Селестина нарочито огляделась:
– Зато теперь я встретила достойный вызов.
– И?
– Не скажу, что я в восторге. – Она криво усмехнулась.
Мы хранили молчание, пока преодолевали пять или шесть новых комнат и отдыхали, позволяя шунтам избавлять нас от ощущения накопившейся усталости.
Математические головоломки сделались настолько зубодробительными, что я был не в состоянии их описывать, не то что пытаться нащупать решение. Селестине пришлось взять основную нагрузку на себя, но эмоциональное напряжение испытывали все без исключения, и оно было ничуть не менее утомительным, чем разгадывание загадок. Целый час, когда настала пора отдохнуть, я боролся с сонливостью, но затем бодрость вернулась – с неизбежностью стылого рассвета. В таком состоянии ума ощущалось нечто противоестественное, медицинское, не вполне обыденное, но оно позволяло продолжать путь, а лишь это имело сейчас значение.
Мы миновали уже семидесятую по счету комнату, пройдя на пятнадцать помещений дальше, чем в прошлый раз. Поднялись минимум на шестьдесят метров над точкой входа, и какое-то время чудилось, что мы набрали приемлемый темп передвижения. Селестина давно перестала выказывать сомнения в собственных решениях, пусть порой ей требовалась пара часов на поиск очередного варианта ответа. Со стороны выглядело так, что она отыскала нужный образ мышления и теперь никакая головоломка не будет воспринята как по-настоящему чужеродная. Комната за комнатой оставалась позади, и нас понемногу начал охватывать опасный оптимизм.
Это была ошибка.
В семьдесят первом помещении Шпиль решил навязать нам новые правила. Уже по традиции Селестина около двадцати минут изучала рисунки на дверях, водила пальцами по мелким рискам и беззвучно шевелила губами, проговаривая про себя приходящие на ум версии.
Чайлд смотрел на нее с настороженностью, которой я прежде за ним не замечал.
– Есть идеи? – наконец поинтересовался он.
– Не мешайте и не нависайте надо мной. Я думаю.
– Знаю, знаю. Просто хочу немножко поторопить.
Селестина резко обернулась:
– Почему? Нас вдруг начало поджимать время?
– Ну, мне кажется, что мы слишком долго возимся. – Чайлд погладил свое запястье. – Эти шунты все-таки не очень-то надежны.
– О чем вы умалчиваете?
– Не берите в голову. Вам надо решать задачу.
На сей раз наказание последовало раньше, чем мы ввели неправильный ответ.
Можно сказать, оно было щадящим по сравнению с той чудовищной мясорубкой, которая прервала наше восхождение в прошлый раз. Скорее это было суровое повеление думать быстрее – щелканье бича, а не свист гильотины.
Нечто выскочило из стены и упало на пол.
Какой-то металлический шар, размером с детский мячик. Несколько секунд он лежал неподвижно. Мы все замерли, уставились на него в полной уверенности, что случилось что-то скверное.
Шар завибрировал, потом, ничуть не деформировавшись, отскочил от пола на высоту колена.
– Селестина, я настоятельно советую принять решение, – проговорил Чайлд.
Явно напуганная, Селестина опять повернулась к дверному косяку. Шар продолжал подпрыгивать на месте, всякий раз все выше.
– Мне это не нравится, – проворчала Хирц.
– Разделяю твои чувства, – отозвался Чайлд, наблюдая, как шар стукнулся о потолок и отлетел обратно, чуть в стороне от того места, откуда начал движение. Потом снова подпрыгнул к потолку, а на отскоке понесся поперек комнаты и угодил в одну из стен, прежде чем отскочить под иным углом. Врезался в Тринтиньяна, отрикошетил от металлической ноги доктора, заметался между стен, набирая скорость с каждым столкновением, а затем ударил меня прямо в грудь. Сила удара была такова, что из легких вышибло весь воздух.
Я упал на пол, исхитрился застонать…
Шар продолжал скакать по комнате, не выказывая ни малейших признаков замедления. Наоборот, он двигался все быстрее и быстрее, а траектория его движения начала напоминать непрерывно плетущуюся серебряную паутину, в которую то и дело попадал кто-то из нас. Я слышал стоны товарищей, потом внезапно мою ногу пронзила боль, а шар все убыстрялся. Звук, который он издавал, походил на отдаленную канонаду, причем промежутки между ее «залпами» стремительно сокращались.
Чайлд, которому тоже досталось, крикнул:
– Селестина, выбирайте же!
В этот миг шар врезался в нее, и она согнулась от боли, упала на одно колено, однако все-таки сумела приложить ладонь к какому-то символу справа от двери.
Канонада стихла, серебряная паутина исчезла, шар сгинул без следа.
Несколько секунд ничего не происходило, затем дверь в следующую комнату начала открываться.
Мы стали изучать повреждения. Нашим жизням ничто не угрожало, но всем изрядно намяли бока, а кое-кому даже поломали кости. По ощущениям я предположил, что у меня треснуло ребро, а Чайлд болезненно скривился, когда попробовал опереться на правую ногу. Моя левая нога сильно саднила в месте удара, но ходить я мог, а вскоре боль прошла – ее успешно сгладили мои собственные наномеды и обезболивающее, которое впрыснул шунт.
– Хвала небесам, что мы догадались надеть шлемы, – сказал я, ощупывая вмятину на макушке. – Иначе нас размазало бы в хлам.
– Пожалуйста, объясните, что это было, – попросила Селестина, внимательно оглядывая себя.
– Полагаю, Шпиль счел, что мы продвигаемся слишком медленно, – ответил Чайлд. – До сих пор он позволял нам тратить на поиски решения сколько угодно времени, но теперь придется поторапливаться.
– А поконкретнее? – уточнила Хирц.
– С открытия предыдущей двери прошло сорок минут.
– Сорок три, если быть предельно точным, – добавил Тринтиньян.
– Предлагаю выдвигаться к следующей двери, – сказал Чайлд. – По-вашему, доктор, сколько времени у нас в запасе?
– Верхняя граница? На мой взгляд, около двадцати восьми минут.
– Этого явно не хватит, – сказал я. – Лучше уж сразу вернуться в шаттл.
– Нет, – возразил Чайлд. – Мы не пойдем обратно, пока кто-то не получит серьезных повреждений.
– Вы спятили, – проронила Селестина.
Чайлд ее проигнорировал. Переступил порог и шагнул в следующее помещение. Дверь позади нас закрылась.
– Я ничуть не спятил, – сказал он, поворачиваясь к нам. – Просто мне не терпится пойти дальше.
Дважды ему просить не пришлось.
Селестина сделала выбор так быстро, как только могла, едва не скрипя зубами от напряжения, и это подарило нам, по прикидкам Тринтиньяна, пять или шесть минут свободы перед тем, как Шпиль начнет требовать ответ.
– Подождем, – решил Чайлд, всматриваясь в наши лица, чтобы определить несогласных. – Селестина сможет перепроверить свой вариант. Ни к чему давать этой штуковине ответ, пока нас к тому не вынудят, ведь ставки слишком высоки.
– Я уверена в ответе. – Селестина указала пальцем на символ справа от двери.
– Тогда потратьте пять минут на отдых. Делайте что хотите, но мы не станем подтверждать выбор, пока нас не принудят.
– Чайлд, если мы пройдем эту комнату…
– Да?
– То я возвращаюсь. Вы меня не задержите.
– Вы никуда не уйдете, Селестина, и сами прекрасно это знаете.
Она ожгла его взглядом, но промолчала. Думаю, следующие пять минут были самыми долгими в моей жизни. Никто не отваживался заговаривать, не желал обронить ни словечка из страха перед появлением чего-то вроде давешнего шара. На протяжении этих пяти минут я слышал лишь собственное дыхание, а фоном ему была неумолчная вибрация Шпиля.
Потом что-то выскользнуло из стены.
Извиваясь, легло на пол. Гибкая металлическая лента, толщиной в дюйм и длиной метра три.
– Все назад! – распорядился Чайлд.
Селестина посмотрела на него через плечо:
– Мне нажимать или нет?
– По моей команде, не раньше.
Лента продолжала извиваться, то свертывалась в кольца, то разворачивалась, как спятивший угорь. Чайлд неотрывно следил за нею, будто завороженный. Движения ленты становились все резче, их сопровождали громкое шипение и скрежет от соприкосновения металла с металлом.
– Чайлд? – позвала Селестина.
– Я хочу убедиться, что эта штука…
Лента вновь свернулась, развернулась, а затем метнулась через помещение в направлении Чайлда. Он ловко подпрыгнул, и лента благополучно пронеслась под его ногами. Теперь ее движения сделались неуловимо быстрыми, и мы все постарались вжаться в стены. Промахнувшись по Чайлду, лента отскочила в центр комнаты и яростно зашипела. Казалось, она стала длиннее и тоньше, чем была мгновение назад, как будто растянулась.
– Чайлд! – воскликнула Селестина. – Через пять секунд я нажму сама, нравится вам это или нет!
– Да погодите вы!
Лента вздыбилась, так что зона ее поражения уже не ограничивалась несколькими дюймами над полом. Вращалась она столь стремительно, что словно превратилась в псевдоцельную форму, в причудливых очертаний столб мерцающего и шипящего металла. Я смотрел на Селестину, мысленно умоляя ее надавить на символ у двери, что бы там ни твердил Чайлд. Его поведение было мне понятно – кружение ленты и вправду завораживало, но как по мне, это любопытство грозило немалыми неприятностями.
– Селест… – выдавил я.
Дальнейшие события развернулись с головокружительной быстротой: серебристо-серое щупальце, отросток ленты, если угодно, внезапно дважды обернулось вокруг руки Селестины, той самой, над которой успел потрудиться Тринтиньян. Селестина в ужасе замерла, а щупальце сжалось и отсекло ей кисть. С истошным визгом Селестина повалилась навзничь.
Щупальце оттащило ее кисть в центр комнаты и втянулось в извивающийся в воздухе металлический столб.
Я рванулся к двери, припоминая символ, который Селестина собиралась нажать. Мне вслед метнулось второе щупальце, но я вовремя прижался к стене, и металл лишь мазнул меня по груди, обтянутой комбинезоном. В центре комнаты упали на пол крошечные ошметки ткани и кусочки кости. Следующая металлическая петля захлестнула Хирц, обхватила ее за талию и повлекла к столбу.