– Зачем же так сразу выдавать информацию? – Челюсти снова щелкнули. – Сначала ты должна ответить на наш вопрос.
За окном горизонт осветили первые вспышки сегодняшнего представления, будто прозвучали вступительные аккорды симфонии. Кольца Эфры отразили эти вспышки, и словно призрачные лезвия на мгновение разрубили небо.
– Что вы хотите знать?
– Кроме нас, слизней, в этой части Галактики весьма мало разумных культур, чьи представители способны перемещаться между звездами. Во время войны против разумных видов нам удалось спрятаться от ингибиторов, укрывшись среди безмозглых гнездостроителей.
Ирравель кивнула. Слизняки принадлежали к тем немногочисленным известным человечеству разумным видам, которые хотя бы признавали существование жутких ингибиторов. Как и люди, слизняки сражались с этими зловещими призраками, причем не без успеха.
– Благодаря оружию, которое ты хочешь получить, мы смогли одержать победу, но цена для нашего филума оказалась огромной. Теперь мы начеку и хотим предвидеть новые угрозы.
– Не понимаю, к чему ты ведешь.
– До нас доходят разные слухи. А раз уж ты прибыла оттуда, откуда эти слухи и распространяются – из звездного скопления вокруг родного для вашего филума светила, – мы подумали, что ты можешь обладать ценной для нас информацией.
Ирравель переглянулась с Мирской. Бывшая пиратка уже давно превратилась в хрупкую иссохшую старушонку с покрытой старческими пятнами головой, но при этом оставалась непревзойденным тактиком. Они настолько хорошо знали друг друга, что Мирская могла подать Ирравели знак едва заметным движением, почти неуловимо изменив выражение испещренного морщинами лица.
– Какого рода информация вам нужна?
– Информация о том, что нас пугает. – Раковина гнездостроителя снова замерцала, и на ней появилось изображение… чего-то странного.
Серо-коричневая крапинка на фоне пятнистой черноты, – быть может, гнездостроитель хотел показать малую планету. Вот мазок ярко-зеленой краски перечеркнул ее поверхность, будто взрывая. Там, где появлялось это нечто, разверзались трещины. Они ширились, превращаясь в черные провалы, и вся планета раскалывалась, словно айсберг. А потом разлетелась на тысячу зеленоватых фрагментов.
– Что это было? – спросила Ирравель.
– Мы надеялись, что ты нам объяснишь.
Картинка на панцире гнездостроителя сменилась, теперь Ирравель видела перед собой звезду, окруженную тороидальным поясом из золотистой пыли.
– В системе, где были сделаны эти изображения, машины неизвестного происхождения разломали все каменные объекты. Это Росс 128, в одиннадцати световых годах от твоей родной звезды. Они запустили по независимым орбитам миллиарды каменных осколков. Каждый осколок помещен в герметичную мембрану, и внутри этого пузыря создана искусственная растительная экосистема. Из оставшегося сырья машины изготовили гигантские зеркала, которые улавливают солнечный свет под и над эклиптикой и направляют его на образовавшееся облако из осколков.
– И почему вас это пугает?
Гнездостроитель склонился чуть ближе к ней в своем микрогравитационном столбе.
– Потому что мы видели, как этим машинам оказывают сопротивление. Будто они не должны делать того, что делают. Будто твой филум создал что-то ему неподконтрольное.
– А… чем закончились попытки сопротивления?
– Неудачей.
– Но если случайно была трансформирована одна система, это же не значит… – Ирравель осеклась. – Вас волнует, не пересекут ли они межзвездное пространство и не доберутся ли до других систем. Даже если доберутся – разве вы не сможете их остановить? Это совершенно определенно человеческая технология, а человеческая технология не может представлять для вас угрозу.
– Вероятно, когда-то это и была человеческая технология со встроенными ограничителями, которые препятствовали неконтролируемому воспроизведению. Но эти ограничители перестали действовать. Хуже того, машины скрещивались, и каждое новое столкновение с внешним явлением делало их более устойчивыми и приспосабливаемыми. Сначала плавящая чума – возможно, заражение осуществили намеренно, чтобы обойти ограничение на воспроизведение.
Ирравель кивнула. Плавящая чума обрушилась на человечество четыреста лет назад, положив конец Прекрасной Эпохе демархизма. Как и обычная чума, свирепствовавшая в древности, она продолжала наводить ужас даже после того, как закончилась и после нее сменилось несколько поколений.
– В конце концов, – продолжал гнездостроитель, – они, видимо, столкнулись с ингибиторами и ассимилировали их технологии, или случилось нечто еще хуже. И теперь их очень трудно остановить. Даже с нашим оружием.
На ракушке затейливой татуировкой проявилось изображение страшной машины. Ирравель содрогнулась. Слизняк был прав: после нескольких этапов гибридизации исходная конструкция превратилась в нечто омерзительно чуждое. Но в ней все еще угадывался первоначальный замысел, и Ирравель поняла: ошибки быть не может, перед ней эволюционировавшая саранча, из самовоспроизводящихся машин, которые она выдала Седьмой Пробе. Им каким-то совершенно непонятным образом удалось вырваться из-под контроля. Видимо, через десятилетия или даже столетия после той сделки команда Семерки продала саранчу на сторону. Возможно, покупатель тайком проводил в системе Росс 128 эксперименты, и в один прекрасный день машины вырвались на волю…
– Не знаю, чем я могу тут помочь, – сказала Ирравель.
– Может, мы ошиблись, поверив одному слуху. Ему уже пятьсот лет, и он утверждает, что первоначальные следы этих машин ведут именно к тебе.
Ирравель посмела блефовать и тем самым оскорбила собеседника. Этих существ вообще легко было оскорбить. Раскусить человека слизняку было гораздо проще, чем человеку раскусить слизняка.
– Как ты и говорил, – ответила Ирравель, – слухам верить нельзя.
Гнездостроитель сложил бронированные веретенообразные лапки крест-накрест перед челюстями, демонстрируя недовольство.
– Вы, хордовые, – сказал он, – все одинаковы.
Мирская умерла. От старости.
Бронированную капсулу с ее телом Ирравель сбросила в космос, когда скорость «Ирондели» почти сравнялась со световой.
– Выполни мою просьбу, Ирравель, – попросила Мирская перед смертью. – Подержи мое тело на борту, пока мы не разгонимся до максимума, а потом отправь вперед, прямо по курсу.
– Ты точно этого хочешь?
– Старая пиратская традиция. Морское погребение. – Мирская улыбнулась, и на эту улыбку, видимо, ушли ее последние силы. – Выражение такое, Ирравель, понятное только на языке, который мы обе давненько уже не слыхали.
Ирравель сделала вид, что поняла.
– Мирская, я кое-что должна тебе сказать. Помнишь гнездостроителя?
– Веда, с той встречи прошли столетия.
– Знаю. Но я все думаю, а вдруг он был прав.
– Насчет чего?
– Насчет тех машин. Насчет того, что это все из-за меня. Говорят, они распространяются и уже добрались до других систем. И никто, похоже, не знает, как их остановить.
– Считаешь, это твоя вина?
– Да, такая мысль приходила мне в голову.
Мирская содрогнулась, а может, пожала плечами – Ирравель не была уверена.
– Даже если это и правда твоя вина, Веда, намерения у тебя были самые благие. Ну, налажала чуток. Мы все ошибаемся.
– Уничтожены целые солнечные системы – это называется «налажала»?
– Всякое случается.
– Да, Мирская, чувство юмора у тебя всегда работало исправно.
– Похоже на то. – Мирская снова выдавила улыбку. – Хоть одной из нас, Веда, нужно же было чувство юмора.
Ирравель вспоминала эти слова, когда на ее глазах капсула вылетела перед «Иронделем», уменьшилась, превратилась в крохотную стальную точку, а потом исчезла.
Звездный мост давно обзавелся сознанием.
Унизанный механизмами луч пел нескончаемый гимн собственной беспредельности, вибрируя подобно басовой гитарной струне. Способные дышать в вакууме служители добровольно изменили свои разумы так, чтобы воспринимать мост как божество: они истолковывали его гудение своими органами чувств и проводили десятки лет в медитативном экстазе.
Сжатый амортизирующим полем лифт за несколько минут перенес Ирравель по мосту из орбитального центра на поверхность. Ее сопровождала свита корабельных детей, многие из которых в силу своих генных особенностей до боли напоминали покойную подругу Мирскую. Мост тонкой ножкой бокала выходил из наземного терминала, который, в свою очередь, напоминал гипералмазную ракушку. Внутри цвели многоярусные благоухающие сады и ниспадали каскадами водопадов озера. Терминал был привязан к самому большому острову экваториального архипелага. Старшие дети проводили Ирравель до морского пляжа, засыпанного серебристым песком, где бродили самоцветные, похожие на заводные игрушки крабы. Спутники попрощались, и Ирравель осталась ждать на берегу. Теплый морской ветерок вздувал подол ее сари.
Спустя несколько минут лифт с детьми устремился обратно в небеса.
Ирравель смотрела на океан и думала о жонглерах образами. Здесь, как и на десятке других океанских миров, эти инопланетные разумные существа основали свою колонию. Жители Субару трансформировали себя и, превратившись в амфибий, установили с жонглерами тесный контакт. Утром Ирравель предстояло отправиться в океан на встречу с жонглерами. Ее утопят, растворят на клеточном уровне, каждую частицу ее тела заменят на морскую, и она превратится в нечто не совсем человеческое.
Ирравель очень боялась.
К острову заскользили по воде украшенные вымпелами тримараны, рядом с которыми плыли серые океанские существа, гладкие и блестящие, – помесь дельфина и ската. Существа пересвистывались на доступной человеческому уху частоте. На коже субарцев мерцали чешуйки, и потому казалось, что они облачены в доспехи, их естественные фотоэлементы впитывали голубой обжигающий свет солнца. В небе висели наделенные разумом вуали, они чуть колыхались, словно северное сияние, защищая архипелаг от самого жесткого излучения. Испускающая актинический свет Тайгета тонула за горизонтом, и живые облака вуалей опускались следом. С ними вместе перемещались стаи необычайной красоты птиц.