Проекция над столешницей изменилась, изображение одной из звезд существенно укрупнилось.
– Не стану вас утомлять перечислением цифр из звездного каталога. Скажу лишь, что об этой системе никто из присутствующих – быть может, кроме Форкерея – никогда не слышал. Там не создавали человеческих колоний, никакой пилотируемый звездолет не пролетал ближе трех световых лет от нее. До недавних пор.
Изображение опять увеличилось с головокружительной быстротой.
Над столешницей повисла картинка планеты – размером с человеческий череп.
Различные оттенки серого чередовались с бурыми полосами, тут и там виднелись кратеры – следы столкновений с астероидами – и ущелья, возникшие после долгих тысячелетий выветривания. Можно было предположить наличие разреженной атмосферы: планету окружала тонкая синеватая дымка, а на полюсах торчали снежные шапки, но в целом зрелище было скорее отталкивающим. Обитаемой планета не выглядела.
– Веселенькое местечко, правда? – усмехнулся Чайлд. – Я назвал ее Голгофой.
– Чудное название. – Селестина хмыкнула.
– Как вы догадались, условия там не то чтобы привлекательные. – Чайлд вновь увеличил картинку, чтобы мы могли хорошенько рассмотреть безжизненную поверхность. – Прямо сказать, никакие. По размерам Голгофа сравнима с Йеллоустоном и получает приблизительно столько же света от своей звезды. Лун у нее нет. Сила тяжести у поверхности близка к одному g, так что разница почти незаметна. Атмосфера разреженная, содержит углекислый газ, признаков жизни не обнаружено. Радиация сильная, но это, кажется, единственное неудобство, и с ним достаточно просто справиться. Тектонически планета мертва, а астероиды не падали на нее вот уже несколько миллионов лет.
– Скукота, – протянула Хирц.
– Соглашусь, но дело не в этом. Видите ли, на Голгофе кое-что есть.
– А конкретнее можно? – спросила Селестина.
– Пожалуйста.
Из-за горизонта появилось нечто.
Высокое, темное, подробностей не разобрать. С первого взгляда показалось, это что-то вроде соборного шпиля, проступающего в утреннем тумане. Нечто приближалось и росло, приобретало очертания: узкая опора упирается в лампообразное навершие, а то восходит конусом к игольному острию…
Было невозможно определить, сколь велико это нечто и из чего оно сделано, однако не возникало сомнения в том, что это искусственное сооружение, ничуть не похожее на природное образование, будь оно биологическое или геологическое. На Гранд-Титоне бесчисленные одноклеточные объединяются, формируя «живые» башни – главные естественные достопримечательности этого мира. Башни достигают изрядной высоты и часто принимают причудливую форму, но любому ясно, что они – плод инстинктивных биологических процессов, а не сознательных усилий. Здесь же, на Голгофе, царила симметрия, не характерная для биологии, а вдобавок сооружение высилось в гордом одиночестве. Будь оно живым, на поверхности наверняка нашлись бы и другие подобные колоссы наряду с признаками соответствующей экологической среды.
А если предположить, что это горная порода, результат миллионов лет геологической эволюции, все равно на планете должно найтись что-то похожее.
Нет, эту штуку воздвигли преднамеренно.
– Здание? – осведомился я у Чайлда.
– Да. Или машина. Отсюда не угадаешь. – Он усмехнулся. – Я окрестил ее Кровавым Шпилем. Выглядит не очень-то страшно, верно? Пока не присмотришься.
Камера облетела Шпиль – или что это было на самом деле, – показывая, каков он с разных сторон. Приближение позволило заметить, что его поверхность не гладкая, что она изобилует узорами и прочими сложными геометрическими формами, а по соседству змеятся и ветвятся какие-то трубы, словно вены под кожей. Признаться, эта картинка заставила меня засомневаться: может, перед нами все-таки некое существо биологического происхождения?
Вблизи сооружение смотрелось как гротескное сращение животного и машины, смахивало на воплощенную фантазию впавшего в старческое слабоумие дядюшки Чайлда.
– Какая высота? – спросил я.
– Двести пятьдесят метров, – ответил Чайлд.
Внезапно мне бросились в глаза какие-то блестки на поверхности планеты – будто сооружение сбрасывало металлические чешуйки.
– А это что? – спросил я, тыча пальцем.
– Давай покажу. – Чайлд в который уже раз увеличил изображение, и блестки приобрели четкие очертания.
Это были люди.
Точнее, останки тех, кто когда-то были людьми. Сколько именно тел – не установить, но все изуродованы в той или иной степени: раздавленные, расплющенные, искалеченные. В паре мест я различил ошметки скафандров. Отрубленные конечности валялись тут же, нередко в десятках метров от хозяйского тела.
Поневоле создавалось впечатление, что с этими людьми расправились в приступе гнева.
– Кто они? – спросил Форкерей.
– Команда корабля, который залетел в систему для ремонта щита, – ответил Чайлд. – Капитана звали Аргайл. Они натолкнулись на Шпиль и принялись за исследования, предположив, что внутри может скрываться какая-то передовая инопланетная технология.
– И что случилось?
– Они проникали внутрь малыми группами, даже поодиночке. Там им пришлось выдержать ряд испытаний, и каждое последующее было труднее предыдущего. Если они совершали ошибку, Шпиль их наказывал. Поначалу наказания были щадящими, но постепенно становились все суровее. Очевидно, им не хватило ума признать свое поражение.
Я подался вперед:
– Откуда ты все это знаешь?
– Аргайл выжил. Нет, он тоже умер, но прожил достаточно долго для того, чтобы мой зонд сумел его разговорить. Аппарат прилетел на Голгофу раньше, засек прибытие корабля Аргайла, тайно наблюдал, как команда пытается изучать Шпиль. Видел, как Аргайл выполз наружу, как раз перед тем как из Шпиля выкинуло последнего члена экипажа.
– Не уверен, что готов положиться на доклад машины или на слова умирающего человека, – бросил я.
– А кто просит полагаться? – возразил Чайлд. – Доверяй только собственным глазам. Видишь вон те следы в пыли? Все они ведут внутрь, а поблизости от тел следов почти нет.
– И что? – не понял я.
– Да то, что команда пробиралась внутрь, как и рассказывал Аргайл. Также обрати внимание на расположение тел. Они лежат на разном удалении от Шпиля. То есть их сбрасывали с разной высоты, кому-то повезло, скажем так, забраться выше, чем остальным. И это тоже подтверждает рассказ Аргайла.
Мне стало понятно, куда он клонит, и я вдруг ощутил тяжкую поступь неизбежного.
– Хочешь, чтобы мы отправились туда и разузнали то, что они хотели изучить? Так?
Чайлд улыбнулся:
– А ты неплохо меня знаешь, Ричард.
– Я тоже так думал. Но ты, верно, спятил, если собираешься лететь к этой штуке.
– Спятил? Может быть. А может, мне просто любопытно. Ну-ка, ответь, дружок. – Он помолчал, наклонился через стол, подлил мне вина, не сводя с меня пристального взгляда. – Ты сам что выбираешь?
– Ничего, – отрезал я.
Но Чайлд умел убеждать. Месяц спустя я заснул на борту звездолета Форкерея.
Глава 2
Мы вышли на орбиту Голгофы.
Пробудившись от криосна, команда направилась в кают-компанию завтракать, воспользовавшись внутренними скоростными лифтами.
Собрались все, даже Тринтиньян с Форкереем. Последний опять присосался к хитроумному агрегату из колб, реторт и спиральных трубок, как недавно на Йеллоустоне. Тринтиньян в криосон не ложился, но выглядел ничуть не хуже, чем раньше. У него, по словам Чайлда, имелись какие-то специфические требования к подключению оборудования, если коротко – стандартные капсулы ему не годились.
– Ну, как делишки? – поинтересовался Чайлд, дружески обнимая меня за плечи.
– Паскудно… как я и ожидал по твоим рассказам. – Я отвечал с запинкой, требовалась целая вечность, чтобы слова сформировались в том уголке мозга, который управляет языком. – Голова до сих пор кружится.
– Ладно, это мы быстро поправим. Тринтиньян может синтезировать состав для восстановления нервных функций. Я прав, доктор?
Ко мне обернулась прекрасная в своей неподвижности серебряная маска.
– Меня нисколько не затруднит, мой дорогой друг…
– Спасибо. – Я постарался распрямиться. В голове забродили смутные воспоминания о дерзких кибернетических опытах, которые, собственно, и обеспечили Тринтиньяну дурную славу. От мысли, что он запустит в меня свои крохотные гнусные машинки, по спине поползли мурашки. – Пожалуй, пока обойдусь. Надеюсь, не обидитесь?
– Ничуть, уверяю вас. – Тринтиньян указал на пустовавший стул. – Присаживайтесь, присоединяйтесь к нашей беседе. Что довольно любопытно, мы обсуждаем сновидения, посещавшие каждого из нас по дороге сюда.
– Сновидения? – переспросил я. – А я-то решил, что они только меня донимали. Так я не одинок?
– Нет, не одинок, – откликнулась Хирц. – Я во сне очутилась на луне. По-моему, на той, что у Земли. Все пыталась влезть в это треклятое инопланетное здание, а долбаная штука не переставала меня убивать. Я возрождалась и лезла внутрь, снова и снова.
– Мне снилось то же самое, – удивленно проговорил я. – А еще снилось, будто я попал внутрь чего-то вроде… – я прервался, подыскивая нужные слова, – вроде подземной гробницы. Помню, меня гонял по коридору громадный каменный шар, так и норовил раздавить.
Хирц кивнула:
– Сон со шляпой, верно?
– Точно, он самый! – Я ухмыльнулся, оскалив зубы. – Я потерял мою шляпу, и почему-то было крайне важно ее спасти!
Селестина покосилась на меня со странным выражением лица – чем-то средним между холодным безразличием и откровенной враждебностью.
– Мне тоже снился такой сон.
– И мне. – Хирц громко фыркнула. – Но я решила, что пропади она пропадом, эта шляпа. Уж простите, но с теми деньгами, которые нам платит Чайлд, купить новую – все равно что раз плюнуть.
Повисла пауза. Одна лишь Хирц, похоже, ничуть не стеснялась обсуждать щедрую плату, обещанную каждому из нас Чайлдом за участие в экспедиции. Даже авансы внушали уважение, а по возвращении на Йеллоустон нам причиталось в девять раз больше, причем с учетом инфляции за тот период, который займет путешествие (по прикидкам Чайлда, от шестидесяти до восьмидесяти лет).