— Не надо, Дэрроу! — слышу за спиной. Поворачиваюсь — Виргиния выглядывает из-под одеяла.
Пожимаю плечами:
— Тогда нам придется уходить, а ты больна… И можешь умереть.
Здесь, в пещере, по крайней мере, тепло.
— Уйдем утром, — кивает она. — Я крепче, чем кажется.
Так бывает, но на этот раз все наоборот.
Под утро я проснулся и почувствовал ее рядом — подобралась мне под бок, прижалась и дрожит, словно лист на ветру. Едва дышит, на щеках запеклась соль. Вдыхаю запах золотых волос. Ах, если бы здесь лежала Эо! С тяжелым сердцем обнимаю девушку, но эта тяжесть из прошлого. Виргиния для меня — словно весна, идущая на смену долгой зиме.
Поутру, встав и собравшись, уходим в самую глухую чащу. Там строим укрытие под скалой из поваленных деревьев и глыб спаянного морозом снега. Что случилось дальше с теми двумя подонками, мы так никогда и не узнали.
Виргиния никак не может заснуть, все кашляет, лоб у нее обжигающе горячий. Когда затихает, прижавшись ко мне спиной, я целую ее в затылок, очень осторожно, чтобы не разбудить, хотя втайне очень хочется, чтобы она почувствовала. Тихонько напеваю песню Персефоны.
— Как жаль, я совсем не помню слов, — шепчет вдруг Виргиния.
Голос у меня стал грубый и хриплый, петь не приходилось со времен Ликоса, но после нескольких неудачных попыток мелодия начинает складываться.
Слушай и помни, как таял сон,
Солнечный жар и колосьев стон,
Танец кружился и песнь текла
О битве добра и зла.
Помни, сын мой, как грянул ад,
Листьев пожар и осенний хлад,
Танец кружился, и песнь звала,
И алая кровь текла.
Слышишь, косит в долине жнец,
Косит жнец, косит жнец,
Песней зовет из долины жнец
И зимняя стонет мгла.
Дочь моя, помни зимы приход.
Мороз убивал, цепью стиснул лед,
Танец кружился, и стыла мгла,
От снега белым-бела.
Любовь моя, помни ропот и стон.
Зима не сдавалась весне в полон,
Но песня из наших взошла семян
В снегах, где корысть и обман.
Помни, сын, как стонали в цепях,
Злато и сталь наводили страх,
Но в танце мы вырвались из оков
В долину счастливых снов.
Слышишь, косит в долине жнец,
Косит жнец, косит жнец,
Песню в долине заводит жнец
О том, что зима ушла.
— Странно… — произносит она задумчиво.
— Что именно?
— Отец говорил, что эта песня может вызвать бунт, погибнут люди… а мелодия такая нежная. — Кашель сотрясает ее тело, на губах кровь. — Мы часто пели песни у костра, когда выезжали за город… отец не хотел… — снова приступ кашля, — не хотел, чтобы нас кто-то услышал… А потом, когда не стало брата, мы больше уже никогда не пели.
Я вижу, что жить ей осталось недолго. Бледная, совсем истаяла, сил нет даже на улыбку. Ждать помощь с Олимпа, похоже, бесполезно, остается только одно: оставить больную в укрытии, а самому отправиться на поиски лекарства. Какое-нибудь братство могло получить антибиотики в качестве приза. Идти надо срочно, только сначала пополнить запасы пищи.
Увязая в сугробах, пробираюсь по зимнему лесу. На мне новая накидка из шкуры белого волка. Внезапно осознаю, что я не один, кто-то идет следом. Тоже в маскировочной одежде, я его не вижу, но чувствую кожей. Делаю вид, что поправляю тетиву лука, и незаметно озираюсь — никого, снег и тишина, никаких следов, лишь ветер слегка колышет хрупкие веточки. Шагаю дальше и снова ощущаю кого-то за спиной. Пристальный взгляд сверлит спину — как будто ноет старая рана.
Замираю на месте, гляжу в сторону, словно заметил дичь, и кидаюсь в гущу кустов, а на той стороне быстро взбираюсь на высокую сосну. Внезапно слышу легкий хлопок, гляжу вниз — невидимый преследователь должен стоять прямо подо мной. Раскачиваю ветви руками и ногами, обрушивая снег, — и вижу пустой контур человеческой фигуры. Голова задрана, глядит на меня.
— Фичнер? — окликаю.
Новый хлопок. Так и есть, пузырь из жвачки.
— Давай слезай, ловкач, — командует куратор хрипло, отключая плащ-невидимку, гравиботы и проваливаясь в сугроб.
На Фичнере шикарный черный термокостюм, не чета моим одежкам и вонючим, плохо выделанным меховым шкурам. Лицо осунулось, выглядит усталым.
— Решил доделать работу Кассия? — спрашиваю, спрыгивая в снег.
Он с ухмылкой окидывает меня взглядом:
— М-да, ну и видок у тебя. Краше в гроб кладут.
— Да и ты что-то сдал, — хмыкаю я. — Сладко ешь, мягко спишь, а поди ж ты.
В свинцовом зимнем небе за оголенными скелетами деревьев смутно виднеется вершина Олимпа.
Куратор продолжает с улыбкой меня разглядывать:
— Судя по датчикам, ты килограммов десять скинул.
— Лишний жир — обуза, — парирую я, — Кассий помог, срезал. Ионный клинок, он почище скальпеля.
Поднимаю лук и прицеливаюсь, хотя импульсная броня отразит все что угодно, кроме разве что молекулярной бритвы, против которой даже силовое поле не очень эффективно.
— Эх, пристрелить бы тебя!
— Не посмеешь, говнюк, я куратор.
Пускаю стрелу ему в бедро. Окутанная радужным сиянием силового щита, она замедляет полет и падает. Стало быть, защиту они не снимают никогда.
— Не надоело дурачиться? — зевает Фичнер.
Вооружился до зубов, гад. Небось и бритва есть, и шокеры в перчатках. Снег тает, не долетая до его кожи. Углядел меня на дереве, значит и инфракрасные имплантаты в глазах. Датчики, анализаторы в поле зрения и прочее и прочее. Наверное, может на ходу сделать мне анализ крови. Интересно, как насчет спектрального анализа?
Куратор снова зевает.
— На Олимпе суета, мало спим в последнее время, — объясняет он.
Я волком гляжу на него:
— Кто дал Шакалу запись нашего боя с Юлианом?
— Берешь быка за рога? Ну-ну… — Он что-то успел нажать, пока я говорил. Шума ветра больше не слышно, а наши слова отдаются эхом от стенок невидимого звуконепроницаемого кокона. Выходит, у них и такое имеется.
— Кураторы дали, — отвечает Фичнер.
— Кто именно?
— Ну, Аполлон или все… Какая разница?
— То есть Шакал ваш общий любимчик, так надо понимать?
На губах его лопается очередной пузырь.
— А что в этом удивительного? Не всем положено выигрывать, обычное дело… Ты так попер вверх, что пришлось.
Выглядит Фичнер и в самом деле неважно. Косметика не может скрыть мешков под глазами, живот отвис, мышцы дряблые. А еще он явно очень нервничает, и вовсе не из-за своей внешности.
— Положено? — фыркаю я. — Что еще за чертовщина? Говорили, что каждый должен показать себя и пробить себе дорогу наверх. Выходит, кого-то проталкивают? Выиграть должен Шакал, да?
— Прямо в точку, — кивает он мрачно.
— Тогда какой смысл? — не понимаю я. — Зачем правила, если их нарушают? Вся идея летит к чертям.
И в самом деле, задача ставилась отобрать лучших, а если победитель назначен заранее, зачем вообще нужно училище и все эти заморочки? Власть в Сообществе принадлежит тем, кто наиболее для нее пригоден, так они утверждают, а теперь предают собственные принципы, вмешиваясь в драку на школьном дворе. Все те же фальшивые лавры — сплошное лицемерие!
Фичнер молчит.
— Нет, ты скажи, — не унимаюсь я, — кто он такой, этот Шакал? Будущий Александр Великий? Цезарь? Чингисхан? Наполеон?.. Чушь какая-то!
— Адриус — сын нашего дорогого лорд-губернатора Августуса, вот что самое главное.
— Это я уже слышал, но неужели этого достаточно?
— К сожалению, да.
— Но почему?
Он вздыхает:
— Губернатор заставил всех кураторов дать согласие — одних подкупом, других угрозами. Его сыну помогают тайно, потому что реальные хозяева игры, члены правления братств, следят из своих дворцов и яхт за каждым нашим шагом. Они сами имеют большое влияние, а еще есть бюро стандартов, сенат и губернаторы других планет. Училищ много, и каждое имеет возможность наблюдать за ходом учебы у коллег.
— Каким образом?
Фичнер показывает на золотое кольцо с волчьей головой.
— Биометрическая нанокамера, — объясняет он. — Не беспокойся, через кокон они не видят. Я включил блокировку, и всегда есть полдня на редактирование. А вообще, любой нобиль имеет право понаблюдать, на случай если ему вздумается взять тебя под свое крыло после учебы. За тебя ведь многие болеют.
У меня все внутри холодеет. Тысячи ауреев наблюдают за мной каждую секунду! Деметрий Беллона, император Шестого флота, член правления братства Марса, своими глазами видел, как я убиваю одного его сына и вожу за нос другого. А если бы я сболтнул тогда Титусу, что раскрыл его, и признался сам? Или хотя бы пробормотал что-то вслух, когда брел потом по коридору?
— Что будет, если кольцо снять?
— Тогда ты исчезнешь с экранов, останется только сигнал со стационарных камер. — Фичнер подмигивает. — Только не говори никому… Короче, если коллегия выборщиков узнает о проделках губернатора, жди беды. Мало того что братства окрысятся друг на друга, это означает открытую войну между семьями Августус и Беллона.
— И у тебя будут неприятности?
— Мне тогда просто не жить, — криво усмехается он.
— Так вот почему ты сам не свой. Но я-то тут при чем?
— Слишком много у тебя поклонников, Дэрроу, и в нашем братстве, и в других. Они очень расстроятся, если ты погибнешь, и особенно Лорн Аркос, Меч Марса. Ты наверняка много о нем слышал. Бритвой владеет бесподобно.
— При. Чем. Тут. Я?
— Твое дело — выжить. Сиди тихо, не стой на пути Шакала, иначе Юпитер с Аполлоном сотрут тебя в порошок, а я ничего не смогу поделать.
— Верные псы лорд-губернатора?
— И не только они.
— Если меня убьют, выборщики сразу поймут, что дело нечисто.
— Не поймут. Аполлон будет действовать чужими руками, а если сам, то отредактирует записи. Они с Юпитером не дураки, так что не рыпайся. Уступишь Шакалу победу, зато сохранишь будущее для себя.