– Вот хорошо, потому что нам необходим полный отчет о состоянии корабля. – Она убрала с моего плеча холодные металлические пальцы. – Но ждать несколько месяцев я не намерена.
Скафандр Бранко был летописью его жизни. Каждое существенное происшествие фиксировалось в виде крошечной миниатюры, которую он тщательно, во всех подробностях вырисовывал на металлическом панцире в долгие часы между вахтами. До того момента, когда поврежденный скафандр оказался полностью разложен передо мной, у меня не было возможности как следует изучить эти картинки и задуматься, о чем они повествуют. Вот боевая сцена – громоздкие фигуры в скафандрах на поверхности астероида сражаются с какими-то другими громоздкими фигурами в скафандрах на фоне ярко-красного неба. Вот вспыхнувший изнутри корабль, окруженный дымкой звезд – голубых супергигантов. Вот два жутковатых киборга в баре какого-то космопорта, увлеченных армрестлингом, и толпящиеся вокруг зеваки. В одном из участников схватки я узнал очень молодого Бранко, каким он был, пока время и космос не превратили его в зрелого мужчину – в того Бранко, каким его запомнил я. Что здесь правда, а что преувеличение – я не мог судить, да и выяснять не хотелось. Я любил Бранко, а он был со мной добр, и мне казалось, что ко всем этим ярким картинам правильнее относиться как к истине.
Но скафандр был поврежден, и обычный ремонт привел бы к уничтожению многих изображений. Некоторые пластины следовало заменить, другие заварить. Я думал о том, сколько времени Бранко потратил на миниатюры, и чувствовал, что совершаю акт вандализма по отношению к его памяти. Но сам бы он поступил точно так же, внушал я себе. Бранко наверняка хотел бы, чтобы я постарался толково использовать скафандр.
Наиболее простым оказался механический ремонт. Заделав отверстия, я смог восстановить герметичность и снова запустить систему жизнеобеспечения. Без особых трудов удалось реанимировать регулятор подачи воздуха и тепловой контроль. На систему переработки отходов потребовалось не намного больше сил. Когда я поверил, что скафандр сможет поддерживать мою жизнь практически бесконечно, я переключился на двигательные подсистемы: убедился, что сервомоторы исправны и получают энергию. Одно за другим протестировал сочленения, проверил, может ли скафандр двигаться как прежде. Я понимал, что это крайне важно – громоздкая бронированная конструкция слишком неповоротлива, чтобы управлять ею одной только мышечной силой. Для тех работ, которыми часто занимался Бранко, требовалась дополнительная мощность.
Но что-то все же было не в порядке. Когда я наконец забрался в скафандр, убеждая себя, что он вовсе не пахнет Бранко, что это лишь шалит мое воображение, мне не удалось заставить механизм двигаться.
Не совсем так, конечно. Скафандр шевелился, но лениво. Я менял положение руки или ноги, и только потом он следовал моему приказанию. Припоминая, как живо и проворно, почти с балетной грацией шнырял по корпусу корабля Бранко, я понимал, что мне недостает не просто опыта взаимодействия с этим конкретным скафандром. Сервомоторы работали прекрасно, распределение мощности и управляющие схемы функционировали.
А значит, дело было в модуле воли.
Большинство скафандров до определенной степени способны читать мысли того, кто их носит, предугадывать движения раньше, чем нервные сигналы успеют добежать до мышц. Но модуль воли идет дальше. Он выявляет потенциал готовности, нарастание электрического напряжения, которое происходит в мозгу за несколько десятых долей секунды до того, как мы осознаём, что собираемся совершить действие. В том и состояла ценность скафандра, что ему не нужно было ждать, пока Бранко осмыслит свое решение двигаться. Механизм подключался к подсознанию, полностью обходя сознательную область. В критические моменты десятые доли секунды решают твою судьбу.
Не всем ультра нравится модуль воли. Они предпочитают иллюзию свободы выбора, веру в то, что всем управляет их сознание. Бранко либо не обращал на таких сослуживцев внимания, либо его больше заботило, чтобы работа была сделана. Как раз модуль воли и помогал ремонтнику гарцевать по обшивке судна так, словно он родился с этим умением. Но сейчас блок сбоил.
Удивляться тут, пожалуй, нечему. Модуль воли должен обучиться точному считыванию сигналов-предвестников, постепенно адаптироваться к человеку, находящемуся внутри скафандра. Для настройки он монтирует прогностическую модель, которую мы там, на Йеллоустоне, называли симуляцией бета-уровня. Из грубо настроенной железяки скафандр превращался в опытного танцовщика, тонко чувствующего своего партнера.
И вот теперь я захотел сделать так, чтобы скафандр, который годами – да нет, десятилетиями – настраивался на Бранко, вдруг изменил своему хозяину и переключился на меня. Я понимал, что это будет нелегко. Не потому, что модуль воли станет мне сопротивляться, – просто пройдет много времени, прежде чем он внесет необходимые поправки.
В моем скафандре модуль воли вообще отсутствовал, но даже если бы он там был, его перемещение не спасло бы ситуацию. При том, как Бранко отладил свой скафандр, поменять один модуль на другой было бы не проще, чем пересадить голову. Имея в своем распоряжении месяцы, я бы выявил все зависимости, но такого срока мне не дали. Не мог я и просто исключить модуль из управляющего контура и смириться с тем, что движения скафандра будут слегка отставать от моих намерений. Переделки Бранко оказались настолько запутанными, что выключение модуля привело бы к полному обездвиживанию скафандра. Волей-неволей я призадумался, не специально ли Бранко сделал так, чтобы другим после него было затруднительно пользоваться его скафандром.
А потом мне пришло в голову еще кое-что: может, часть Бранко по-прежнему находится внутри модуля воли? Последняя часть, продолжающая цепляться за жизнь? Тогда, заставив блок перестроиться на меня, я совершу своего рода убийство.
Я словно воочию увидел Бранко – как он смеется надо мной и над тем, что я всего лишь задумался о чем-то подобном. Наверное, глупо, что у меня вообще зародилась эта мысль. Скафандр – инструмент с отпечатками чужих пальцев, не более того. Стереть их и продолжать работу. Все, что осталось от Бранко, – мертвое тело в контейнере, мчащемся в сторону Андромеды.
Но как бы я себя ни убеждал, не получалось не думать о модуле как о священном вместилище, хранящем в себе крохотную искорку, которую я цинично и беспардонно собираюсь задуть.
Впрочем, работа есть работа.
Чтобы пробраться от ближайшего шлюза до той точки, где выступал над корпусом правый лонжерон, требовалось одолеть полтора километра щекочущего нервы спуска. Я видел, как Бранко покрывал такое расстояния за полчаса, перемещаясь по-паучьи без всякого напряжения, словно не подозревая о бесконечном падении, что последует за малейшей ошибкой. Он знал корпус корабля досконально – каждый выступ, щель и зазубрину, а его скафандр так же превосходно знал хозяина. Вместе они составляли некое магическое целое. Бранко редко обременял себя неудобными страховочными фалами и креплениями, предпочитая доверяться чувству равновесия и мускулатуре скафандра. Мой же спуск оказался намного более затянутым и гораздо менее изящным. Скафандр подчинялся командам, но любое движение совершал с изматывающим запаздыванием, словно туповатый слуга, которому сперва надо хорошенько обмозговать каждое полученное распоряжение. Я везде, где это было возможно, пользовался страховкой и, поскольку еще не выяснил, какие выступы и поручни надежны, а какие нет, почти не полагался на материал корпуса. Памятуя о том, что беднягу Бранко не уберег даже его огромный опыт.
Наконец часа через четыре мучительного перемещения я добрался до лонжерона. Радость от завершения пути сдерживало ощущение, что скафандр все меньше и меньше желал подстраиваться под мои движения. Я прогнал тест сервомоторов – все по-прежнему работали в пределах нормы. Значит, дело было не в них. Нейросистема тоже вроде оказалась в порядке, так что оставался только модуль воли.
Что с этим делать – я не знал. Еще в начале пути понимал, что модуль плохо подогнан под меня, но никаких очевидных причин дальнейшего ухудшения не видел. Если на то пошло, скафандр уже должен был маленько приспособиться к привычкам нового хозяина.
Ну да ладно. Займусь этим, когда окажусь внутри. Пока же, по моим прикидкам, скорость снижения реакции не настолько велика, чтобы помешать мне закончить осмотр и вернуться.
Впрочем, времени оставалось немного, и следовало поторапливаться.
Одно теперь я знал точно: если Бранко тогда добрался до этой части корабля, он не счел необходимым сверлить отверстия. Когда-то здесь находились стационарные сенсоры, но со временем они вышли из строя, и образовалось одно из нескольких огромных слепых пятен в системе самоконтроля корабля. Я не видел, чтобы Бранко установил новые сенсоры, с которыми он шел сюда.
Но если он вернулся без них, где же они?
Я проверил надежность страховки и, преодолевая упорное сопротивление скафандра, просверлил отверстия в корпусе, после чего установил принесенные сенсоры. Они не только измеряли целостность корпуса в том месте, где находились, но и взаимодействовали между собой, позволяя выявлять незаметно распространяющиеся повреждения во внутреннем слое обшивки. Сенсоры один за другим настраивались и отправляли данные на дисплей моего шлема. Первые несколько показаний были обнадеживающими, но я не стал делать поспешных выводов. Если поблизости имеется слабое место, я скоро об этом узнаю.
Пот резал глаза, так как для любого простейшего движения требовалось прикладывать немалые усилия. Пожалуй, я был слишком самоуверен, возомнив, что смогу без проблем вернуться к шлюзовой камере. Если застряну тут, меня сумеют спасти – мое местонахождение известно. Правда, для этого кому-то придется топать сюда. Капитан Луарка вряд ли будет довольна.
Последний сенсор отчитался. Практически все показатели светились зеленым, только один намекал на ослабление корпуса. Впрочем, во вполне допустимых пределах. Что бы ни случилось с «Форментерой леди» по пути до пункта назначения, этот двигатель точно не отвалится.