Я заставил себя улыбнуться, преодолев терзавшее ощущение неправильности движений.
– Вот-вот, именно это меня и тревожит.
– Меня тоже. – Она смерила Чайлда негодующим взором. – Терпеть не могу подобных выходок без моего ведома и разрешения, но, должна признать, прибор может пригодиться.
Шунт под кожей неприятно заерзал.
– Очевидно, Тринтиньян постарался?
– Считай, что тебе повезло: он не отрезал руки и ноги, пока вживлял шунт.
Чайлд поспешил вмешаться:
– Это я распорядился вживить вам приборы, Ричард. Если будет возможность отдохнуть, дремать они не помешают. Зато позволят сохранять бодрость, когда это потребуется.
– Есть еще кое-что… – Я искоса посмотрел на Селестину, пытаясь понять, испытывает ли она тоже странности восприятия. – С тех пор как проснулся, я вижу… э-э… мир по-другому. Формы являют себя в новом свете, что ли. Что ты со мной сделал, Чайлд?
– Ничего такого, чего нельзя исправить. Всего лишь одна инъекция…
Усилием воли я сумел сдержаться.
– Что за инъекция?
– Нейронные модификаторы. – Чайлд вскинул руку, предупреждая мое возмущение, и я разглядел такой же прямоугольник у него под кожей. – Ричард, твой мозг и без того переполнен демархистскими имплантатами и клеточными машинами, так что не стоит притворяться, будто я сотворил с тобою нечто, лишающее тебя человечности.
– Что за хрень он порет? – осведомилась Хирц, внимавшая Чайлду последние несколько секунд в дверном проеме. – Он про ту лабуду, которая со мною творится с тех самых пор, как я проснулась?
– Вполне возможно, – ответил я, радуясь, что не схожу с ума. – Дай попробую угадать: тебя преследуют математические формулы, а восприятие пространства обострилось?
– Если это так называется, то да. Всюду вижу фигуры и думаю, хорошо ли они смотрятся вместе… – Хирц повернулась к Чайлду. При всей своей миниатюрности она выглядела человеком, способным искалечить кого угодно. – Чего молчишь, ублюдок?
Чайлд отреагировал, как обычно, спокойно:
– Посредством кистевого шунта я ввел вам всем особые модификаторы. Они не осуществляют никаких радикальных нейронных преобразований, просто эффективно подавляют одни участки мозга и стимулируют другие. Если совсем грубо, они улучшают пространственное восприятие за счет подавления менее важных мозговых функций. Вы сейчас наблюдаете фрагменты тех когнитивных состояний, которые для Селестины совершенно рутинны.
Селестина хотела было возразить, но Чайлд жестом попросил ее помолчать.
– Всего лишь фрагменты, заметьте. Думаю, вы оба согласитесь, что с теми задачками, которые подбрасывает нам Шпиль, модификаторы должны обеспечить некоторое преимущество.
– То есть ты превратил нас всех в долбаных математиков?
– Ну, можно сказать и так.
– Ладно, пригодится, – заключила Хирц.
– Неужели?
– А то! Когда будем собирать тебя по кусочкам. – Она бросилась к Чайлду.
– Хирц, я…
– Стой! – велел я, перехватывая Хирц. – Он поступил неправильно, действуя без нашего ведома и согласия, но в нынешней ситуации прибор и вправду может быть полезен.
– Ты на чьей стороне, олух? – Хирц вырвалась, ее глаза метали молнии праведного негодования.
– Ни на чьей, – ответил я. – Мне просто хочется сделать все возможное, чтобы одолеть Шпиль.
Хирц ожгла Чайлда взглядом:
– Ладно, живи. Но если только попробуешь впихнуть в меня что-то еще…
Впрочем, было очевидно, что Хирц мыслит трезво и пришла к тем же выводам, что и я: учитывая природу загадок, которые подбрасывал нам Кровавый Шпиль, лучше смириться с модификаторами в мозгу и не требовать немедленно их удалить.
Но оставался один эффект, который продолжал меня беспокоить.
Я принял тот факт, что в меня подселили не пойми что, добровольно и осознанно – или эти модификаторы каким-то образом повлияли, хотя бы частично, на мое решение?
Понятия не имею.
Разберемся позже, когда сделаем дело.
Глава 5
– Три часа! – воскликнул довольный Чайлд. – В прошлый раз дорога сюда заняла у нас девятнадцать часов. Ну разве не замечательно?
– Ага, – ядовито процедила Хирц. – С подсказками и младенец бы справился.
Мы стояли перед дверью, у которой Селестина допустила ошибку. Моя бывшая жена нажала правильный топологический символ, и дверь откатилась в сторону, пропуская нас в помещение, которое мы не успели изучить раньше. Дальше нас ожидали очередные головоломные вызовы, а не задачи, аналогичные тем, которые были успешно решены на пути сюда. Похоже, Шпиль настойчиво пытался изучить пределы нашего понимания, а не просто предлагал новые варианты некоего базового шаблона.
Короче, хотел не согнуть, а сломать.
Все чаще и чаще я думал о Шпиле как о разумном существе – терпеливом, любознательном и, когда у него возникает такое настроение, изобретательно, крайне изобретательно жестоком.
– Что там? – спросил Форкерей.
Хирц вертела головой, разглядывая помещение.
– Да очередная загадка, чтоб мне сдохнуть.
– А поподробнее можно?
– Какая-то фигурная хрень. – Она помолчала несколько секунд. – Ага, снова четыре измерения. Селестина, не желаешь полюбоваться? По-моему, это как раз по твоей части.
– Ты в состоянии определить тип загадки? – уточнила Селестина.
– С хрена ли? Линии какие-то ломаные и растянутые…
– Топологические деформации, – пробормотала Селестина и следом за Хирц проникла в комнату.
Минуту-другую они тихо переговаривались между собой, изучая дверные косяки, – ни дать ни взять снисходительные искусствоведы перед модной картиной.
Затем у них начался спор. Было, кстати, не очень-то приятно наблюдать за резко поумневшей Хирц и сознавать, что устройства, которые Чайлд тайком запихнул нам в черепушки, заметно улучшили наши математические способности (правда, Тринтиньяна можно не считать, ведь его, как я подозревал, таким вниманием не почтили). Каждый реагировал по-своему, улучшения различались степенью, стабильностью и прочими нюансами. Лично на меня математические озарения накатывали непредсказуемо, будто приступы горячки, коими одержим пристрастившийся к опиуму поэт. Форкерей же приобрел исключительный талант к арифметике, стал складывать в уме невообразимо большие числа с одного взгляда на них.
Самое радикальное изменение постигло Хирц – даже Чайлд был изумлен результатами своей «хирургии». На втором прохождении Шпиля она с легкостью, не задумываясь, выдавала решения дверных загадок, причем, я уверен, дело было вовсе не в том, что она запомнила эти решения с прошлого раза. А когда начались задачки, ставившие в тупик и Селестину, Хирц продемонстрировала умение постигать их суть, пускай разобраться глубже в строгом языке математики она явно не могла.
– Хирц права, – наконец сообщила Селестина, – это действительно топологические деформации, растягивание цельных геометрических тел.
Нам снова подсовывали проекции четырехмерных структур, но фигуры справа от двери изображали отражения тех тел, которые подверглись разнообразным деформирующим воздействиям. Задача, как обычно, состояла в том, чтобы соотнести отражения с объектами слева и выявить фигуру, трансформированную со сдвигом.
Мы провозились около часа, а затем Селестина объявила, что нашла правильный ответ. Мы с Хирц попытались вникнуть в ее объяснения, но в итоге всего-навсего признали, что два других варианта ответа выглядят явно ошибочными. Что ж, до внедрения в наши организмы таинственных штучек ультра мы не сподобились бы и на это. Однако особой радости я, увы, не испытывал.
В общем, Селестина оказалась права. Мы перешли в следующее помещение.
– Все, дальше в этих скафандрах нам не пройти. – Чайлд указал на дверь впереди. – Придется разоблачаться. Хирц, конечно, пролезет, но, боюсь, только она одна.
– Что с воздухом? – осведомился я.
– Дышать можно – ответил Форкерей. – Думаю, на короткий срок это безопасно. Но не советую затягивать, если, конечно, обстоятельства не вынудят.
– Вынудят? – повторила Селестина удивленно. – По-вашему, двери и дальше будут ужиматься?
– Не знаю. Но разве вам не кажется, что это место прямо заставляет нас обнажаться, требует полной уязвимости? Полагаю, это еще не предел. – Он помолчал, наблюдая, как умный скафандр раскрывается. – И веселого тут мало.
Я его понимал. Он пострадал от Шпиля первым и пока единственным.
Под скафандрами ультранавтов на нас были надеты другие, максимально облегченные версии, плотные, в облипочку, комбинезоны достаточно современного образца, впрочем по сравнению со снаряжением ультра казавшиеся музейными экспонатами. Довеском шли компактные шлемы. Поскольку дыхательные аппараты к комбинезонам не прилагались, все прихватили с собой внешние ранцы с патрубками. Вопреки моим опасениям, Шпиль не возмутился этаким мошенничеством, хотя, надо признать, мы до сих пор толком не поняли правил, по которым ведется игра.
Понадобилось три или четыре минуты, чтобы избавиться от громоздких скафандров и остаться в комбинезонах. Большая часть времени ушла на проверку показаний датчиков, и всем, кроме Хирц, пару минут пришлось дышать внутренним воздухом Шпиля.
У меня защипало в носу. Теплый, как человеческая кровь, и сырой на вкус, этот воздух слабо отдавал машинным маслом.
Стало несказанным облегчением вдохнуть холодный и безвкусный воздух из ранца.
– Эй! – окликнула нас Хирц, так и не снявшая скафандр ультра. Она стояла на коленях на полу. – Ну-ка, попробуйте.
Я тоже опустился на колени и приложил руку в тонкой перчатке к поверхности пола.
Он вибрировал куда чаще, чем раньше, словно Шпиль возбудился, когда мы скинули прочное снаряжение.
– С этой хренью вот-вот оргазм случится, – проворчала Хирц.
– Идем дальше, – сказал Чайлд. – Защита у нас есть, пусть и менее надежная. Если проявим сообразительность, она и не пригодится.
– Гладко стелешь, осталось только поумнеть. Будь мы такими умными, как ты уверяешь, никто бы из нас и отлить у этой хреновины не присе