— Меня? — Амбал усмехнулся. — Ладно. Меня зовут Шайбак. Почти шайтан. Нравится?
Миша не ответил.
— Что молчишь? — сказал Шайбак. — Как мне тебя называть?
— Можешь называть Мишей.
— Мишей, и все?
— Мишей, и все.
— Ладно, Миша. Ладно. — Шайбак перевел взгляд на окно. Сказал, не меняя положения головы: — Кто ты вообще? Джага? Маститый?[Джага (вор. жарг) — авторитет в воровской среде. Маститый — то же самое.]
Интересно, подумал Миша. Лезет к нему с первых же минут. Может, это вложник?[Вложник (вор. жарг.) — лицо, помещенное в камеру полицией, подсадная утка.] Помещенный сюда усилиями Батмаза?
— Так кто ты? — повторил Шайбак.
— Никто, — сказал Миша. — Я ведь понятно объяснил, как меня зовут. Вообще, что ты привязался? Хочешь базар на стену мазать[Базар на стену мазать (вор. жарг.) — драться.] — начинай.
— Да? — Уставившийся в окно Шайбак наконец удостоил его долгим взглядом. — Набушмаченный?[Набушмаченный (вор. жарг.) — не вор, но знающий воровские законы.] Да?
— Не важно, какой я. Не крути восьмерку, да — да, нет — нет. Или дай отдохнуть.
— Ну, собака… — В следующее мгновение произошло то, чего и ожидал Миша: Шайбак бросился на него. К броску Миша был готов; чуть сдвинувшись, он легко увернулся. Пролетев мимо Миши, Шайбак со страшной силой ударился головой и плечом о стену. Миша был уверен: после такого удара он наверняка отключится. Но Шайбак, несмотря на огромный вес, оказался увертливым, как цирковой акробат. Извернувшись и лишь тря-санув ушибленной головой, он совершил новый бросок. Избежать его захвата на этот раз Миша не смог — хотя и прижался к стене до отказа. Камера была слишком маленькой. Руки Шайбака цепко захватили Мишин пояс.
Понимая, что другого выхода нет, Миша в ответ вцепился противнику в майку. Постояв несколько секунд в мертвой хватке, они покатились по полу.
Перекатываясь вместе с Шайбаком под нарами, Миша хотел только одного: подмять под себя мощное грузное тело. В конце концов так и получилось: он уселся сверху, схватив Шайбака двумя руками за горло. Однако его торжество над противником длилось лишь несколько секунд. Шайбак, напружинив шею и выкатив глаза, встал на полумост, подбросил Мишу вверх — и вывернулся.
Они боролись, пытаясь припечатать друг друга к полу, еще минуты три. Выворачиваясь от захватов Шайбака как угорь, Миша понимал: надолго его не хватит. Шайбак был как минимум килограммов на пятьдесят тяжелее.
Наконец Шайбак, сев на него верхом, одновременно железным захватом коленей сковал его руки. В следующую секунду, достав откуда-то из-за спины широкий длинный нож, приставил лезвие к Мишиной шее. Понаблюдав, как Миша тщетно пытается освободиться, усмехнулся:
— Как самочувствие, суслик?
Миша захрипел, пытаясь вырвать руки. Шайбак прижал нож плотней.
— Знаешь, где сейчас мой бейбут? У твоей яремной вены. Прямо на ней, чувствуешь?
Миша ощутил сильный укол в шею. Попытался освободиться — тщетно.
— Напрасно, суслик, не рыпайся, — сказал Шайбак. — Кончу, моргнуть не успеешь. Кончить?
— Кончай, паскуда… — прохрипел Миша. — Кончай, гнус… Что ж ты не кончаешь?
— Слишком легко хочешь отделаться… Твой трупешник мне не нужен… — Шайбак с умыслом прижал нож к шее; чувствуя, что при малейшем движении нож просто-напросто перережет горло, Миша лежал не шевелясь. Нож был заточен остро, как бритва.
— Знаешь, что мне нужно? — спросил Шайбак.
— Что? — выдавил Миша. — Что тебе нужно?
— Камешки мне нужны, суслик. — Шайбак надавил на нож. Лезвие надрезало кожу; по шее, стекая на грудь, потекла теплая жидкость.
— Что? — не сразу понял Миша. Тут же застучало: камни. Алмазы.
— Камешки, камешки…
— Какие еще камешки?
— Такие. Алмазы шаха. Только камешки, ничего больше. Где они?
Алмазы шаха. Ну да. Как же он не понял этого сразу. Шайбаку нужны алмазы шаха. Значит, он точно вложник Батмаза. Потому что Батмаз на допросе тоже мог иметь в виду только одно: алмазы шаха.
Еще раз сопоставив слова Шайбака со словами Батмаза, выдавил:
— Я ничего не знаю ни о каких алмазах.
— Знаешь. И все скажешь о них. Все скажешь.
Неожиданно, будто потеряв всякий интерес к Мише, Шайбак встал. Сев на нары, сделал вид, что не обращает на Мишу никакого внимания. Осмотрел лезвие ножа, стер кровь краем майки, спрятал нож туда же, откуда достал, за спину.
Наблюдая за ним, Миша понял: у него сейчас нет сил даже для того, чтобы встать. Он не может даже поднять руку, чтобы вытереть кровь с пореза.
Все же, напрягшись, он ухитрился кое-как взгромоздиться на нары. Прижав руку к шее, нащупал ранку; царапина была небольшой, кровь постепенно останавливалась.
Он держал ладонь на порезе, когда загремел замок и открылась дверь. В камеру заглянул надзиратель; посмотрев на Мишу, перевел взгляд на Шайбака. Что-то спросил по-турецки. Шайбак ответил. Еще раз посмотрев на Мишу, надзиратель кивнул. Закрыл дверь.
— Он спросил, что с тобой, — сказал Шайбак. — Я сказал, пустяки. Ты чесал шею и случайно порезался. Ногтем. Правильно?
Миша не ответил. Шайбак прищурился:
— Запомни, тварь: пока ты не расколешься и не расскажешь, куда ты заныкал камни, я буду отрезать от тебя по кусочку. Мне это позволят сделать. Ты замочил легавого, а значит, ты здесь вне закона. Уяснил?
Не дождавшись ответа, лег на нары. Повернувшись к Мише спиной, сказал в стену:
— Пока объявляется перерыв — чтобы ты смог подумать. Но готовься. Завтра, если будешь молчать, я отрежу у тебя ухо. Потом отрежу второе. Потом буду сечь пальцы, по фалангам. Понял, что я с тобой сделаю?
А ведь Шайбак будет делать именно то, что он сказал, у него здесь, в камере, одна цель. Ясная и простая, как мычание. Любым способом вырвать у него, Миши, признание: где сейчас находятся или могут находиться алмазы шаха. А поскольку он, Миша, знает, что находиться алмазы могут сейчас только в двух местах: или в номерном анонимном сейфе Зираат-банка, или у Гали — выхода для него нет. Галю он не выдаст в любом случае. Это он знает.
— Можешь спать, суслик, — прохрипел Шайбак. — Сейчас погасят свет.
И точно: через минуту после слов Шайбака свет погас.
42
Лежа на нарах и вглядываясь в темноту, Миша подумал: с алмазами разыграно четко. Убили какого-то полицейского и дело хотят навесить на него. То есть для турецкой полиции и, конечно, для тюремной охраны сомнений, что именно он, Миша, убил этого хомута, нет. Батмаз нацелился получить от него информацию об алмазах. Поскольку сам при этом он хочет остаться чистым, он придумал трюк с Шайбаком.
В камере слышался мощный храп. В отчаянии Миша подумал: может, пока Шайбак спит, стоит попытаться незаметно достать у него из-за спины нож? Глупо. Во-первых, что он, Миша, будет делать с этим ножом? Да и Шайбак никогда не позволит ему это сделать. Шайбак опытный урка. У таких, как он, чуткость во время сна в крови.
Да, похоже, выхода нет. Ему ясно только одно: то, что он передал шифр от сейфа Гале, он не выдаст никому и никогда. Даже если Шайбак будет поджаривать его на медленном огне.
Проклятье. Как он влип. Застонал. Он не должен позволять кататься на себе этой скотине… Не должен…
43
Утром, после завтрака, Миша сел на нары. Вдруг с ужасом понял: прием пищи не только не прибавил ему сил, но,наоборот, ослабил. Наверное, у него что-то случилось с ребрами: легкие сдавлены, каждый вдох дается с трудом.
Подумал: да, пожалуй, Шайбак сейчас может делать с ним, что хочет.
Сидящий на нарах Шайбак усмехнулся:
— Кранты пришли? Сдыхаешь?
— Не сдыхаю, не бойся. — Миша постарался не отводить взгляда от круглых глаз Шайбака. Подумал: а ведь выход есть. Точно. Шайбак сейчас уверен: с ним, Мишей, покончено. Значит, надо вывести его из этой уверенности. И вообще, надо вывести Шайбака из себя. Вывести любой ценой.
— Что смотришь? — спросил Шайбак.
— Ничего. Знаешь что, Шайбак?
— Что? — Уловив что-то в его тоне, Шайбак насторожился.
— О каких камнях и алмазах ты болтаешь, не знаю. Но знаю: тебя ко мне подсадили.
— Ну и что? — Шайбак захохотал. — Ну ты меня насмешил. Да, подсадили. А кого это волнует, суслик? Пойми, ты же приговорен. Ты замочил легавого. Я буду делать здесь с тобой, что хочу. Никто даже не чух-нется.
Миша вдруг понял: похоже, Шайбак не очень любит, когда ему смотрят в глаза. Если так — это открытие. Значит, он будет делать сейчас это постоянно. Нарочно не будет отводить взгляда от глаз Шайбака.
За дверью камеры послышались голоса. Мише показалось: один из этих голосов ему знаком. Но понять, чей это голос, он не успел: говорящие прошли мимо.
— Знаешь, как это называется — когда подсаживают? — спросил Миша.
— Чугрей… — Шайбак улыбнулся. — Я знаю, как это называется. Готовься, сейчас кишки вырву.
— Это называется дулыцик, дятел, сучевило. Клянусь, все воры узнают от меня, кто ты.
— Сначала останься живой, суслик. Потом, тебе никто не поверит.
— Поверят. Я ведь знаю: ты в сламе с лейтенантом Батмазом.
— Что? — Шайбак на мгновение застыл. Именно по этой заминке Миша понял: он прислушивается к голосам, вновь зазвучавшим за дверью камеры. Достал из-за спины нож. — Готовься, паскуда.
— Я-то готов. Только ты сначала возьми меня.
— Брать? — В глазах Шайбака появилось что-то, выражавшее не менее чем смертельную угрозу. — А я тебя и брать не буду.
Шайбак сделал неуловимое движение. Нож, вылетев из его ладони, просвистел в воздухе. Что произошло в дальнейшем, Миша сначала не понял, он лишь ощутил страшный удар в левую сторону груди. Покосившись, увидел: нож вошел в грудь больше чем наполовину. Слабость, наступившая после этого, сделала его безразличным ко всему. Он успел лишь почувствовать, что сползает на пол. Подумал: нож вошел в сердце. Но сейчас это уже не имеет никакого значения. Ему все равно, абсолютно все равно. Все равно, потому что он умирает.