– Потому что власти его убьют, а потом придут за теми, кто знает о его существовании. Адаптов создали демархисты в своем зловещем прошлом. Сейчас-то демархисты гуманные, прогрессивные – по крайней мере, стараются такими выглядеть в наших глазах. Им уж точно ни к чему, чтобы из темного чулана истории выскочил живой, дышащий адапт, представитель выведенной ими расы разумных невольников. Они ведь из кожи вон лезут, чтобы в нравственном отношении переиграть сочленителей по очкам.
– Обращение будет достойным, – сухо обещает Графенвельдер.
В следующий момент анализатор докладывает, что и состав крови, и генетический материал с высокой статистической вероятностью говорит об адаптском происхождении образца. Это не доказывает, что у Рифуджио есть адапт, но дает серьезные основания доверять маклеру. На таком этапе торга немало мистификаторов потерпели фиаско.
– Что скажете, мистер Графенвельдер? Вы уже приняли решение?
– Хочу взглянуть на остальные образцы.
Пальцы Рифуджио извлекают из шкатулки второй пузырек.
– Наружный покров.
– Кожа? Здесь у меня нет средств, чтобы толком ее проверить. Давайте все, что принесли, я изучу в надлежащих условиях.
На лице у Рифуджио горькая обида:
– Я надеялся, что мы договоримся здесь и сейчас.
– Зря надеялись. Впрочем, если вы готовы снизить цену…
– Боюсь, это обсуждению не подлежит. Что же до образцов, не возражаю, чтобы вы забрали их. – Рифуджио захлопывает крышку шкатулки. – И в доказательство моего расположения к вам я предоставлю движущееся изображение живого адапта. Но рассчитываю на взаимность, а именно на ваше скорое решение.
Паланкин помещает шкатулку с образцами в бомбостойкий грузовой отсек.
– Вы его получите, не беспокойтесь.
– Поверьте мне на слово, мистер Графенвельдер: вы не единственный коллекционер, желающий заполучить такую экзотику.
На обратном пути Графенвельдер времени не теряет – снова и снова просматривает тридцатисекундный ролик. Ему и раньше доводилось видеть видеоизображения предполагаемого живого адапта, но еще ни разу не удавалось рассмотреть существо столь подробно. Эта особь выглядит темнее и грубее прежних. Водоплавающий гуманоид постоянно двигается из стороны в сторону, снова и снова выпадая из фокуса, но есть в нем нечто сверхъестественно-натуралистичное, убеждающее в его реальности. Смотрится адапт не сказать что жутко: спору нет, это монстр, но его монструозность – конечный результат логичного, прагматичного конструирования. Плывет он без малейших усилий, толкая свое тело вперед легчайшими движениями плавника на конце длинного хвоста, который у него вместо ног. Передние конечности заканчиваются гуманоидными кистями – это руки, способные работать с инструментами. Вот он надвигается на камеру – шеи нет, голова плавно переходит в туловище. Имеются глаза, причем вполне человеческие, но отсутствует нос, а рот – горизонтальная щель с иглами зубов; как же страшна ухмылка этой пасти!
Графенвельдер изучает ролик, и ему все больше верится, что адапты – не выдумка и что по крайней мере одному из них удалось дожить до нынешних дней. А еще Графенвельдеру будто слышится, как скрипит дверца в его собственное прошлое, норовя раскрыться еще шире. В голове зреет вопрос, на который ох как не хочется отвечать.
Зачем на самом деле ему понадобился адапт?
Следующий день проходит вполне сносно – до того момента, когда гости собрались по домам. Была демонстрация взрослой гамадриады, был надлежащий шок и трепет. Графенвельдер позаботился о том, чтобы до всех дошло: это не только максимально крупный экземпляр, но еще и живой. Не гниющий труп, вынужденный пародийно имитировать жизнь. Даже леди Гудгласс, которой пришлось вытерпеть эту пытку, стоически изображает одобрение.
– Везет же вам, – говорит она сквозь скрежещущие зубы. – А ведь тоже запросто могли бы приобрести дохлую особь.
– Но я бы не пытался делать вид, что она живая, – парирует Графенвельдер.
Впрочем, в этот день последней смеется Урсула. Причем ждет с этим, пока большинство гостей не рассаживается по своим шаттлам.
– Друзья мои, – говорит она, – то, о чем я хочу сообщить, никак не сравнимо с увиденной вами здесь взрослой гамадриадой. Но представьте себе: недавно мне удалось добыть нечто такое, что вы непременно найдете интересным.
– Надеюсь, речь не о том, что мы уже видели два дня назад? – спрашивает Лайсендер Кэрроуэй.
– Помилуйте! Я решила подержать это приобретение в секрете, полагая, что моя маленькая гамадриада станет достаточно весомым событием для одной недели. То, о чем я говорю, прежде никогда не демонстрировалось публике. По крайней мере, не демонстрировалась особь в таком хорошем состоянии.
– Скажите же, что это за диковинка! – требует Ален Куперин. – Не мучайте нас!
– А вот прилетайте, и сами увидите, – дразняще подмигивает леди Гудгласс. – Записываться на прием не нужно, только ради бога, соблюдайте конфиденциальность! Мне очень не хочется, чтобы об этом экземпляре пронюхали власти.
На миг у Графенвельдера возникает подозрение, уж не адапта ли заполучила Урсула. Нет, вряд ли. Сделка с Рифуджио на мази, какой смысл маклеру менять клиента?
Но если не адапт, то кто?
Необходимо узнать, пусть даже придется ради этого пойти на такое унижение, как повторный визит в ее убогий анклавишко.
Прибыв в резиденцию леди Гудгласс, он видит в полярном выступе только ее шаттл. Не очень-то комфортно сознавать, что ты единственный гость, но ведь хозяйка сама предложила посетить ее в любое удобное для него время, и он добросовестно предупредил ее о своем визите. Целую неделю прождал! Конечно, лучше бы десять дней, но уже через пять пошли слухи, будто у леди Гудгласс в коллекции появилось нечто особенное, несомненно уникальное.
В эти дни он подвергал полученные в Городе Бездны образцы мыслимым и немыслимым проверкам, неизменно получая все тот же шокирующий результат: в распоряжении у Рифуджио находится настоящая особь адапта. Но Графенвельдер все еще не решается заключить сделку.
В анклаве он встречает Урсулу и ее мужа, узника паланкина. Супруги времени не теряют, сразу ведут гостя к своему новому приобретению. Взаимная неприязнь успешно прячется за улыбками и любезностями. Никто не упоминает гамадриад – ни мертвых, ни живых.
Графенвельдер может лишь догадываться о том, что ему предстоит увидеть. Однако его удивляют весьма скромные размеры помещения, к которому его наконец подводят. Подвесная дорожка примыкает к полу комнаты, но странное дело – та не отделена перегородкой из бронестекла. И хотя эта часть анклава освещена крайне слабо, Графенвельдеру удается различить столы, составленные буквой «U» на манер лабораторных. Еще виднеются какие-то глянцевитые штуковины на этих столах, на вид незнакомые.
– Я думал, вы мне покажете нечто живое, – тихо произносит он.
– Оно живое, – шипит в ответ Урсула. – По крайней мере, насколько это возможно. Просто разделено. Сейчас увидите.
– Вы вроде говорили, что оно опасно?
– Да, потенциально. Если его собрать воедино.
Урсула делает паузу и протягивает руку в сумрак за порогом, словно предлагая подойти к ближайшему столу. Взгляд Графенвельдера ухватывает яркую красную линию на ее руке, где та попала под ранее невидимый лазерный луч. Рука движется вверх и вниз. Гость и глазом не успевает моргнуть, как сверху падает тяжелый бронещит.
– Это не для того, чтобы оно не смогло выбраться, – объясняет леди Гудгласс, – а для того, чтобы никто не проник сюда с намерением его собрать. Кое-кто уже пытался – просто хотел посмотреть, что из этого выйдет.
Она убирает руку. Через мгновение щит уносится обратно в потолок.
– Что бы оно собой ни представляло, вы не склонны его недооценивать, – одобрительно произносит Графенвельдер, заинтригованный против воли.
– Приходится. Монстров недооценивать нельзя. – Она машет рукой лампам. Те разгораются, и хотя столы и оборудование теперь видны лучше, их предназначение не становится для Графенвельдера понятней.
– Надеюсь, вы мне кое-что объясните, – говорит он.
– Само собой. Я бы не знала, что с этим делать, если бы не нашла именно то, что искала.
– О боже! – ахает он, вперившись в один из самых больших стеклянных контейнеров. – Это что, мозг?
Леди Гудгласс кивает:
– Да, раньше это было человеческим мозгом. Прежде чем он… прежде чем оно занялось экспериментами над собой и постепенно отбросило все, что было в нем человеческого, как ребенок выкидывает игрушки из песочницы. То, что осталось от мозга, все еще живо, все еще в сознании, все еще обладает чувственным восприятием. – На лице Урсулы лукавая улыбка. – Карл, оно знает о нашем присутствии. Слышит нас, видит… и гадает, как бы ему освободиться и расправиться с нами.
Графенвельдер позволяет себе погрузиться в жуткую сцену, благо теперь это проще, ведь ему ясен ее смысл. Живой мозг содержится в заполненном жидкостью резервуаре, питание поступает по алым и зеленым шлангам, чьи концы погружены в серо-коричневое тесто – обнаженный мозжечок. Перевернутым вопросительным знаком ниже висит обрубок спинного мозга. Вялая, будто маринованная, вся эта плоть покрыта, точно грибницей, тончайшими нитями механической паутины. Рядом с резервуаром гудит серый ящик, мерцают его многочисленные аналоговые экранчики, отражая текущие ментальные процессы. И это еще не все. Тут десятки прозрачных емкостей, они соединены с другими аппаратами, а те соединены друг с другом, и в каждой емкости содержится нечто такое, что и словами-то не описать. Вот живое глазное яблоко в чем-то вроде искусственной глазницы, оснащенной моторчиками управления. Этот глаз, как и его лишенный век близнец на соседнем столе, смотрит прямо на Графенвельдера. Видны оптические нервы – узловатые канатики из жирной белой ткани. В следующем резервуаре плавают легкие, они ритмично вздуваются и опадают в ритме медленного дыхания, будто два воздушных змея снова и снова пытаются взлететь.