Теперь я все понял.
Мое зрение медленно очищалось, полосами возвращаясь к нормальному. Катя пыталась исправить повреждения в моем зрительном центре, посылая искаженные сигналы через оптические устройства ввода. Я понял, что больше не управляю хирургическими инструментами.
– Это я пациент, а не Янош, – сказал я. – Хирург, которому самому необходима операция. Какая ирония!
– Лучше бы ты этого не знал, – сказала Катя и вдруг тоже замерцала, черты ее исказились, а голос на мгновение стал глухим и невнятным: – Скоро я выйду из строя… времени осталось совсем мало.
– А наблюдатель?
– Симптом, – печально ответила она. – Симптом моей болезни. Ложное отображение твоего тела в симуляции.
– Ты сама симуляция! – взревел я. – Я понимаю, что твой образ поврежден… Но ты сама по себе не существуешь в моей голове. Ты программа, управляемая главным мозгом.
– Да, мой дорогой. Но плавящая чума добралась и до главного мозга. – Она умолкла на мгновение, а затем ее голос, без всякого предупреждения, стал механически-безжизненным и безразличным. – Большая часть компьютера заражена вирусом. Чтобы сохранить эту симуляцию, пришлось пожертвовать функциями третьего уровня важности. В любом случае главная цель заключается в том, чтобы не дать тебе умереть. Операция должна быть завершена. Чтобы сохранить целостность симуляции, сопровождающий элемент под кодовым именем КАТЯ необходимо удалить из главной памяти. Теперь это действие выполнено.
Она застыла, и ее последнее мгновение запечатлелось в моем имплантате, засело в моих глазах, как пятно на сетчатке после ослепления солнцем. А потом остались только я и компьютер, не считая постоянного присутствия наблюдателя.
Что мне оставалось, кроме как продолжить операцию? Теперь у меня были причины сделать это. Мне хотелось выбросить из головы застывший призрак Кати. Она и была самым главным повреждением.
В итоге я выжил.
Для нас прошло много лет. Плавящая чума так повредила наш компьютер, что мы не сумели замедлить ход, когда добрались до Солнечной системы. И решили направиться к 61 Лебедя А, на орбите которой находилась наша колония Окраина Неба. Поэтому наши спящие в растяженном времени оказались дальше от дома, чем они ожидали, как во времени, так и в пространстве. В глубине души мы посчитали это справедливым – мы, пожертвовавшие частью собственной жизни, чтобы обеспечить их путешествие во сне. Но все же они потеряли не так уж много, и думаю, я бы сам не отказался стать одним из них, если бы обладал их возможностями. Что же касается Кати…
Симуляцию не удалось восстановить в полной мере.
Память корабля, в которой она находилась, пала жертвой плавящей чумы, и большая часть данных была непоправимо испорчена. Когда я попытался восстановить ее, то получил лишь грубую карикатуру, напрочь лишенную прежней непосредственности, такую же безжизненную и беспощадно предсказуемую, как машина Бэббиджа. В порыве угрызений совести я уничтожил имаго. И это даже к лучшему, что я не мог теперь ее видеть, потому что даже эта внешняя оболочка была запрограммирована так, что могла выказывать страх, и она умоляла меня о пощаде, когда догадалась о моих намерениях.
Это случилось много лет назад. Я пытаюсь убедить себя, что она не была живой. По крайней мере, кибертехники хотят, чтобы мы в это верили.
Последний информационный импульс с Йеллоустона сообщил, что подлинная Катя до сих пор жива, хотя теперь она, конечно же, намного старше той, которую я знал. Она вышла замуж второй раз. Должно быть, времена нашей совместной жизни кажутся ей чем-то древним и хрупким, как семейная реликвия. Но она еще не знает, что я тоже выжил. Я отослал ей сообщение, но сигнал дойдет до Эпсилона Эридана через десять лет. А потом я буду еще дольше ждать ее ответа.
Возможно, она захочет ответить при личной встрече. И для нас это будет единственная возможность увидеться, потому что я…
Я ни за что больше не полечу. Ни за что не соглашусь спать десятилетиями.
Алмазные псы[13]
Глава 1
Я встретил Чайлда у Монумента Восьмидесяти.
Это был один из тех дней, когда я в полном одиночестве мог бродить от прохода к проходу, не сталкиваясь с другими посетителями; только мои шаги нарушали погребальную тишину и спокойствие.
Меня привело туда желание навестить родителей. Их надгробие выглядело скромно: гладкая обсидиановая плита в форме конуса-метронома без всяких украшений, кроме двух овальных портретов – слева и справа. Единственной подвижной частью была черная стрелка, прикрепленная к основанию конуса и ходившая туда-сюда с величавой неспешностью. Механизм, спрятанный внутри метронома, обеспечивал непрерывное движение, отсчет дней, перетекавших в годы. Рано или поздно ход стрелки станет уже невозможно отследить невооруженным глазом.
Я следил взглядом за стрелкой, и тут раздался голос:
– Снова пришел к мертвецам, Ричард?
– Кто здесь? – Я резко обернулся. Голос казался смутно знакомым, но сразу его опознать я не сумел.
– Очередной призрак.
Этот уверенный, искушающий мужской голос мгновенно заставил заподозрить неладное – похищение, попытка убийства, тысяча возможностей. Впрочем, я быстро спохватился: к чему льстить себе? кому я нужен?
Из-за надгробий в двух рядах от метронома появилась человеческая фигура.
– Господи, – произнес я.
– Что, узнал?
Он улыбнулся, подходя ближе, такой же высокий и внушительный, каким я его помнил. С нашей последней встречи он избавился от бесовских рожек – подумаешь, биоинженерная финтифлюшка, – однако в его облике все еще ощущалось нечто сатанинское, быть может благодаря короткой, чуть заостренной книзу козлиной бородке, которую он успел отрастить.
Под его ногами клубилась пыль, и стало ясно, что он не симулякр и пришел вживую.
– Думал, ты мертв, Роланд.
– Ничего подобного, Ричард. – Он подступил вплотную, и мы обменялись рукопожатием. – Но было крайне важно, чтобы все поверили в мою смерть.
– Почему? – спросил я.
– Длинная история.
– Тогда начни с самого начала. Как-то не в твоем стиле, по-моему.
Роланд Чайлд положил ладонь на верхнюю грань надгробия моих родителей.
– Это лучшее, что я мог сделать. Другие варианты были еще помпезнее и гнуснее.
– Не меняй тему, Роланд. Что с тобой стряслось?
Он убрал ладонь, на камне остался влажный отпечаток.
– Я разыграл собственную смерть. Монумент Восьмидесяти – отличная маскировка. А с учетом того, сколь невообразимыми оказались последствия, и подавно. Сам я не смог бы все так ловко обстряпать, сколько бы ни пыжился.
Точнее не скажешь, подумалось мне. Последствия и вправду вышли невообразимыми.
Более полутора столетий назад компания исследователей во главе с Кэлвином Силвестом возродила из небытия старую идею насчет копирования сути живого человека в симулякра – компьютерную имитацию человека. Эта процедура, которую только предстояло досконально разработать, подразумевала, увы, гибель носителя сознания. Но все равно нашлись добровольцы, и мои родители одними из первых вписались в проект Кэлвина. Они предложили ученым политическое покровительство, когда могущественное лобби миксмастеров выступило против проекта, и едва ли не первыми согласились на сканирование.
Менее четырнадцати месяцев спустя их симулякры разрушились – тоже среди первых.
Воссоздание не представлялось возможным. Эта участь постигла большинство из Восьмидесяти, сегодня оставалась в живых лишь горстка первопроходцев.
– Ты наверняка ненавидишь Кэлвина, – сказал Чайлд, и в его голос вновь проскользнула искушающая нотка.
– Ты удивишься, если я скажу, что нет?
– Тогда почему ты так яростно набросился на его семью после трагедии?
– Ну, справедливое воздаяние никто не отменял. – Я отвернулся и пошел прочь от надгробия, гадая, последует ли Чайлд за мной.
– Честно, – признал он. – Но тебе самому нехило прилетело, верно?
Я стиснул зубы, замер у надгробия, походившего на чрезвычайно реалистичную скульптуру; кажется, это был забальзамированный труп.
– Что ты имеешь в виду?
– Разумеется, экспедицию на Ресургем, которую, как выяснилось, финансировал Дом Силвестов. У тебя были все основания в ней участвовать. В конце концов, ты же Ричард Свифт! Ты посвятил жизнь изучению мышления инопланетян. На борту всяко должно было найтись место для тебя, ты и сам это прекрасно знаешь.
– Все не так просто. – Я двинулся дальше. – Свободных мест было мало, экспедиция нуждалась в практиках – биологах, геологах и прочих специалистах. Когда список участников был составлен, стало понятно, что теоретиков-фантазеров вроде меня туда не втиснуть.
– То есть то обстоятельство, что ты взбесил Дом Силвестов, никак не сказалось на выборе? Да брось, Ричард.
Мы спустились по лестнице на нижний уровень памятника. Здесь потолок представлял собой причудливое зрелище – над головой клубились тучей, как бы прорастая одна в другую, уродливые металлические птицы. Вот и другие посетители идут стайкой в сопровождении служителей и целого роя миниатюрных летающих камер. Чайлд легко просочился сквозь группу; его провожали недовольными взглядами, но узнать никто не узнал, хотя пара человек в группе лично мне была знакома.
– Что тебе от меня нужно? – спросил я, когда мы вышли наружу.
– Скажем так, я забочусь о старом друге. Я за тобой приглядывал, и дураку было понятно, что непопадание в экспедицию стало для тебя страшным разочарованием. Повторюсь, ты ведь жизнь положил на изучение инопланетян. Даже брак спустил в унитаз, поглощенный работой. Как, кстати, звали твою жену?
Воспоминания о своем браке я похоронил настолько глубоко, что понадобилось изрядно напрячься, чтобы хоть что-то вспомнить.
– По-моему, Селестина.
– Потом у тебя было несколько интрижек, но все не дольше десятилетия. А десятилетия в этом городе, Ричард, пролетают незаметно.