– Бред! – усмехнулся Хрящевский, обнажив длинные, как у кролика, желтые зубы в прожилках. – Ты думаешь, я идиот?! У Вермана нет денег на покупку новой партии! Если уж ты так хорошо осведомлен, то должен знать, что он распоряжается только баблом Купца. Четыре лимона гринов он выложит за мою партию, и откуда достанет еще? Может быть, ты ему одолжишь? Так всех твоих стекляшек едва хватит на один! Коржака не интересует мелочь, он настроен на серьезную сделку. И не забудь еще, что нельзя высосать из пальца партию в двенадцать бриллиантов! Не бывает такого! Это тебе не рынок с огурцами на развес! То, что требуется Коржаку, есть только у меня.
Перевозчик молчал.
Николай разочарованно прищелкнул языком, поняв, что возражений не услышит. Как глупо его попытались развести! Как пацана в чужом районе… Дурилкой оказался перевозчик, сам себя загнал в ловушку.
Тратить времени на этого наглеца Хрящевский больше не собирался.
– Все, Дымов, он мне надоел, забирай его. Заодно проверь, чему особенному его научил этот китаец. Если ты не узнаешь, куда он заныкал бриллианты, я огорчусь, но не обижусь.
Николай обошел стул, на котором сидел Антон, и враскачку двинулся к двери.
– Два дня назад Верман приобрел бриллиант «Голубой Француз», – вслед ему сказал Белов, не повышая голоса.
Хрящевский прошел по инерции еще несколько шагов и остановился.
Антон прислушался к тишине за спиной, ощущая, как тикает в голове секундомер, отсчитывая десять секунд. И по истечении десятой сказал:
– Бриллиант обошелся ему в двести тысяч рублей. Стоимость его на рынке – около десяти миллионов долларов. Верман сможет купить такие камни, которыми Коржак останется доволен.
Тихий шелест раздался за его спиной – и Белова встряхнули за плечи и развернули с такой силой, что он едва не свалился со стула. Хрящевский приблизил свое изрытое оспинами лицо к Антону и шепнул:
– Врешь! Врешь, а?
Антон покачал головой, не отводя глаз. До него донесся приторный запах геля для волос, и он внезапно ощутил тошноту. До чего же мерзко пахнет… Или это немигающий взгляд Хрящевского так действует на него?
– Я же из тебя, из козла, кишки вилкой выну, – ласково сказал Хрящ. – И на твоих глазах съем. Скажи, что врешь. Неоткуда взяться «Французу», пропал он. Ты, может, думаешь, что я дурачок вроде тебя? Что я ничего не знаю? Ошибаешься.
– «Француз» у Вермана, – выдавил Антон, ощущая, как предательская капля пота ползет по щеке.
– А я ведь его искал. И не только его. Коллекционеров расспрашивал, запасники в музеях обшаривал… Пропали царские украшения, сгинули! Сожрал их народишко во время революции и не подавился! Один голубь пытался мне продать рубиновое колье мамаши царя, как ее… Марии Федоровны, что ли. До того ладно пел, что я ему почти поверил. А потом глянул повнимательнее – а камешки-то поддельные, да и золотишко нашего времени. Эх, Колю Хряща обмануть хотел! На святое покусился!
Хрящевский выпрямился, прижал руку к груди, словно успокаивая растревоженное сердце, и добавил уже совсем другим голосом:
– Чего замолчал? Ну, соври еще что-нибудь, мы посмеемся.
Антон собрался с силами и выговорил:
– Бриллиант все это время хранился у дочери Ольховской.
Хрящевский, не мигая, уставился на него.
– Что еще за Ольховская?!
– Гувернантка в семье Николая Второго. Ее расстреляли, но не одновременно с царской семьей, а на полгода позже. Она успела передать дочери бриллиант, но сказала лишь, что это память о принцессах, и ее дочь решила, что камень не представляет никакой ценности. Ольховская-младшая хранила его, потому что это было единственное, что осталось от матери. Но потом сама состарилась и обо всем забыла. Она коллекционировала драгоценности, и сейчас в голове у нее перемешалось: кто, что, откуда… Старушка рассказала эту историю связно один-единственный раз, а потом плела всякую ахинею вроде того, что нашла его в пещере израильской. В Израиле, кстати, она не была ни разу в жизни. Или еще вспоминала, что камешек подарила ей одна из принцесс, у которой он был глазом любимой куклы. Короче, старушка в маразме.
Антон говорил и чувствовал, что дурнота отпускает его. Хрящ, слушая его, точно остекленел. И взгляд у него стал стеклянный, сквозь Антона.
Потом мясистые губы зашевелились, и вслед за ними ожило и лицо Хряща.
– И почему же, – медленно начал он, – почему же старуха в маразме пришла именно к Верману?
Антон перевел дух.
– Потому что когда-то ей помог спастись один из его родственников. Не знаю точно, как именно… Кажется, дал денег и помог перейти через границу, иначе ее расстреляли бы. Старушка скиталась по заграницам, сюда вернулась только под старость, помирать на родной земле. И нашла потомков своего спасителя. Верман для нее обделывает всякие мелкие делишки, иногда продает ее камешки. И когда Ольховская нашла у себя крупный аквамарин, то понесла ему. Кому же еще-то?
– Аквамарин? – не удержался Дымов. Он выскочил вперед – толстый, с обманчиво располагающим к себе лицом, на котором криво сидели дорогие новомодные очки.
– Это Ольховская решила, что аквамарин, – пояснил Антон. – А что еще она могла подумать? Гдето в Индии она покупала аквамарины, и у нее смешались два воспоминания: о подарке матери и об этой покупке. Она принесла его Верману, потому что аквамарин был ей не нужен. К тому же он как-то странно огранен. И цвет… У нее даже возникло подозрение, что это подделка. Он такого цвета… не знаю, как объяснить… Небывалого какого-то. Очень яркий голубой.
– Так ты его видел?!
Белов кивнул.
– Верман сразу позвонил мне, как только камень оказался у него в руках, и я приехал. Они с Дворкиным выглядели как ненормальные. В общем, я их понимаю.
– И что вы сделали с бриллиантом? – жадно спросил Хрящевский.
– Верман отвез его в банк, положил в ячейку. Дрожал над ним, как курица над яйцом. Когда вернулся, постоянно твердил, что это их пропуск в другую жизнь.
– А чем его эта не устраивает? – удивился Дымов.
– Может, тем, что ее им отмерено не так уж много? – насмешливо спросил Антон, к которому вернулось самообладание. – Не считайте Вермана дураком, он отлично понимает, что вы захотите избавиться от него. Если у него и были сомнения на этот счет, то я их развеял.
Хрящевский отошел в сторону, задумчиво разминая пальцы, будто борец перед поединком. Внезапно он обернулся к Белову:
– И что же затеял наш хитрый еврейчик? Распилить «Француза» на двадцать частей и загнать их Коржаку?
Дымов озадаченно почесал в затылке и спросил:
– А что, Николай Павлович, этот ваш «Француз» такой огромный? И его можно нарезать как буханку?
– Нельзя, – ответил за Хрящевского Антон. – И бриллиант не огромный, и Верман никогда бы на такое не пошел. Он не смог бы уничтожить «Француза».
– Как же тогда…
– А вот эта информация, – перебил Дымова Хрящ, – и есть предмет для торга. Верно, курьер?
Антон утвердительно кивнул.
– И чего же ты хочешь?
Оба уставились на Белова. Он посмотрел на Хрящевского, азартно потирающего руки в предвкушении большой игры, на безопасника с его свиным рылом… На мгновение Антона охватило сомнение в правильности выбранного решения. Что, если он ошибся в расчетах? Если неверно оценил двух этих вурдалаков? Тогда сейчас он толкает их с Майей прямиком в пропасть.
Но отыгрывать назад было поздно.
– Денег хочет, – весело предположил Дымов.
– Нет, не денег, – Антон сам удивился, как сухо и неестественно звучит его голос. – У меня два условия. Первое: вы забываете о моем существовании. Второе: отдаете мне женщину.
– Какую еще женщину? – нахмурился Хрящ.
– Ту, которая свела меня с Верманом. Марецкую, ювелира из его лавки. Она будет молчать о том, что знает.
Он поймал себя на том, что говорит почти умоляюще, и замолчал. Эти двое не должны видеть, что Майя – его самое уязвимое место.
Но Хрящ оказался проницательнее, чем думал Белов.
– А-а, так шерше ля фам, значит, – протянул он, насмешливо глядя на Антона. – Вот оно что. Пожалуйста, я разве против? Забирай свою бабу и отправляйся куда душе угодно. Только предупреди, чтобы держала язык за зубами.
Легкость, с которой Хрящевский согласился отдать ему Майю, не сулила ничего хорошего. Но Антон надеялся, что сумеет спрятать ее до того, как начнется заварушка.
Вдруг откуда-то раздался звон. «Диннн-доннн, диннн-дон-н-н-н», – звенело в воздухе. Хрящевский отдернул портьеру, и Антон увидел на подоконнике золотые часы.
– Однако уже одиннадцать! – удивился Хрящ. – Время – деньги. Ты намек понимаешь, курьер? Я тебе обещаю, что тебя и твою бабу никто не тронет. Слово даю.
«Обещает он… Честное благородное бандитское».
– Хочешь – вывези свою Марецкую хоть завтра за границу, – великодушно разрешил Хрящ. – Препятствовать никто не станет. А теперь давай к делу.
Антон сдался.
– Я знаю, что у Вермана есть покупатель на «Голубого Француза», – сказал он, внимательно следя за лицом Хрящевского. – Но не знаю, кто именно. Какой-то коллекционер из Германии, как сказал Дворкин. Он не заплатит полную стоимость камня, но зато даст живые деньги. Они еще не договорились об окончательной цене, но договорятся, и Верман пойдет на любые уступки, потому что деньги нужны ему срочно. Думаю, миллионах на восьми он сдастся, если покупатель его дожмет.
Хрящевский отошел от окна и присел на край стола возле Антона. Казалось, он впитывает каждое слово. Белов поразился тому, как легко меняется его облик: от бультерьерской морды – к застывшей маске – к живому, внимательному лицу. Хрящ больше не выглядел уродливым, и даже что-то неожиданно обаятельное проявилось в нем.
– Допустим, Верман получит деньги, – протянул Николай, размышляя вслух. Доверительный его тон будто приглашал и Антона принять участие в рассуждениях. – Допустим. Но это только половина дела. Ему нужно где-то достать партию камней для Коржака. А где их взять, если выставка в Женеве начнется только через два месяца? Нет у Мони такого срока, нету. М-м? Что думаешь, Антон?