Он разочарованно вздохнул и пошел дальше бродить по дому. Очень скоро заблудившись, Скальд тыкался в запертые двери, пересекал огромные залы, уставленные какими-то шкафами с коллекциями оружия, камней, кукол, насекомых, пуговиц и черт его знает чего еще — всякого-разного, нужного и ненужного. Дом все больше напоминал склад. Впереди замаячил неяркий свет, и Скальд прибавил шагу.
…Посреди большой залы стояли в ряд пять саркофагов-камер для анабиоза, обтянутых непрозрачным материалом, так похожим на плотную упаковочную бумагу… У Скальда тоскливо заныло в груди. На ватных ногах он подошел и ободрал с одного из саркофагов упаковку. Бумага рвалась с резким и неприятным звуком, который разносился далеко по пустынному темному дому. На саркофаге отсутствовало реле заморозки, это был просто черный гроб…
Скальд поднял крышку. Внутри лежала Ронда — в белом, как у невесты, платье, с чудесной прической и без кровинки в лице… Он закрыл ей глаза и медленно обвел взглядом пустые стены зала с застеленным огромным ковром полом.
Непослушными пальцами оборвав бумагу с остальных гробов, Скальд рассмотрел их всех — Иона, Зиру, Йюла, Гиза, одетых в свои обычные костюмы… Он смотрел на серьгу в виде якоря у Иона в ухе, и ему вспомнилось грозовое небо, черные птицы на гнущихся под ветром деревьях, неприветливый черный замок на горизонте… Это не дождь, понял он, прикоснувшись к каплям влаги на своем лице.
Какое-то тихое и быстрое шуршание у дальней стены, начавшись, тут же прекратилось. Черным размытым пятном перед ним возник Гладстон. Он сел рядом и смотрел на человека каким-то чужим, застывшим взглядом.
— Это муляжи, Гладстон? — смахнув слезы, спросил Скальд.
— Нет…
Скальд неверной рукой прикоснулся к его холодной, просто ледяной, голове и, тяжело переставляя ноги, бесцельно побрел по дому. Гладстон молча двинулся следом.
— У тебя есть оружие? — спросил детектив.
— Зачем тебе?
— Затем. Ты сам оружие, правда? Ты ведь смог бы его убить?
— Из мести? Это месть?
— Ты специально прикидываешься дураком, да? У меня нет сейчас настроения шутить и отвечать на твои тупые вопросы.
Пес не ответил. Внимание Скальда вдруг привлекли какие-то странные прозрачные предметы у стены. Их было штук двадцать. Он подошел поближе и, словно угадав его желание рассмотреть их получше, свет вспыхнул ярче.
…Скальд шел вдоль стены и боролся с приступами тошноты. В вертикально вытянутых емкостях, наполненных какой-то прозрачной жидкостью, находились обнаженные мужские тела. Здесь была представлен жизненный путь человека от состояния эмбриона до глубокой старости с его полной эволюцией эмоций — от детского радостного ощущения полноты бытия и чувства избыточного здоровья в молодом, сильном теле до мудрости в глазах пожившего и многое познавшего человека, жалкой немощи старца и его полного угасания…
У всех этих «людей», заключенных в прозрачные сосуды, было одно лицо — лицо человека, которого Скальд сейчас ненавидел сильнее всех на свете: вот Анахайм родился, вот он подросток, юноша, вот он взрослый, вот он уже умер…
Эмоциональная сила открывшегося зрелища была просто убойной. Неизбежность и некрасивость, отвратительность конца человеческой жизни были главным выводом, итогом панорамы. Жизнь — лишь краткий миг вечности. Человек наг, слаб и беззащитен перед стремительным бегом всеразрушающего времени…
— Это муляжи, Гладстон? — прошептал Скальд.
— Нет.
— Кто он, скажи!
Механический пес молчал.
— Впечатляет, правда? — Рядом со Скальдом вдруг появился Анахайм.
Внезапным резким рывком Скальд бросился на него, чтобы сомкнуть на его горле пальцы, но схватил только пустоту.
— Вот свинья… — искренне изумился Анахайм. Его голограмма запрыгала по залу, пока изображение снова не приобрело четкие очертания.
— Выходи поговорить, как мужчина с мужчиной, трусливая тварь, — тяжело дыша, сказал Скальд.
— Почему ты до сих пор не убил его, Гладстон? — возмущенно произнес Анахайм. — Что за сантименты? С Регенгужами ты не церемонился! Когда закончишь, позовешь. Надеюсь, будет интересно. Не забывай, ты должен отработать мои затраты.
— Продался, дешевка? — сказал Скальд псу.
— Разве ты не знаешь, что самое важное для личности — это ее саморазвитие? — ответил тот, не отводя немигающих глаз. — Господин Анахайм предложил мне такие перспективы моего роста, каких мне никогда не видеть от… от…
— Что заперхал? Язык не поворачивается назвать имя Гиза?
— Каких никогда не видеть от семейства господина Иона… Хадиса… Регенгужа… Ди-Монсараша… — глухо закончил пес. — Я должен тебя убить.
— Давно пора, — процедил Анахайм. В зале появился его двойник, встал неподалеку.
— И где только вас таких делают?.. — спросил Скальд пса, поглядывая на вошедшего.
— Я с Даррада.
Скальд невольно рассмеялся:
— Тогда это тебя извиняет.
— Почему? Не понял…
— Один мой знакомый назвал твою родную планету ублюдочной.
— Мне неизвестно такое слово…
— Сожалею. Надеюсь, что в процессе саморазвития твой словарный запас существенно обогатится.
Они оба обернулись на тихое шуршание — к ним приближался Хвостик, а за ним шел еще один Анахайм… С сердитым писком щенок вдруг бросился на Гладстона, намереваясь вцепиться ему в голову, но пес ударом лапы на лету сбил его, придавил и втянул в себя всех его черных и серых чистюль. Бока у механического пса сразу стали чуть круглее.
— Вот каннибал… — ахнул Скальд.
— Я должен тебя убить, — как заведенный, упрямо повторил Гладстон.
— Не будем тянуть, детка… — В голосе человека прозвучало такое сожаление, что пес вздрогнул.
— Почему ты назвал меня деткой?.. Зира так называла меня…
— Потому что ты доверчивый и наивный недоучка, не знающий жизни. Сущий младенец, которого не успели научить, как отличить хорошее от плохого… Ничего, детка, это бывает. Я прощаю тебя, — грустно улыбнувшись, сказал Скальд.
Гладстон заморгал глазами.
— Ты не должен меня жалеть… Я поступаю правильно… Важнее всего на свете — саморазвитие личности…
— Нет. Есть вещи более важные.
— Посмотрите только на него… — раздался раздраженный голос третьего Анахайма, появившегося последним. — Что дает вам ваша добродетель, которой вы так кичитесь, господин Икс?
— Самоуважение. Друзей.
«Первый» Анахайм-голограмма поморщился.
— Это все покупается. К тому же друзья в любой момент могут предать.
— Могут. Просто тогда они уже перестают быть друзьями. Слушайте, может, вы прекратите эти свои детские шуточки с голограммами? Не надоело? У меня в глазах от вас всех, Анахаймов, рябит.
— А так? — спросил Анахайм-второй.
Плавающие в прозрачных емкостях фигуры вдруг ожили, распрямились и устремили на детектива неприязненные взоры, все, даже эмбрион человека… Они шагнули со своих возвышений прямо сквозь стекло сосудов и окружили Скальда.
— А так я себя чувствую, словно на нудистском пляже, — оглядывая голые фигуры вокруг, недовольно сказал Скальд.
Повинуясь кивку головы хозяина, голограммы вернулись на свои места и застыли в прежней неподвижности.
— Неужели вы действительно считаете себя смелым человеком? — не без любопытства спросил Анахайм-третий. — Как-то надоела уже эта бравада — «Я не боюсь… Не будем тянуть время…»
— Не сомневаюсь, вам хотелось бы увидеть на моем лице выражение типа «овечка».
— А вы себе кажетесь тигром?
— Я себе кажусь человеком. С нормальным человеческим лицом. Это вы все время примеряете на себя маски, ясновидящий вы наш младенец из космоса.
— Ох, не дает вам покоя эта чушь.
— Почему же вы так боитесь обнародования сего факта? Вообще-то я понял: вы человек отнюдь не храброго десятка.
Анахайм сразу взъерошился:
— А вы знаете, что такое смелость! Зачем вы беретесь судить о вещах, вам непонятных?
— Почему же непонятных? Смелость есть надежда человека на то, что опасность скоро отступит благодаря его собственным решительным действиям.
— Смелость — это безумие смертных, знающих, что они все равно когда-нибудь умрут, что смерти не избежать! Так какая разница — раньше или позже? А скажите вы им, что бессмертие возможно, — будут ли они так безрассудно-бесстрашны?..
— Вот до чего договорились… Интересно…
— Захочется ли им рисковать своей жизнью? Что они выберут — вот это? — Анахайм показал рукой на сморщенное тело старика. — Или всему на свете предпочтут жизнь?
— Ну, да… Пусть скотина, зато живой.
— Что?
— Это из анекдота.
— Хватит. Гладстон, приступай.
— Мне захотелось убить тебя, а не его, — неожиданно сказал механический пес Анахайму. — Отключи пояс Рудайя, в котором находишься. Я не выпущу тебя отсюда. — Пес мотнул головой, и два Анахайма из трех исчезли. — Не дергайся и не делай резких движений. Все системы управления в доме — под моим контролем.
— Ты не терял времени… На что ты польстился? Что он пообещал тебе? — ничуть не встревожась, но все-таки недовольно спросил Анахайм.
— Я сам не понимаю. Не могу выразить словами, — нерешительно сказал пес. — Мне еще нужно развиваться…
Скальд вмешался:
— На самом деле Гладстон не имеет намерения убить вас, Анахайм. Никто не давал ему права лишать вас жизни — хотя вы заслуживаете этого больше, чем кто-либо другой.
— Ну и прекрасно.
— Не оказывайте сопротивления, мы сдадим вас властям. В разгаре следствие по делу об инфицировании вами Сфакса.
— Это дело закрыто за недоказанностью моего участия в этих событиях. Ваши угрозы просто смешны.
— Вы преступник, вас судить надо!
Анахайм вздохнул.
— Хотите, я куплю вас? За сведения о ваших родителях. Я знаю, кто они.
— Этих сведений у вас нет, ведь рождение ребенка — это положительные эмоции, а то, что вызывает у человека радость, вам не интересно…
— Роды — это боль, крик, кровь, страдание. Все на этот свет появляется в страшных муках. Соглашайтесь.
Скальд покачал головой.