– Да.
– А похожие на червяков существа в углу – это королевские личинки. Рабочий муравей собирается их кормить.
– Чем кормить?
– Яйцами, мой дорогой.
Я завертел глянцевой головой с огромными мандибулами:
– И я тоже должен?
– А как же! Долг рабочего муравья прислуживать королеве. Разумеется… ты можешь покинуть эту среду, если пожелаешь. Но тебе еще три часа оставаться в криосне.
– Три часа… все равно что три столетия, – сказал я. – Раз так, давай сменим это на что-нибудь не настолько чуждое.
Имаго моей жены рассеяло этот сценарий – целую Вселенную. Я плавал в белом небытии, ожидая свежих чувственных раздражителей. Вскоре осознал, что мои восемь рук, усеянных присосками, оглаживают сверкающий пунцовый коралл. Осьминог.
Кате нравилось меня разыгрывать.
Сновидения постепенно угасли, и я внезапно ощутил собственное тело, холодное и оцепеневшее, но определенно связанное с моим сознанием.
Я не сдержал долгий примитивный вопль, а затем открыл глаза. Это были глаза Юрия Андрея Сагдева, некогда работавшего инженером главного мозга в Институте Силвеста, но внезапно оказавшегося в странной роли корабельного эвристического ресурса, члена экипажа.
При других обстоятельствах я не выбрал бы для себя эту роль. Я оказался один, в кромешной тишине. Пять моих товарищей по-прежнему спали холодным сном в соседних капсулах, оживили только меня одного. Должно быть, что-то пошло не так. Но я не стал расспрашивать Катю, решив оставаться в неведении, пока она сама не объяснит мне ситуацию.
Я выбрался из открытой капсулы и нетвердой походкой побрел к выходу из зала.
Прошло несколько минут, прежде чем я отважился на нечто более дерзкое. Доковылял до ближайшего медицинского отсека и занялся упражнениями на гальваническом активаторе, давая мускулам нагрузки за пределами мнимого истощения. Затем принял душ и натянул комбинезон, посчитав за лучшее надеть под него термозащиту. Позавтракал жареной ветчиной, ломтиками сыра эдам и чесночными круассанами, запивая их охлажденным соком маракуйи и чаем с лимоном.
Почему я не взял на себя труд выяснить, в чем наши сложности? Уже сам факт моего оживления говорил о том, что это не может быть чем-то безотлагательно срочным. Какая бы неприятная ситуация ни возникла на корабле при почти световой скорости, если она не уничтожила его мгновенно – вероятнее всего, во вспышке редких бозонов, – то сохранится на столь длительный промежуток времени, что у сверхразума команды и главного мозга будут в запасе дни или даже недели, чтобы выработать решение.
Я понимал, что мы еще не прилетели, а следовательно, есть какая-то проблема. Но было так хорошо просто сидеть на кухне, слушать обволакивающую сознание музыку Ределиуса и упиваться состоянием, которое называют жизнью. Просто впускать воздух в легкие.
Я слишком долго был мертв или близок к смерти.
– Хочешь еще, Юрий? – спросило имаго моей жены.
Я был один, если не считать сервитора – дрона гантелеобразной формы, бесшумно парящего над металлическим полом в энергетическом левитационном поле. Выдвинув манипулятор из матово-золотистой поверхности верхнего сфероида, он протянул мне кружку со светлым соком.
Хорошо отработанной невербальной командой я активировал свою энтоптическую систему. Имплантат обеспечил все необходимые импульсы для формирования имаго, имитации Кати, извлеченной из главного мозга корабля. Яркие квадраты и круги ворвались в зрительное поле, а затем смешались и уплотнились в форму моей жены, застывшую и безжизненную, но явно вещественную. Знаки копирайта компании-разработчика имплантатов вспыхнули на мгновение и тотчас погасли. Я наложил энтоптический призрак поверх скучной формы сервитора, чьи компактные размеры легко помещались внутри пространства, занимаемого женским телом. Серебристые волосы свободно ниспадали, обрисовывая ее узкое бледное лицо, черные кукольные губы были поджаты, а глаза смотрели куда-то сквозь меня. Сцепленные пальцы рук проявились из длинного алого платья с капюшоном, украшенного на плечах эмблемой миксмастеров: две руки, играющие в «кошкину колыбель» с нитью ДНК. Моя жена всегда оставалась генетиком до мозга костей. На Йеллоустоне, где символом веры была кибернетика, это превратило ее фактически в изгоя.
Когда сгенерированная главным мозгом программа стабилизировалась, моя жена ожила, заулыбалась. Теперь кружку с соком держала в руках она.
– Мне было скучно в архиве, дорогой.
– Я чувствую себя неловко, – признался я. – Кате, настоящей Кате, сама эта идея насчет тебя была противна. Иллюзия особенно ее угнетала.
– Меня она не угнетает, – сказала Катя.
– А должна бы, – ответил я. – Разве ты не та же самая личность?
Она улыбнулась так, словно это риторический вопрос. Той же приводящей в бешенство улыбкой, что и у оригинала.
– Понятно, – неуверенно проговорил я.
Имаго было создано против воли моей настоящей жены. Когда нас поразила плавящая чума, у меня появился шанс сбежать на этом корабле. Катя не могла стать членом экипажа, поэтому я тайно оцифровал ее личность. Всю сложную работу проделал имплантат. Сотрудники Института составили карту поведения Кати, изучая ее через мои каналы ощущений все то время, что мы проводили вместе. Моделирование продвигалось медленно, ограниченное объемом памяти имплантата. Но я каждый день закачивал новые данные в главный мозг Института, занимаясь этими операциями недели напролет. Несомненно, Катя начала что-то подозревать, но она ни разу не заговорила об этом.
Выполнив свою подпольную работу, я загрузил копию личности жены в мозг корабля. Разумеется, там недоставало ее воспоминаний, но я пошел на риск и большие затраты, заменив их собственными, полученными путем траления памяти и преобразованными с помощью программы гендерной инверсии. Личность Кати бывала доминирующей лишь тогда, когда я устанавливал контакт с кораблем. Но в глубине души я не сомневался, что другие члены экипажа тоже подготовили себе фиктивных спутников. Обращаясь к кораблю, они разговаривали со своими возлюбленными или с какой-нибудь идеализированной фантазией.
Однако я старался не задумываться об этом.
Да, это обман. Но вся моя жизнь – обман, а имаго Кати – всего лишь самый последний ее аспект. И все же почему же она разбудила меня? Вернее, почему корабль решил разбудить именно меня, а не кого-то другого? Янош, Кай, Хильда, Юл и Карлос по-прежнему лежат в криосне, и незаметно, чтобы они собирались оттаивать.
Я решительно встал из-за стола:
– Спасибо, Катя. Пойду прогуляюсь, полюбуюсь видами.
– Мне нужно кое-что с тобой обсудить, – сказала Катя. – Но, думаю, это может немного подождать.
– Ах вот как, – усмехнулся я. – Решила держать меня в напряжении.
– Ничего похожего, мой дорогой. Тебе нравится музыка?
– Она чудесная, – ответил я и вышел из кухни.
Я оказался в шестиугольном коридоре, залитом тусклым охряным светом. Ределиус преследовал меня и здесь, журча из пьезоэлектрических стенных панелей. Гравитация, прижимавшая меня к полу, была вызвана тягой в одно g, а не центробежным ускорением системы жизнеобеспечения, иначе вертикальная и горизонтальная оси поменялись бы местами. Этот факт подтверждал, что мы еще не прилетели, не приблизились к скоплению «каруселей» и астероидов в догоняющей троянской точке Юпитера, именуемому Корабельной Гаванью. Мы по-прежнему шли на межзвездном двигателе, подбирались к субсветовому замедлению скорости или, наоборот, выскальзывали из него.
Корабль должен был находиться где-то между Эпсилоном Эридана и Солнечной системой.
Прогулка увела меня от ядра корабля к его оболочке, где мимо нас проносился горячий нейтронный дождь. Отсеки, по которым я проходил, становились темней и холодней, казались все менее знакомыми и все более механизированными. У меня появилось иррациональное ощущение, будто кто-то крадется за мной следом.
Мне никогда не нравились одиночество и темнота. Значит, я просто свалял дурака, приписывая это ощущение страху обернуться. И все же волосы на затылке встали дыбом, а на лбу выступил холодный пот.
Большая часть гексагонального коридора оставалась в тени, за исключением ничтожного пятнышка света, сопровождавшего меня, словно гало. Тем не менее я все-таки различил что-то темное, видневшееся далеко впереди, там, где сходились стены коридора.
Я был не один.
Какая-то темная фигура, чей-то силуэт наблюдал за мной. И это, конечно же, было не имаго Кати.
Вмиг меня охватил ужас.
– Катя, – прохрипел я. – Пожалуйста, полное освещение.
Ярко вспыхнул актинический свет, и я зажмурился. Красные фантомы на сетчатке постепенно угасли, и через секунду-другую я открыл глаза. Наблюдатель исчез.
Я медленно выпустил воздух из легких. Было бы благоразумно не строить поспешных выводов. Вовсе не обязательно думать, что мне не померещилось. В конце концов, я только что вышел из криосна, проведя несколько лет в замороженном состоянии. Я и должен быть немного нервным, открытым для подсознательного внушения.
Конечно же, кроме меня, здесь никого нет. Дрожащим голосом я пообещал себе немедленно выбросить из головы случившееся.
Десять минут спустя я добрался до внешнего корпуса и оказался в открытом космосе, точнее говоря, увидел его глазами дрона, закрепленного на паучьих лапах снаружи. Головка камеры уставилась на меня через иллюминатор. Выглядел я бледным и напряженным, но в помещении не было никого, кто мог бы составить мне компанию.
Я отвернулся от иллюминатора к носу корабля. «Неистовая Паллада» была субсветовым таранным лайнером, предназначенным для пассажирских перевозок. Поэтому большую часть того, что я видел, составляла очень мощная нейтронная защита. Для бозонного двигателя необходимы были фотоны. Гамма-лазер прочесывал пространство впереди и разделял ядра дейтерия на протоны и нейтроны. Наш гауссов ковш отсеивал протоны и собирал их в сердце корабля. Смертоносный дождь нейтральных барионов перенаправлялся в обход корпуса, минуя системы жизнеобеспечения и ее хрупкого груза – спящих в криосне. Дрон фиксировал этот поток и передавал мне в образе вихрящейся розовой ауры, словно мы погружались в глотку самой Вселенной.