Две недели спустя Майя вошла в салон «Афродита», сжимая в руке сумку с инструментами.
– … Вот так я и оказалась у Вермана, – закончила она. – Теперь тебе ясно, почему я не могу бросить его и Сему? Даже если бы Моня оказался самым наглым мошенником в этом городе, все равно не смогла бы. Слишком большой на мне долг, Антон, и я сейчас говорю не о деньгах.
Белов кивнул. Быть может, подумалось ему, старый прохвост предвидел, что случится, и умело сыграл на чувствах Майи, заполучив в ее лице верного и преданного сторонника… Но это ничего не меняет.
Ему в голову пришла забавная мысль. Несколько время назад все каналы новостей повторяли сюжет о дерзком ограблении в «Сокольниках».
– Вот было бы смешно, – вслух сказал он, – если бы и «Зевса» украл твой Моня.
У Майи расширились глаза, и она схватила Антона, словно хотела остановить его.
– Что?! – изумился Белов. – Слушай, только не говори мне…
Она облизнула губы, и лицо у нее стало отчаянное.
– Что – тоже он?!
Марецкая вздохнула как человек, которому не оставили выбора. И рассказала про Повара и Кулька.
– Я боюсь за нашего Яшку, – закончила она. – Сама не знаю почему. Мне все время кажется, что и он сам чего-то опасается.
– Судя по тому, что ты рассказала, вашему Яшке ничего не грозит, – успокоил ее Антон. – А вот Верману – запросто. Хотя хуже Хрящевского ничего не может быть…
Возразить Майе было нечего. Но молчание угнетало ее, и она включила старенькое радио на столе.
– Давай хоть новости послушаем… – начала она и споткнулась на полуслове.
– Продолжаются поиски бриллианта «Зевс», похищенного две недели назад с ювелирной выставки на глазах десятков свидетелей, – говорила ведущая. – Громкое дело привлекло внимание общественности. По самой скромной оценке стоимость редкого бриллианта составляет не менее трех миллионов евро. В настоящее время ведутся поиски похитителей на основании составленных фотороботов. Известно, что грабителей было двое и они проникли на выставку под видом монтажников электрооборудования. В своем комментарии представитель банка «Зевс» выразил надежду, что бриллиант, бывший символом банка, вскоре вернется обратно. А теперь переходим к прогнозу погоды…
Майя выключила радио. Определенно, сегодня ей никуда не деться от Мони и его бед. Вот только…
– Почему фотороботов? – вслух спросила она, удивленная неточностями в сюжете. – Как же так? А камеры?
– Меньше слушай новости, – посоветовал Антон. – Половину переврали, половину добавили от себя. Конечно, ищут по снимкам с камер, и тем двоим лучше сидеть тихо и не высовываться.
– Вот и Моня им то же самое посоветовал. Слушай… – Майя замерла, осененная неприятной мыслью, – а вдруг Повар с Кульком не вытерпят и отправятся продавать «Зевса»?
– На ближайший сельский рынок? Надеюсь, они не такие идиоты. Забудь. А если ты думаешь, что Хрящевский сможет каким-то образом отловить их раньше оперативников и использовать балбесов против Мони, то ты ошибаешься.
– Почему? – спросила Майя, думавшая именно об этом.
– Потому что ему нет нужды искать сложные пути, когда есть простой. Верман и так подставился по полной. Больше уже некуда.
Антон встал, и Майе показалось, что он чем-то смущен.
– Что? Антон, что-то не так? Это из-за моего рассказа?…
– Нет, нет. Послушай, сейчас мне нужно кое-куда съездить, и мне понадобится твоя помощь. Мне не очень удобно просить тебя о помощи, но придется.
Идею о поездке Майя восприняла в штыки. Но как ни старалась она отговорить его, Антон лишь качал головой в ответ на все ее аргументы.
– Мне нужно кое-что проверить, – твердил он. – Я обернусь за пару часов. Только мне нужна одежда…
Он так настаивал и упрашивал ее, что Майя согласилась – и следующий час потратила на покупку джинсов и рубашки, чувствуя себя при этом отвратительно. Ей казалось, что другие покупатели исподтишка поглядывают на нее, а консультанты, стоит ей отвернуться, перемигиваются за ее спиной. Уже на выходе Марецкая спохватилась, что к джинсам нужен ремень, и ей пришлось возвращаться… «Это просто насмешка над здравым смыслом, – с ожесточением сказала она себе, копаясь в ремнях. – Выгляжу как приличная женщина, покупающая подарок мужу. А кто я на самом деле? Девица на побегушках при каком-то уголовном элементе».
Торопливо расплатившись, Майя побежала прочь, прочь из этого магазина, свидетеля ее позора, но на полпути остановилась, вспомнив кое-что.
«Господи… Еще носки!»
Придя домой, Майя молча вывалила из пакета ворох одежды.
– За размер носков не ручаюсь, подбирала на глаз, – сухо сообщила она.
Антон так обрадовался, словно был заключенным в тюрьме, которому жена принесла в булке напильник. Увидев, как отлично сели на него все вещи, Майя испытала мрачную гордость.
Белов быстро собрался, тщательно зашнуровал ботинки.
– Не беспокойся, Май, все будет нормально, – бросил он.
Фраза вышла совершенно дежурной, и, чтобы смягчить ее, Антон притянул женщину к себе. Майя послушно позволила себя обнять, но выглядела такой внезапно уставшей и расстроенной, что Антон легонько, в шутку встряхнул ее:
– Эй! Ты чего?
И вдруг заметил, что она чуть не плачет.
Белов даже растерялся. Что, она переживает из-за отца? Рассказанная ею утром история довела ее до слез? Он так прямо и спросил, но вместо честного ответа получил неожиданную реакцию: Майя вырвалась, зло сказала, что она ни из-за кого не переживает, и ушла в другую комнату. Еще и шипела на него оттуда, как кошка, пока он пытался объяснить, что ему нужны деньги на метро.
– В сумочке кошелек, – сухо сказала она, поняв, чего от нее хотят.
Когда за Антоном закрылась дверь, Майя села на стул и обхватила себя за плечи. Как он говорил? Каждый сам выбирает свою участь? Вот Антон и выбрал, и ей не стоит принимать слишком близко к сердцу его решение.
Но на душе у нее было сумрачно и тоскливо. Куда и зачем он поехал? Раны не зажили, и, если на него нападут, он даже не сумеет спастись бегством.
«Сам будет виноват, – жестко сказала себе Майя. – Не смей раскисать».
Белов в эту минуту спускался в метро. Проехав пять станций, вышел и уверенно направился к массиву жилых домов вдалеке.
Окруженная юными новостройками, в самой середине массива притаилась дряхлая пятиэтажка неопределенного серо-бурого цвета. Возле нее отирались мутного вида личности в не по сезону теплой одежде. На теплотрассе раскинулись две дворняги. Одна, услышав шаги, приоткрыла глаз, но облаивать Антона поленилась.
Он прошел мимо дворняг, мимо личностей, мимо потягивающих пиво подростков у подъезда, поднялся на второй этаж и толкнул самую обшарпанную дверь, над которой даже не было звонка.
За дверью оказалась комната, заваленная разнообразным хламом, словно кто-то всю жизнь копил вещи, но не хранил их аккуратно, а небрежно разбрасывал вокруг. Тюки с тряпьем, стулья, книги, смирный безрукий манекен в шляпе с пером – чего здесь только не было!
В комнате царил такой полумрак, что Антон первым делом подошел к окну и раздвинул мятые шторы.
– Что за колхоз ты у себя развел? – осведомился он, глядя вниз, во двор. – Гопники какие-то, собаки… Еще корову бы купил.
– Понадобится – куплю, – проскрипели сзади из угла за дверью. – А пока ты, избушка, обернись к лесу задом, ко мне передом. И ручки, ручки не забудь!
Антон поднял руки вверх и медленно обернулся. Из угла на него смотрело дуло пистолета. Обладатель скрипучего голоса, скрытый за грудой мусора, не показывался.
– На свет подайся, добрый молодец, – приказали из угла.
– Петр Семеныч, хорош дурить, – сердито попросил Белов. – Вылезай, у меня к тебе дело есть.
Последовало минутное молчание. После чего, подслеповато щурясь, из-за груды выбрался маленький, щуплый, похожий на сурка человечек в огромных черепаховых очках.
– Антоша! – ахнул он. – Ты ли это?!
– Я, я! Не узнал?
– Не узнал. А что трепали, будто тебя лихие люди порешили?
– Вранье, – отмахнулся Белов. – Не порешили. Но хотели. Расскажу в другой раз, сейчас тороплюсь. Петя, мне кое-что нужно…
– Волыну не дам, – тотчас отказался человечек.
– Я не за этим. Нужно, чтобы ты из меня бобра сделал.
Петр Семеныч окинул Антона изучающим взглядом с ног до головы, подумал и кивнул:
– Эт’ можно. Нишкни и не отсвечивай.
Белов отыскал стул, вытащил его из кучи и уселся в сторонке, наблюдая за тем, как Петр Семеныч действует.
Человечек застыл посреди комнаты, поводя носом по сторонам – ни дать ни взять сурок-дозорный. Затем принял решение – и проворно задвигался. С фантастической быстротой и ловкостью он выхватывал из куч нужные ему вещи и бросал на руки Антону. Тот только успевал подхватывать: гнедой замшевый пиджак, брюки цвета топленого молока, кожаные туфли, невесть откуда взявшийся золотой браслет, кольцо…
– Остановись! – взмолился он. – Этого хватит!
Петр Семеныч оглядел его недовольно, поморщился:
– А сорочка? Твоя ни к черту не годится.
– Обойдусь. Застегну пиджак, видно не будет.
– Образ должен быть достоверным! – нравоучительно поднял палец человечек. – Эх, нет на тебя моего дружка, Мишки Гройса. Вот кто в этом мастер! Гениальный актер, мог бы Гамлета в театре играть. В кого хочешь перевоплощался с легкостью, все детали продумывал! Эх, Мишка, Мишка… Но совсем ушел от дел, уехал к морю…[1]
Петр Семеныч вздохнул, но тут же встряхнулся и прикрикнул на Антона:
– Что стоишь, как Брежнев на трибуне! Раздевайся, живо.
Увидев перевязанную ногу и затянувшуюся рану в плече, ничего не сказал, только нахмурился. Несмотря на показную суровость, Петр Семеныч к Антону относился хорошо – связывали их старые дела, такие старые, что Белов почти и забыл о том времени. Но Петр помнил.
Весь свой реквизит он знал досконально, умел выстроить за кратчайшие сроки любой образ. И он же мог научить любого человека вживаться в этот образ: походка, осанка, речь, жесты…