В ответ — вежливая холодная улыбка.
— Вы знали вопросы заранее?
— Нет. — Пожалуй, тут уместно усилить эмоции. — Да что все это значит, в конце концов? Я не привык, чтобы меня обвиняли во лжи люди вашего сорта!
— Это стандартная процедура для всех заметных фаворитов, лорд аурей, надеемся на ваше понимание, — угрюмо бубнит чиновник. — Любой результат, сильно превышающий среднестатистическое отклонение, становится объектом пристального внимания… Выполняя задания, вы передавали управление своим планшетом другим лицам?
— Нет, я же сказал, это было невозможно!
Они берут у меня кровь на анализ, сканируют мозг и отбывают восвояси, даже не сообщив результатов.
— Таков порядок. Вы получите ответ через две недели.
Мы получили его через четыре. Признаков жульничества на вступительных испытаниях не обнаружено. Затем, через два месяца после экзаменов, приходят результаты, и теперь я понимаю, отчего так засуетилось бюро стандартов. Я ответил неправильно только на один вопрос — из сотен!
Танцор, Гармони и Маттео молча смотрят на меня, выкатив глаза. Потом Танцор падает в кресло и истерически хохочет:
— Мы это сделали! Будь я проклят!
— Не мы, а он, — поправляет Маттео.
Отсмеявшись и отдышавшись, Танцор бежит за шампанским, но я словно продолжаю ощущать на себе его опасливый взгляд как на что-то странное и чужеродное. Такое впечатление, что они сами не понимают и испуганы тем, что создали. Тайком прикасаюсь к обручальной ленте на груди и к цветку гемантуса в кармане. Не они меня создали. Она. Эо.
Вскоре из училища прибывает служитель, чтобы препроводить меня к месту учебы. Пришла пора прощаться. Танцор долго держит, пожимая, мою руку и смотрит в лицо так, как смотрел отец перед казнью. Старается подбодрить меня, но в глазах — беспокойство и сомнение. Готов ли я к столкновению с новым, чуждым для меня миром? До конца ли выполнили наставники свой долг? Отцу было двадцать пять, когда он смотрел на меня в последний раз. Танцору — сорок один, но взгляд точно такой же. Усмехаюсь про себя: дядька Нэрол никогда так не смотрел, даже когда отпустил к виселице снять тело жены. Вероятно, слишком хорошо знал ответы на эти вопросы, испытав мой удар правой. Нэрол учил меня больше, чем кто-либо другой, и танцам, и главному, — быть мужчиной. Можно подумать, он знал мое будущее, и, хотя пытался отговорить идти в проходчики, именно его уроки позволили мне выжить. Остается надеяться, что новые уроки окажутся не хуже.
Танцор дарит мне свой перстень с лезвием, но теперь он переделан и напоминает латинскую L.
— Пускай думают, что это спартанский знак, который лакедемоняне носили на щитах, — поясняет он, — а тебе он напомнит о Ликосе и родном клане.
Гармони берет мою руку и нежно целует в то место, где раньше был наш круг со стрелой. Прежде холодный и злой, глаз на здоровой половине лица покраснел от слез. Другой плакать просто не может.
— Эви будет жить с нами, — шепчет она, потом вдруг лукаво улыбается. — Думаешь, ты один все замечаешь? Здесь ей будет лучше, чем с Микки.
С Маттео мы обмениваемся формальными поклонами и произносим все положенные слова и титулы. Потом он протягивает руку, но, к моему удивлению, не пожимает мою, а выхватывает у меня из кармана засушенный красный цветок. Тянусь, чтобы отобрать назад, но Маттео до сих пор единственный, чья реакция быстрее моей.
— Нет, патриций, — грустно качает он головой, — столько красного брать нельзя. Красная обручальная лента на пальце и то смотрится странно.
— Оставь хоть лепесток.
— Так и думал, что попросишь. — Маттео достает золотой кулон со знаком дома Андромедус и вкладывает мне в руку. — Скажи ее имя. — В ответ на слово «Эо» стилизованная фигурка Пегаса раскрывается, как цветочный бутон, и Маттео кладет внутрь один лепесток. — Это твое сердце, оно теперь в золотой броне.
— Спасибо, Маттео… — Со слезами на глазах я обнимаю его, не давая отстраниться. — Если выживу там дольше недели, то только благодаря тебе… патриций.
— Держи себя в руках, — бормочет розовый смущенно, освободившись от объятий. — Манеры, манеры и еще раз манеры… — Голос его вдруг крепнет. — А потом спали́ эту их лавочку, на хрен!
Сжимая в руках золотого Пегаса, снова разглядываю убегающую поверхность планеты сквозь прозрачный пол челнока. Где-то там, глубоко под красными песками и зеленым редколесьем, протянулись лабиринты шахт, где я вырос. Интересно, кто теперь в Лямбде проходчик? Лоран не дорос еще, а Барлоу, наоборот, старый. Киран? Нет, он слишком ответственный. У него дети. А в нашей семье и так было слишком много смертей. Выгорел Киран, не пойдет он на риск. Лианна и то горячее его, но женщину никто не возьмет. Скорее всего, Даин, брат Эо. Отвага бьет через край, жаль только, мозгов маловато. Типичный проходчик — проживет недолго. От этой мысли мне становится дурно.
Что-то слишком я нервничаю. Поднимаю голову, гляжу на попутчиков. Шестеро курсантов молчат, задумавшись каждый о своем. Худенький паренек с открытым лицом и какой-то совсем детской наивной улыбкой встречается со мной взглядом.
— Юлиан, — представляется он. Пересаживается поближе, пожимаем друг другу запястья по всем правилам. Обменяться данными мы не можем, планшеты у всех отобрали. — Интересное имя — Дэрроу.
— Ты бывал в Эгее? — спрашиваю.
— Еще бы! — улыбается он. Юлиан всегда улыбается. — А ты что, разве нет? Странно… Он оглядывается. — Тут одни новые лица, столько было знакомых, но почти никто не выдержал экзаменов. А вообще, я тебе даже завидую. В Эгее как-то неуютно — красиво, конечно, но столичная жизнь совсем другая — суетливая… и дешево стоит, как говорится.
— Только не для нас.
— Наверное, — смеется он, — если в политические игры не соваться.
— Я вообще играми не интересуюсь… — хмыкаю я, но, заметив его удивление, подмигиваю, — разве что на деньги. Ну, ты понял.
— Понял, понял. Предпочитаешь, шахбокс или, может, гравикросс?
— Шахбокс одобряю, но спортбой кладет его на обе лопатки, — сверкаю я улыбкой аурея.
— Особенно если болеешь за Нортаун! — радостно подхватывает Юлиан.
Я разочарованно морщусь:
— Нортаун? Ну, тут мы едва ли сойдемся. — Тыкаю себе большим пальцем в грудь. — Йорктон — чемпион!
— Ха, Йорктон! — хохочет он. — Точно не сойдемся.
Знал бы он, какой ледяной холод кроется за моей улыбкой. Вся эта болтовня для меня — всего лишь заученные с Маттео модели общения. Тем не менее Юлиан не вызывает отвращения, на чудовище не похож…
А должен быть чудовищем.
— Мой брат уже, наверное, в училище, ему ближе добираться из нашего поместья в Эгее. Наверняка уже там всех всполошил! — Юлиан уважительно качает головой. — Вот кто настоящий аурей, быть ему примасом, к гадалке не ходи! Гордость отца, а у нас в семье есть из кого выбирать, уж ты мне поверь. — В голосе парнишки одна любовь, ни капли зависти.
— Примасом? — не понимаю я.
— Ну, так в училище называют лидера в своем братстве.
О братствах мне приходилось слышать немало. Их всего двенадцать, по числу богов древнеримского пантеона, и каждое отвечает своему набору личностных качеств. Братства объединяют золотых и после окончания училища, помогая достойным в поисках покровителя и дальнейшем продвижении по карьерной лестнице. Выбрать могущественную семью и служить ей — главная цель жизни аурея, и предан он своему патрону, а не народу планеты, который, скорее, презирает. Семьям принадлежит истинная власть в Сообществе, они располагают собственными армиями и флотами, которые входят в состав объединенных сил.
— Эй, голубки́, еще не наворковались? — раздается голос из дальнего угла.
На нас глядит, ухмыляясь, тощенький смуглый мальчуган с вихрами грязноватого оттенка. Тонкие губы, крючковатый нос. Типичная бронза.
— Мы тебе мешаем? — спрашиваю с вежливым сарказмом.
— Ваша собачья свадьба? Пожалуй, да. Слишком шумно.
Юлиан вскакивает с сиденья:
— Извинись, тварь!
— Отвали, щенок. — Тощий брезгливо отворачивается, потом снова ухмыляется, глядя на белую перчатку в руке Юлиана. — Решил подтереть мне задницу, педик?
— Что? Ах ты… мразь! — Юлиан задыхается от негодования. — Кто тебя воспитывал?
— Твоя мамаша, когда ходила в лес к волкам поразвлечься.
— Мразь! Гадина! — Юлиан швыряет перчатку в лицо обидчику.
Я посмеиваюсь про себя. Бронзовый малыш смахивает повадками на ребятишек из Ликоса, вылитый чертенок Лоран или его приятели из Беты. Юлиан не знает, как себя вести с такими.
— Я вызываю тебя, патриций! — выпаливает он ритуальную формулу.
— Поединок? — фыркает тощий. — Я тебя чем-то задел? Ладно, договорились. После перехода вытру ноги о твою фамильную гордость, педик. — Он громко сморкается в перчатку Юлиана.
— Почему не прямо сейчас, трус? — Юлиан надувается, старательно выпячивая грудь. Так, должно быть, учил его отец. Никто не смеет оскорблять его семью.
Обидчик хохочет:
— Ты совсем идиот? Откуда здесь оружие? Отвали, встретимся после Пробы.
— Какой еще Пробы? — Юлиан наконец задает вопрос, который волнует и меня.
Тощий скалится в самодовольной ухмылке. У него даже зубы какие-то грязные.
— Проба — последний экзамен, кретин! Секретный! Главный секрет по эту сторону юбки Октавии Луны. Щенкам о нем знать не положено.
— А ты-то сам откуда знаешь, бронза? — интересуюсь я.
— Шепнул кое-кто. Да не знаю я толком, громила. Так, слыхал краем уха.
Зовут смуглого охальника Севро, и мне он начинает нравиться.
И все-таки что за таинственная Проба? Вздыхаю, думая о том, как мало, по существу, мне известно. Юлиан, немного успокоившись, заводит разговор с другим пассажиром челнока. Обсуждают результаты экзаменов. Снова поражаюсь, насколько они низкие у большинства. Зачем таких вообще принимают? Даже Севро презрительно фыркает, прислушиваясь к беседе. Сам-то он как сдал?
В долину Маринер мы прибываем ближе к ночи. Кажется, что гигантский светящийся шрам на темной поверхности Марса не имеет границ. В самом центре его вздымается целый лес огненных мечей столичного мегаполиса. На крышах небоскребов ритмично вспыхивает многоцветная реклама ночных клубов. На танцевальных площадках кувыркается в воздухе золотая молодежь, поднимаясь и падая в такт прихоти музыкального гравимикса. Над городскими кварталами блестят прозрачные шумозащитные пузыри. Челнок про