив в него нож, заявил в прессе: «Мы не позволим Ошо жить здесь спокойно». Он требовал ареста Ошо в соответствии с Национальным актом безопасности и угрожал, что двести каратистов и дзюдоистов, участников его организации (индуистской секты Андолан) ворвутся в ашрам и насильно заберут и выдворят Ошо из города. Городские власти тоже не остались в стороне: они поставили у наших ворот несколько бульдозеров, которые запросто могли снести ашрам с лица земли.
К тому же полицейские могли явиться к нам в любой момент, прервать мою визу и отправить обратно в Англию. Много ночей я провела без сна, опасаясь вторжения полиции. У нас была сигнальная сирена, с помощью которой мы могли бы предупредить об опасности всех жителей ашрама, и каждый из нас должен быть охранять определенное окно и дверь. Я спала за стеклянными дверьми, ведущими в комнату Ошо. Если полиция вздумает ворваться в его дом, то им придется перешагивать через наши трупы, прежде чем они смогут добраться до самого Мастера. Полицейские появлялись дважды ночью и много раз днем, но ни разу не входили в дом Ошо.
После нескольких месяцев борьбы в судах, которую вели наши юристы-саньясины во главе с храбрым саньясином Рамом Джетмалани, полицейские постепенно перестали нас травить, а Виласу Тупе было запрещено посещать Корегоан Парк. Мэр Пуны принес Ошо свои извинения и отменил постановление о сносе ашрама. Однако индийские консулы по всему миру еще целых два года предвзято относились к саньясинам и отказывали в визе, если подозревали, что те едут в ашрам к Ошо. Многих саньясинов задерживали в Бомбейском аэропорту, тут же сажали на самолет и отправляли туда, откуда они приехали, без каких-либо объяснений. Но, несмотря на это, волна иностранных учеников, прибывающих в ашрам, нарастала, как во время прилива.
Похоже, война закончилась. Мы могли вновь жить в тишине и спокойствии со своим Мастером.
А потом Ошо начал с нами танцевать. Он танцевал, когда входил в зал Чжуан-цзы и когда выходил. Звучала неистовая музыка, и я чувствовала, как энергия сначала изливается на меня мощным потоком, а потом взрывается и горит ярким пламенем в те минуты, когда я орала на Ошо в «Джибереше». Не понимая собственных слов, я просто что-то выкрикивала, не в силах удержать в себе столько энергии. Затем начались упражнения «Стоп», в которых Ошо доводил нас в танце до безумия, а потом неожиданно замирал, подняв вверх руки. Мы тоже останавливались. Обычно в это время он смотрел кому-нибудь в глаза. У того человека появлялась потрясающая возможность увидеть свою собственную пустоту, отраженную в зеркале Ошо.
Эти практики напомнили мне энергетические даршаны в прежней Пуне, но я понимала, что Ошо предстоит проделать еще много работы, чтобы восстановить ту энергию, которая наполняла это пространство до его отъезда. По возвращении в Пуну нам было горько видеть, в какое запустение пришел ашрам. Здания давно не ремонтировались, а сады стояли неухоженные, словно компания останков людей, некогда здесь обитавших. Люди же, населявшие ашрам, были похожи на разношерстную толпу: вокруг них не было того сияния жизненности и энтузиазма, какое обычно исходит от саньясинов. В первые дни наша компания состояла из нескольких придурков из Гоа – приезжих с Запада, путешествующих по Индии и ненадолго посетивших ашрам, нескольких новоиспеченных саньясинов и небольшой группы саньясинов, основательно потрепанных жизнью. Я смотрела, как Ошо танцует с нами: в нем чувствовались такие тотальность и сила, которые мы никогда не смогли бы проявить по отношению к нему. Атмосфера в аудитории накалялась, становясь густой, насыщенной электричеством, когда он с жаром рассказывал нам о чем-то во время дискурсов. Ему пришлось начать все с нуля. Но какую бы магию он ни применил, это сработало. В ашрам снова начали приезжать люди. Поначалу они вели себя осторожно. В последние годы нам всем пришлось усвоить не один жизненный урок, и многие саньясины, уехав из ашрама, обосновались в обычной жизни: у них были дома, машины, служебное положение. Конечно, им н