Последней команды, конечно же, не требовалось.
Башня Фиолетового Ордена являла собой сейчас поистине феерическое зрелище. Все стены полыхали огнями. Каскады файерболов, водопады молний, высверки ледяных стрел и копий, а поверх всего этого – кружащие черные крылья выпущенных из зверинцев или сотворенных силой заклятий тварей. Все пространство перед рвом было завалено телами. Башни предмостного укрепления горели, кирпич плавился и тек вниз огненными ручейками, разбрызгивая фонтаны зеленых искр. Несмотря на это, арбалетчики Суллы продолжали посылать стрелу за стрелой в бойницы напротив.
Легионеры Первого, Одиннадцатого и Восьмого легионов пятились, прикрываясь щитами. Они выполнили приказ, они завалили ров, но подняться по лестницам сил уже не было. Правда, в отличие от баронских дружинников, скованные дисциплиной и выучкой, солдаты регулярных войск не бежали.
На сей раз Император не таился. Знамя с василиском плыло высоко над плечами Вольных; левый кулак в белой латной перчатке сжат, словно в готовности отразить внезапный магический удар.
Он направлялся прямо к громадному подъемному мосту, куда больше и шире, чем в передовом кронверке.
– Повиновение Империи, мой господин, это небезопасно, – хмыкнул Тарвус, ни на шаг тем не менее не отставая от Императора.
Император не ответил. За ними тяжело топала панцирная пехота графа, с головы до ног закованная в доспехи; следом спешила отборная Первая когорта – сплошь ветераны, прошедшие не одну битву.
Разумеется, их заметили. Стремительный пламенный взблеск – Император выбросил вверх левую руку, и огненный заряд разбился о белую кость латной перчатки. Она словно бы притягивала к себе вражескую магию, дробила и рвала ее, обращая в ничто.
Тарвус невольно присел.
– Однако, мой повелитель…
Император не ответил. Перед ним вновь были ворота – еще более прочные, еще более мощные, чем в кронверке. Здешний мост казался настоящей громадой. Похоже, он был сделан из настоящего камня. Ни единого слабого места.
– А теперь мы посмотрим, чья возьмет, – вырвалось у Императора. И вновь, как и в прошлый раз, чудовищная судорога выплеснула из лопнувших вен кровь, обращенную в жидкий огонь. Императору показалось, что его рука сейчас способна пронзить и дерево, и железо, и камень; клуб огня ударил в серое каменное брюхо моста, обращая его в груду дымящихся обломков.
Но разбуженная ярость требовала и требовала выхода. Опешившим легионерам и пехотинцам Тарвуса казалось, что из руки Императора сейчас извергается пламя. Его поток ворвался в темный тоннель, вдребезги разнес внутренние ворота, достиг подножия самой башни…
Боль уже почти погасила сознание, когда среди зыбкого, ирреального хаоса Император вдруг увидел две высокие полукруглые створки, откованные из черного металла, металла, выплавленного отнюдь не в земных горнах. Странный герб Кутула – шесть сломанных стрел, безуспешно пытавшихся пробить черно-фиолетовый щит.
Кровь Императора ударила в эту дверь с такой яростью, словно этот миг должен был стать последним в его жизни и оставалось только одно – отомстить врагам.
Металл Кутула сам был защищен сильными чарами. Императору показалось – он видит развертывающиеся перед ним панорамы Хаоса, чудовищной пляски миров, видит вторжение жутких, непобедимых никакой магией титанов Хаоса в пределы населенных жалкими смертными слоев Реальности, видит каких-то еще более ужасных существ, появляющихся из-под земли, где они долго, очень долго ожидали своего часа; врата башни Кутула словно предостерегали его – мы нечто большее, чем просто вороненая сталь, мы много большее, чем вороненая сталь, подожди, постой, остановись!..
Но справиться с болью можно было только одним способом: сломить преграду, после чего Императора ждало спасительное забытье.
И он, ломая уже не врага – себя, почти разрывая собственное сердце, заставил огненный кулак войти, вплавиться в плоть последней преграды и, сокрушая ее, открыть, проложить Путь.
Он и сам не успел понять, отчего это прозвучало именно так: «Путь». Он просто знал, что дорога его легионам открыта. И со спокойной душой потерял сознание. Просто от потери крови.
Фесс вздрогнул. Там, наверху, кто-то нанес магический удар поистине всесокрушающей Силы. И притом Силы абсолютно нечеловеческой. Никогда еще Кэр Лаэда не слышал и уж тем более никогда не сталкивался ни с чем подобным. Это было словно зимняя гроза, словно молния, внезапно рухнувшая с чистого неба... нет, не срабатывало ни одно из привычных сравнений. Это просто было нечто совершенно, абсолютно неведомое.
И потому особенно страшное.
Фессу вдруг очень захотелось оказания в Долине. Подальше от всех этих приключениев, как говорила порой тетя Аглая, будь они трижды неладны!
Масляная лампочка несколько раз мигнула, хотя никакого ветра в подземелье не было и в помине.
А потом Фесс услыхал странный скрежет из-под крышки саркофага.
В следующий миг воин уже карабкался вверх по веревке. Слепой ужас погнал его прочь. Мужество, стойкость – все обратилось в пыль перед этим отвратительным скрежетом. Там, в каменном гробу, оживала бестия, перед которой Фесс не смог бы устоять, даже будучи настоящим магом.
Оставалось только бежать.
– Вот и славно, вот и хорошо, – не уставая, твердил Кицум, – Выбрались, и хвала богам, хвала силам здешним и нездешним, и небу хвала, и звездам, а больше всего – тебе, Сеамни!
Уже все в бродячем цирке называли Агату ее настоящим именем. И – откровенно побаивались.
Оставаться в Хвалине никто не захотел. Магов много, уничтожить одну, пусть даже важную, башню Арка, пусть даже со многими магами из числа сильнейших и даже самим Верховным еще не значило победить весь Орден и уж тем более не значило взять верх над Радугой.
И вот добытый где-то Кицумом фургон трясется по ведущей на юго-восток дороге. Троша сидит на козлах, братцы-акробатцы и Еремей – заклинатель змей дуются в кости, время от времени опасливо поглядывая на Агату, Таньша спит, а Нодлик, как всегда, визгливо ругается с Эвелин.
Словно ничего не изменилось…
Хотя, конечно, нет. Изменилось. Нет больше постылого ошейника. Добыт Иммельсторн… Агата поперхнулась, поймав себя на том, что произнесла имя святыни своего народа на диалекте хумансов. Что такое? Что случилось с ней?.. Или и в самом деле прав был Гейнебис, легендарный король-воин, что приказывал казнить всех Дану, побывавших в хумансовом рабстве?..
Агате стало не по себе.
…Как только они выбрались из города и она немного пришла в себя, Кицум забросал ее вопросами. Она отвечала односложно, больше отмалчивалась. Агата знала теперь только одно – ей следует добраться до затерянного в болотистых джунглях последнего убежища своего народа. Путь туда мог занять целые месяцы, но что для нее теперь время?.. К тому же поползли слухи о каких-то неурядицах в Империи, о распре Императора с магами… Все это хорошо. Пусть хумансы и дальше режут друг друга. Когда сюда придет победоносная рать Дану, ее воинам придется пролить меньше крови.
Все, что Агата сказала Кицуму – единственному, с которым она вообще разговаривала, – ей надо попасть на юго-восточный рубеж Империи. Старый клоун тотчас же согласился.
– На юг так на юг. Нам же лучше. Там потеплее-то будет, на побережье… А тебе. Сеамни, надо небось в Бросовые земли, так по этой дороге вернее всего доберешься. Лучше через Пустоземья идти, чем через восточные королевства. Там-то твои уши ох как многим могут не понравиться!..
Агата молчала. Пусть старик говорит все, что взбредет ему в голову. С обретенным Деревянным Мечом она уже не расстанется. Агата смастерила себе кожаную петлю, наглухо заклепав ее на собственном запястье, и все сокрушалась, что нет времени остановиться и сделать настоящую, обшитую той же кожей цепь, чтобы забрать у нее Меч можно было бы, лишь срубив всю кисть.
Сперва фургон тащился по Мельинскому тракту, однако затем Кицум решил свернуть еще круче на восток. Клоун знал такие дороги, о которых забыли, наверное, даже старожилы тех мест.
День сменялся ночью, в двух небольших городках они дали представления. Агата оставалась сидеть в фургоне, неподвижная и безгласная. Поднимающаяся повсюду тревога ее мало волновала. Почти не прикасалась она и к еде, молча мотала головой, несмотря на все уговоры Кицума. Достаточно она давилась хумансовой отравой.
Лошадки бежали бодро, дороги, что отыскивал Кицум, оказывались безопасными, а народ в городках и деревушках – достаточно щедрым.
Так прошла целая неделя. Неделя, за которую на дыбы встала вся Империя. И, наверное, Сеамни Оэктаканн была единственной, кого это ничуть не беспокоило.
– Какое убожество! – с отвращением сказал Сидри Дромаронг. – Подумать только, и здесь Каменному Престолу предстоит провозгласить начало такого великого дела!..
– Ты прав, ты прав, почтенный Сидри, – с готовностью согласились два его собеседника.
Былой спутник Кан-Торога и Тави щеголял в новеньких доспехах, изукрашенных искусной гравировкой и даже самоцветными камнями, – парадное одеяние, конечно же, не боевое. Борода его была тщательно расчесана и умащена благовониями.
Два его сотоварища – в доспехах попроще, но тоже достаточно богатых – подобострастно внимали каждому его слову. Герой Подгорного Племени Сидри Дромаронг, вернувший в родную юдоль Драгнир, Алмазный Меч, принимал это как должное.
Они стояли в огромной пещере, бывшей когда-то руслом подземной реки, проложившей себе путь в толщах мягкого известняка. Ни любимого гномами гранита, ни иного привычного им камня. Увы, здесь, в изгнании, было не до возведения роскошных чертогов. Каменный Престол довольствовался малым, строя одну за другой кузни и плавильни. Ненасытная Империя требовала железа, сырого железа в крицах – как можно больше!
Однако иного места, чем эта карстовая пещера, они найти так и не сумели. Все прочие залы оставались лишь жалким подобием покинутых под Хребтом Скелетов.