В ее глазах было столько гнева, что он испугался. Он ждал, когда этот гнев погаснет. Он должен был, не мог не погаснуть. И гнев действительно погас. Опустив глаза, она стала рассматривать стол. Делала она это так, будто ей было совершенно безразлично, сидит он рядом с ней или нет. Весь вид ее говорил: ответа от него она не ждет. Она лишь рассматривала свои ладони, положенные на стол внешней стороной вверх. Вот подчеркнуто бесстрастно погладила одну из рук пальцами. Непонятно почему, но это движение показалось ему невыносимым.
Наконец, решив, что можно говорить, он сказал:
— Хорошо, Галчонок. Хорошо. Допустим… Допустим, я с тобой согласен. Но тогда… Тогда — что ты предлагаешь?
— Что я предлагаю? — Сказав это, она подняла глаза. Они были абсолютно спокойными. Такими же спокойными, как голос. — Ладно. Ладно. Я скажу, что я предлагаю. Прежде всего, и во-первых, и с самого начала, и без всяких условий, только для того, чтобы мы с тобой могли иметь дело, — ты отказываешься от всего, что связано с уголовщиной. От всего, понимаешь?
— Но… — начал было он, но она подняла руку:
— Стой. Стой, Миша! Дай договорить. Даешь?
Встретив ее взгляд, он сказал:
— Даю. Даю, конечно.
— Спасибо. Мишенька, я не буду тебя убеждать, что я давно поняла, что ты связан с уголовщиной. Не буду даже объяснять тебе, в какой именно момент я это поняла. Сейчас это совершенно не важно. Совершенно. Я просто хочу тебе сказать: ты должен отказаться от уголовщины. И… и… — Как-то странно, затравленно улыбнулась. — И… и… — Сунув руку в карман халата, достала и положила на стол замшевый мешочек. Сморщив нос, вытряхнула алмазы. — И… И прежде всего ты должен отказаться от этого. Вот от этого. От них.
Несколько секунд он рассматривал алмазы. Перевел взгляд на Галю. Понял: ее глаза сейчас стали именно такими, какими они больше всего ему нравятся. Такими, что, вглядываясь в них, он чувствует: ничего не нужно объяснять. Ничего. Эти глаза все поймут Осознав это, он вдруг испытал огромное облегчение. Подумал: ведь того же, о чем он сейчас говорит, он хотел сам. Хотел, точно. Просто не мог сам себе в этом признаться.
Но все равно, он ей не поддастся. Она сказала, что будет сопротивляться. Значит, и он будет сопротивляться. Не меньше, чем она. До конца.
— Галя… — начал он, но ее глаза тут же потемнели.
— Миша… Миша, ради Бога, не нужно мне ничего объяснять! Ты или принимаешь, что я тебе сказала. Или… или мы расходимся.
— Расходимся? — Он попытался снова найти ее глаза, но не смог. — Даже так?
— Да, — тихо сказала она. Снова занялась изучением своих ладоней. — Даже так.
— Но… но подожди. Выслушай хотя бы… разумное объяснение. — Он сказал это, зная: он возражает только из упрямства. — Выслушаешь?
— Если оно действительно разумное — выслушаю.
— Говоря об уголовщине, что ты имеешь в виду? Сейчас, в Стамбуле?
— Все. — Она по-прежнему не смотрела на него. — Все абсолютно. Все, к чему мы прикасаемся. И прежде всего… И прежде всего Юсифа.
— Юсифа?
— Юсифа. — Наконец она подняла глаза. — Юсиф прекрасный парень. Компанейский. Веселый. И все такое. Но он — уголовник. Чистой воды.
— Да? — Он сам почувствовал, как фальшиво звучит его голос. — А ты знаешь, какое Юсиф мне сделал предложение?
— Интересно. Какое?
— Четыре миллиона баксов в год. Мне лично. Чистыми. Если я буду с ним работать.
— Работать? Называй уж, как есть. Заниматься уголовщиной.
— Галчонок… Во-первых, уголовщина — понятие растяжимое. Во-вторых, тем, чем занимается Юсиф в Стамбуле, занимаются почти все. Во всем мире.
— Миша… Не будем обо всех. И обо всем мире. Давай так: Юсиф предложил тебе четыре миллиона долларов в год? Да или нет?
— Да. Предложил.
— Вот и откажись. И откажись… — Покосилась на алмазы. — Откажись от них. У тебя с них все и началось. Я ведь знаю. И все. Мишенька, все. Идем спать. Я устала.
Встала — и, не глядя на него, ушла в спальню.
54
Он лежал на кровати и смотрел в потолок Лампа была выключена. Комната сейчас была освещена лишь слабым отсветом фона рей, проникавшим сквозь колеблющиеся шторы. Галя лежала рядом. Разделась и легла он; без него; когда он вошел, свет уже был потушен. Ощутив в тот момент легкую обиду, О! разделся в темноте и лег рядом. И вот лежит уже, наверное, с час. Странно: его обида сей час прошла. Вместо нее наступила легкость Легкость, потому что он знает: он принял решение. Оно будет бесповоротным. И не потому, что его к этому решению подтолкнула Галя. Просто он понял: он должен принять именно такое решение. И никакое другое.
Прислушался. Галиного дыхания не слышно. Но он знает: она не спит. Решив нарушить молчание,сказал:
— Галчонок… Галчонок, да отзовись же… Я ведь знаю, ты не спишь.
— Знаешь — и знай. — Она сказала это ясным и твердым голосом. Ясно, все это время она не спала.
— Галчонок… — Нащупал ее руку. — Не сердись. Я с самого начала понял: ты права.
Она долго молчала. Наконец сказала не очень уверенно:
— Да?
— Да. Я сделаю так, как ты просишь. Клянусь. Я сам давно об этом думал. Честно. Только… — Замолчал.
— Да — только? — Он почувствовал: ее рука ожила.
— Все просто: я ведь рассчитывал на эти четыре лимона баксов. И еще на лимон — если удалось бы сдать камни. Ладно. Я откажусь, как ты говоришь, от уголовщины. И от камней. Но тогда — на что мы будем жить?
Он почувствовал: ее рука сжала его руку, как тисками.
— Миша… Не думай об этом. Если только… Если только ты действительно это твердо решил — мы уедем. Улетим. Завтра же. Первым же самолетом.
— Улетим — куда?
— Куда? — Наступила долгая пауза. — В Амстердам.
— В Амстердам?
— Да, в Амстердам. Не спрашивай, почему именно в Амстердам. Потом я тебе все объясню. Завтра. Или уже там. Виза есть. Денег, думаю, мы наберем. Я продам украшения. Да и… у меня кое-что есть. Около тысячи долларов. Своих.
Он сжал ее руку:
— Галчонок… Ты же знаешь: дело не в деньгах.
— Знаю. Знаю, что дело не в деньгах.
В следующую секунду он почувствовал, как она обняла его. И это было лучше и понятней тысячи слов.
55
Выслушав его, Юсиф подошел к краю обрыва. Замолчал, глядя вниз. Море под скалами, поблескивая на солнце, плавно колебалось; волны упорно вытесняли на берег не поддающуюся им пену. Обе машины, на которых они сюда приехали, «крайслер» Юсифа и Мишин «вольво», стояли здесь же, на крохотной скальной площадке. После Мишиного утреннего звонка место для разговора, который, как сообщил Юсифу Миша, будет важным, Юсиф предложил сам. Сейчас, оглядывая море и пустынное взгорье вокруг, Миша подумал: для такого разговора место действительно самое подходящее. Он говорил с Юси-фом начистоту. И не хотел бы, чтобы хотя бы звук из этого разговора был услышан кем-то еще.
— Жаль, — сказал наконец Юсиф. Подойдя к Мише, взял его за локоть. Улыбнулся. — Жаль. Хотя я понимаю… Галю.
— Дело не только в Гале.
— Правильно. Не только. Но и в Гале. Я правильно понял: ты хочешь вообще завязать?
— Да, хочу. Если получится.
— Знаешь… — Прищурившись, Юсиф внимательно посмотрел ему в глаза. — Знаешь… может, и получится. Ведь Вагиф… которого ты… там… гранатой — твой первый замоченный? Правильно?
— Правильно. Только, Юсиф, не нужно облегчать мне жизнь. Я сам разберусь со своими замоченными.
— Миш, кончай. — Юсиф обнял его за плечи. — Это я так, к слову. Забудем. Хорошо?
— Хорошо.
— Значит, вы решили в Амстердам?
— В Амстердам.
— Ладно. В Амстердам так в Амстердам. Когда хотите лететь?
— Сегодня.
— Ладно. Ну что, тогда… — Юсиф протянул руку. — Все? Будем надеяться, что еще свидимся? Да?
— Будем. — Трясанув руку Юсифа, Миша накрыл ее своей второй ладонью. — Спасибо, Юсиф. Но есть еще одно дело. Небольшое.
— Еще одно дело?
— Да. — Достал из кармана мешочек. — Открой-ка ладонь.
— Ладонь? Зачем? Что у тебя там, в мешке? — Юсиф изучал мешочек, как птица, склонив голову Набок.
— Не важно. Юсиф, очень тебя прошу, как друга… Пожалуйста. Дай ладонь. Сейчас все сам увидишь.
— Ладно. — Юсиф протянул ладонь. — Раз надо, на.
Миша высыпал на ладонь Юсифа алмазы. Положил сверху пустой мешочек. Переведя взгляд с алмазов на Мишу, Юсиф спросил:
— Что за прикол? Что-то не пойму. Что это?
— Эти цацки твои. Бери.
— Цацки? — Юсиф тронул один из камней; алмаз, сверкнув на мгновение нестерпимым блеском, тут же погас. — Это алмазы шаха.
— Точно. Они.
— И… сколько ты хочешь за них?
— Нисколько. Они твои просто так. — Предупредив протестующий жест Юсифа, поднял руку: — Юсиф! Я ведь не сказал «дарю». Я их тебе просто отдаю. Отдаю, и все. Я хочу избавиться от них. Понимаешь? Наверное, лучше, если они будут у тебя. Чем бы я их выбросил в море.
Юсиф все еще держал ладонь с алмазами перед собой. Усмехнулся:
— Ну, прикол… Пожалуй, ты в самом деле решился.
— Спрячь их, пожалуйста. Все-таки ценная вещь.
— Ценная? — Юсиф аккуратно собрал камни в мешочек. — Ценная… Ну, прикол. Конечно, я их не выкину в море. — Спрятал мешочек в карман. —Ладно. Спасибо. Следующий ход за мной.
— Не нужно никакого следующего хода. Попрошу только… — Миша замолчал. Подумал: не будет ли эта его просьба выглядеть фальшивой. Нет, не будет.
Юсиф выжидательно смотрел на него. Повторил:
— Попросишь только?
— Юсиф, у меня к тебе будет просьба: позаботься о Луке.
— О Луке?
— Да. Чтобы его похоронили по-насто-ящему. Здесь. А то… представляю, как они его… там.
— Шайтан… — Юсиф застыл. — Миша, конечно.Я сделаю все.
— Спасибо.
Они замолчали. Было слышно, как внизу вяло бьют о камни волны.
— Где его хоронить? — спросил Юсиф. — Он… был православный?
— Не знаю. Наверное, его все-таки нужно, похоронить на православном кладбище. Я так думаю.
— Ладно. Не волнуйся, Миша, я обо всем позабочусь.