за коллективными попытками разгадать наши секреты. У нас есть средства помешать любым исследованиям, которые могут пойти в правильном направлении. Но пока еще ни разу не было повода воспользоваться даже самым простым из них. Если я раскрою тебе ключевую информацию, у меня будет больше причин беспокоиться из-за этого, чем из-за моего положения изгоя. Мои соплеменники придут за мной. Они выследят меня, а потом и тебя. Сочленители признают допустимым любой необходимый шаг, вплоть до ограниченного геноцида, для защиты секретов С-двигателя.
Погода замолчала, и я уже подумал, что больше ничего не услышу, но потом продолжила тем же мрачным тоном:
– Однако следует признать, что существуют разные уровни секретности. Я не могу раскрыть тебе во всех подробностях физические принципы, на которых зиждется работа двигателя. Скажу только, что внутренние процессы в нем, когда он исправно функционирует, чрезвычайно сложны и хаотичны. Ваш корабль может спокойно лететь на постоянной тяге, но реакции в двигателе далеки от нормы. В каждом двигателе таится ад: там все бурлит под воздействием чудовищных и непредсказуемых изменений состояния.
– Которые двигатель должен держать под контролем.
– Да, и для этого ему необходимо решать чрезвычайно сложные вычислительные задачи. Когда все в порядке, когда двигатель исправен и работает в нормальном режиме, он с этой нагрузкой справляется, но если потребовать от него слишком многого или каким-то образом повредить, нагрузка резко возрастет. В конце концов она превысит возможности двигателя, и реакции станут неконтролируемыми.
– Как взрыв новой звезды.
Погода удостоила мои слова едва заметным кивком:
– Почти.
– Можно я уточню? – спросил я. – Значит, наш двигатель поврежден, но он мог бы еще работать, если бы вычисления не были такими сложными, правильно?
– Да, – сдержанно ответила Погода. – Но не стоит недооценивать то, насколько усложнились теперь эти вычисления. Я чувствую, какое напряжение испытывает двигатель даже сию секунду, когда просто сохраняет статус-кво.
– Я не собираюсь ничего недооценивать. Просто думаю, нельзя ли все как-нибудь упростить. Может быть, загрузить новую программу или помочь двигателю, подключив к компьютерам «Петринали»?
– Если бы все было так просто.
– Извини. Мне самому мои вопросы кажутся глупыми. Но я только хочу убедиться, что мы не упустили ничего очевидного.
– Не упустили, – подтвердила она. – Поверь мне на слово.
Я проводил Погоду в ее каюту и снял ошейник. На коже осталась розовая полоса размазанной крови. Я зашвырнул ненавистную железку в угол и сходил за аптечкой.
– Сказала бы хоть что-нибудь, – приговаривал я, промокая ссадины тампоном с антисептиком. – Мне и в голову не приходило, что все это время он натирал тебе шею. Ты казалась такой спокойной, сосредоточенной. А ведь тебе, наверное, было очень больно.
– Я уже говорила, что умею отключать боль.
– И сейчас отключила?
– А в чем дело?
– В том, что ты то и дело морщишься.
Погода схватила меня за запястье так неожиданно, что я едва не выронил тампон. Ее движение было стремительным, как бросок змеи, но я не почувствовал никакой агрессии, хотя держала она крепко.
– Теперь я не понимаю, – сказала она. – Ты надеялся, что я могу вам чем-нибудь помочь. Я не смогла. Это значит, что все ваши неприятности никуда не делись. Стало даже хуже, потому что теперь ты услышал это от меня. Но ты все равно относишься ко мне по-доброму.
– А ты бы предпочла, чтобы было по-другому?
– Я думала, как только перестану быть для вас полезной…
– Ты неправильно думала. Наша команда не такая.
– А капитан?
– Он сдержит слово. Убийство не в привычках Ван Несса. – Я закончил обрабатывать ссадины и теперь рылся в аптечке в поисках бинта. – Мы все должны стараться изо всех сил, в том числе и ты. Ван Несс считает, что нужно отправить сигнал бедствия и ждать, когда нас спасут. Поначалу я не был в восторге от этой идеи, но теперь допускаю, что это не самое плохое решение.
Она промолчала. Интересно, пришли ли ей в голову те же возражения, что я озвучил Ван Нессу, когда он впервые высказал эту мысль?
– У нас есть корабль, и это главное. Пусть мы летим не так быстро, как хотелось бы…
– Устрой мне встречу с Ван Нессом, – потребовала Погода.
– Не уверен, что он согласится.
– Скажи, что разговор пойдет о его жене. Скажи, что он может мне доверять, хоть с этим дурацким ошейником, хоть без.
Я отправился за капитаном. Он согласился взглянуть на Погоду только после долгих уговоров, но все равно не подошел к ней ближе чем на двадцать метров. Я велел ей ждать в каюте, возле двери, открывающейся в длинный служебный коридор.
– Капитан, я вас не трону, – прокричала она, и ее голос эхом отскочил от рифленых металлических стен. – Можете подойти ближе. С такого расстояния я едва улавливаю ваш запах, не говоря уже о нейронном излучении.
– Мне и здесь неплохо, – ответил Ван Несс. – Иниго сказал, ты хочешь мне что-то сообщить. Это правда? Или просто уловка, чтобы влезть в мою голову и заставить меня думать и чувствовать то, что тебе самой захочется?
Она будто не услышала его слова.
– Я так понимаю, Иниго рассказал вам о двигателе.
– Рассказал, что ты его осмотрела и решила, что ничего не сможешь с ним сделать. Может, результат был бы другой, не надень мы на тебя ошейник?
– Вы намекаете, что я могла уничтожить двигатель и весь корабль? Нет, не думаю, что я бы так поступила. Если бы я захотела покончить с собой, то без труда сделала бы это с помощью ошейника. – Она оглянулась на меня. – Я могу дотянуться до Иниго и нажать кнопку раньше, чем нервный импульс дойдет от его мозга до руки. И он ничего не заметит, кроме серого пятна, после чего хлынет поток артериальной крови.
Я вспомнил, с какой быстротой Погода схватила меня за руку, и понял, что она не лжет.
– И почему же ты этого не сделала? – спросил Ван Несс.
– Потому что решила вам помочь, если это в моих силах. Пока не увидела двигатель… пока не подошла так близко, что почувствовала его излучение, я надеялась, что проблема пустяковая.
– Только это оказался не пустяк. Иниго сказал, что починить двигатель невозможно.
– Иниго правильно сказал. Неисправность можно устранить только с помощью технологий сочленителей. Но потом у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать, и я решила: пожалуй, я все-таки могу кое-что для вас сделать.
Я удивленно посмотрел на нее:
– Правда?
– Дай договорить, Иниго, – одернула она меня. – А потом мы вернемся к двигателю и я все объясню. Речь пойдет о вашей жене, капитан Ван Несс.
– Что ты можешь знать о моей жене? – гневно спросил Ван Несс.
– Больше, чем вы думаете. Потому что я тоже… была… сочленительницей.
– Как будто я этого не знаю.
– Мы появились на Марсе, капитан Ван Несс, и поначалу нас была лишь горстка. Я тогда еще не родилась, но с того момента, когда Галиана вывела нас в новое состояние сознания, нить воспоминаний не обрывалась. Теперь у нашего великого дерева много ветвей, во многих системах… Но мы несем в себе воспоминания о тех из нас, кто жил до того времени, когда семья раскололась на части. Я говорю не о том, что мы просто помним их имена, внешность и поступки. Нет, мы несем с собой в будущее их живые впечатления.
Погода проглотила что-то, застрявшее у нее в горле.
– Иногда мы почти ничего из этого не осознаем. Как будто огромное море общих переживаний плещется у берега сознания, но время от времени оно накатывает на нас, омывая печалью и радостью. Печалью – ибо это воспоминания умерших, все, что от них осталось. И радостью – ибо что-то все-таки сохранилось, и пока это происходит, они не могут быть мертвы окончательно, так ведь? Бывает, я ощущаю Ремонтуара, как он вдумчиво смотрит на что-то. Появляется дежавю, однако я понимаю, что не сама пережила это когда-то раньше. Воспоминания первых сочленителей мы все чувствуем особенно сильно.
– А моя жена? – спросил Ван Несс таким тоном, словно боялся услышать ответ.
– Ваша жена была лишь одной из многих кандидатов, вступивших в Транспросвещение в те трудные времена. Вы потеряли ее, а потом встретили еще раз, когда Коалиция захватила пленников. Вас огорчило, что она не ответила вам на человеческом уровне.
– Потому что вы у нее вырезали все человеческое, – сказал Ван Несс.
Погода спокойно покачала головой, не желая поддаваться раздражению:
– Нет, мы почти ничего не забрали. Проблема заключалась в том, что мы добавили слишком много и слишком быстро. Вот почему все вышло столь тяжело для нее и столь огорчительно для вас. Но так не должно было случиться. Меньше всего мы хотели испугать будущих кандидатов. Было бы намного лучше, если бы она проявила любовь и привязанность к вам, а потом позвала за собой в прекрасный новый мир, который перед ней открылся.
Казалось, что-то в ответе Погоды пригасило гнев Ван Несса.
– Это не сильно помогло мне и совсем не помогло моей жене.
– Я еще не закончила. В последний раз вы видели жену в лагере Коалиции. Вы посчитали – и считаете до сих пор, – что там она и окончила свои дни. Лишенное эмоций зомби, поселившееся в теле женщины, которую вы когда-то знали. Но все было иначе. Понимаете, она вернулась к нам.
– Я думал, что сочленители не возвращаются к своим, – вставил я.
– Тогда ситуация была другая. Шла война, и мы были рады каждому кандидату, даже тем, кто перенес разрушительную изоляцию от Транспросвещения. И жена Ван Несса была не такой, как я. Она не родилась сочленительницей. Глубина ее погружения в Транспросвещение не могла не остаться меньшей, чем у нас, купавшихся в информации с той поры, когда были еще эмбрионами.
– Ты лжешь, – сказал Ван Несс. – Моя жена умерла в плену у Коалиции, спустя три года после нашей встречи.
– Нет, – терпеливо объяснила Погода. – Она не умерла. Сочленители заняли Тихоплекс и возвратили всех пленных в Транспросвещение. Коалиции тогда сильно досталось, и она не могла допустить, чтобы пропаганда разнесла весть о потере такого важного подразделения. Поэтому они пошли на ложь и не сообщили о захвате Тихоплекса. Но на самом деле ваша жена была жива и здорова. – Погода невозмутимо смотрела на Ван Несса. – Теперь ее уже нет в живых, капитан. Хотелось бы сказать другое, но я надеюсь, что это не будет для вас потрясением, учитывая то, во что вы всегда верили.