— Это был твой хедж[142], не так ли? На случай, если ты во мне ошибся, и я бы запустил Митру. Если бы я уничтожил эту Вселенную, ты смог бы запустить её снова.
Он закрывает сейф и кладёт его обратно под стол.
— Я очень верю в тебя, но давно понял, что всегда разумно иметь запасной план.
— Если запустить Сингулярность, она перезагрузит эту Вселенную или начнёт другую?
— Невозможно заранее сказать, пока это не произойдёт. И в конце концов, разве это имеет значение?
— Не для меня. Хотя, может, мне будет не хватать сигарет.
Он указывает на кристалл у меня в руке.
— Если наткнёшься внизу на одного из моих братьев, отдай ему. Окажи мне эту услугу, и я буду у тебя в долгу. — Он достаёт бутылку вина. Мунинну всегда нравится скреплять сделку выпивкой. Это одна из причин, по которой с ним хорошо иметь дело. — А до тех пор оберегай кристалл. Он единственный. Итак, могу я дать тебе что-нибудь, что поможет в твоём путешествии?
Он наливает нам вино в два бокала для виски с выгравированными на стенках танцующими девушками. Я чувствую себя как в «Крысиной стае».
— Что у тебя есть? Я не знаю, во что вляпаюсь там внизу.
Мунинн роется в коробке со всяким хламом на углу стола и достаёт что-то размером с жёлудь. Он ставит его на стол и пьёт вино. Предмет маленький и весь в крапинках.
— Похоже на яйцо, — замечаю я.
Мунинн кивает.
— Так и есть. Отложившее его существо не обитает в этом измерении, но не волнуйся. Оно не экзотичнее археоптерикса, так что яйцо вполне съедобно.
— Значит ли это, что если я буду держать его в тепле, то получу летающего ящера?
У Мунинна загораются глаза.
— Разве это не было бы прекрасно? Но нет, это яйцо обладает целебными свойствами. Если тебя ранят, оно поможет тебе исцелиться и притупить боль. У него очень прочная скорлупа, так что не думай, что тебе нужно обращаться с ним деликатно. Просто сунь его в карман. Если оно тебе понадобится, зажми между зубами и сильно надави. Я слышал, что на вкус они довольно сладкие. Как белый шоколад.
— Ты никогда не пробовал?
— Меня никогда не ранили.
Если бы у меня было больше времени, я бы, несомненно, захотел побольше услышать об этом, но времени у меня нет.
— Кстати. Снаружи на Бродвее припаркован симпатичный «Бонневиль» ’55 или ’56. Он мне больше не нужен, а те люди, у которых я его забрал, его не заслуживают. Он будет хорошо смотреться в твоей коллекции.
— Ты слишком добр ко мне, — говорит он, обходя стол, — я обязательно заберу его, прежде чем его эвакуируют.
Я бросаю яйцо в карман пальто и встаю.
— Мне нужно собрать вещи, так что пора идти.
Мунинн тепло жмёт мне руку.
— Береги мой кристалл, а я приберегу для тебя Митру. Надеюсь, скоро увидимся здесь.
Он машет мне, когда я ступаю в тень возле лестницы…
…И выхожу в затемнённый укромный вход в Музей Смерти напротив отеля. Технически, приближается вечер, но только технически. Солнце не зайдёт ещё три часа, а я очень устал.
Когда я выхожу на солнце, жар пустыни сильно бьёт по мне. Забавно. Я живу здесь бо́льшую часть своей жизни, так что едва обращал внимание на жару. Возможно, я чувствую его сейчас, потому что выхожу из прохладной пещеры Мунинна. А может, я замечаю его так же, как человек с раком в терминальной стадии замечает каждый листочек, каждый обрывок песни, каждое дуновение от проезжающей машины и цвет смога над холмами, пока его везут в хоспис.
Когда я возвращаюсь в комнату, Кэнди растолкала и распинала в сторону бо́льшую часть сломанной мебели, оставив наполнять расчищенное пространство минималистскую россыпь стульев и ламп.
— У тебя здесь довольно уютно. Словно пронёсся смерч, но не полноценный ураган.
Она носком кроссовки заталкивает пару ножек сломанного стола под груду обломков.
— Я хотела произвести хорошее впечатление на отель, чтобы они могли полюбоваться всем тем, что мы не сломали.
Она смотрит на мусор, а не на меня.
— У тебя нет причины уходить. Ты слышала, что сказал Мейсон. Как бы всё ни повернулось, это не продлится больше трёх дней.
Она смотрит на меня через плечо, пиная в кучу осколки и битое стекло.
— Ты хочешь, чтобы я просто болталась здесь, будто ты вышел за сигаретами?
— Я вернусь.
Она поворачивается ко мне лицом, сложив руки на груди и уставившись себе под ноги.
— Правда? Ты не собираешься найти какое-нибудь более важное занятие? Спасать китов в Нарнии или основать приют для адовых бездомных?
— Если ты думаешь, что я собираюсь вернуться к Элис, то ошибаешься. Я возвращаюсь, чтобы спасти её. Это две разные вещи.
— Легко говорить, стоя здесь, когда не видишь её, и глаза не мокрые от слёз. Она любовь всей твоей жизни, а я просто какая-то девка с клыками, которую ты любишь трахать.
Ненавижу подобное дерьмо. Это то, когда я хочу оказаться в Даунтауне и остаться там. Это то, что обычные люди называют реальной жизнью, а я терпеть не могу. Дайте мне тысячу адовых глоток, чтобы я их перерезал. Это будет лучше.
— Это не так, и ты это знаешь, — говорю я.
Наступает долгая пауза.
— Хочется думать.
— Вперед и с песней. Вот что значит, находиться рядом со мной. У меня бывает не так много свободного времени.
Я подхожу к ней. Она всё ещё смотрит себе под ноги. Руки по-прежнему сложены на груди, но она не отстраняется. Я кладу руки ей на плечи.
— С тех пор, как я вернулся, из-за меня все вокруг умываются кровью. Паркер едва не убил Аллегру и Видока. Бродячий откусил кусочек от Бриджит. Док Кински мёртв. Элис утащили в ад. Теперь этот парнишка Хантер и ты.
Она опускает руки по бокам.
— Я не могу исправить то, что уже произошло, но, чёрт возьми, могу пресечь всё в источнике, и это то, что я собираюсь сделать. Я делаю это не ради Элис, тебя, Дока или кого-то ещё. Я делаю это ради себя, потому что устал ждать, какое ещё гнусное дерьмо выдумает Мейсон, и кто пострадает.
Я провожу рукой по её затылку, чувствуя лохматые волосы Джоан Джетт.
— Не оставайся, если не хочешь. Чёрт, я даже ни разу не угостил тебя завтраком, как обещал. Будет здорово, если, когда я вернусь, ты будешь здесь, но я не стану тебя винить, если тебя здесь не окажется. Не знаю, стал бы я торчать в этой недоделанной лошадиной опере[143]. Так что, если я больше тебя не увижу, спасибо, что какое-то время поиграла со мной в монстра. Было здорово. — Я поворачиваюсь и направляюсь к двери, но останавливаюсь, прежде чем открыть её. Не оборачиваюсь, добавляю: — Ты почувствовала вкус крови, когда укусила того дилера в «Твёрдом решении». Обещай мне, что отправишься к Аллегре и возьмёшь зелье, которое помогает тебе контролировать жажду.
— Обещаю.
Я выхожу на балкон, закрывая за собой дверь.
На парковке иностранные студенты по обмену играют в баскетбол и едят буррито из припаркованного на улице фургона-закусочной. Пара достали ноутбуки и болтают по видеочату со своими семьями.
Я направляюсь в нашу с Касабяном комнату. Кто-то хлопает меня по плечу.
— Эй.
Кэнди обходит и встаёт передо мной:
— Родившись в горящем доме, ты считаешь, что весь мир в огне. Но это не так.
— Что это?
— Это мне сказал Док. Сначала я не поняла, но позже в этом появился смысл. Я подумала, может, это тебе поможет.
— Спасибо.
Я киваю на дверь.
— Зайдёшь?
Она слабо улыбается и кивает. Мы заходим внутрь. Там беседуют Видок, Аллегра и отец Травен. Двое сидят на кровати, а Травен в кресле напротив. Касабян за своим компьютером слушает их и курит. Кэнди подходит и садится рядом с Аллегрой. В углу маленькая односпальная кровать. Она никогда не используется, так что на неё просто сваливают всякий хлам. Журналы. DVD. Грязную одежду. Несколько бутылок «Джека Дэниэлса». Я смахиваю всё это на пол и собираюсь присесть, но не судьба.
— Это моя прощальная вечеринка или поминки? Потому что если предполагалась вечеринка, то всё не так.
— Мы знали, что ты есть ты, что просто ускользнёшь в ночи, словно вор, — говорит Видок, — Так что решили на некоторое время навязать тебе свою компанию, прежде чем ты уйдёшь.
Я смотрю на Видока.
— Ага. Ты прав. Я бы так и поступил, так что вам не пришлось бы смотреть, как я дёргаюсь до заказа.
— Что будет на закате? — спрашивает Аллегра.
— Я поступлю как Роберт Джонсон[144] и отправлюсь на перекрёсток.
— Это то, что сказала Мустанг Салли? — спрашивает Кэнди.
— Да. Там я найду чёрный ход в ад.
— Кто такая Мустанг Салли? — спрашивает Аллегра.
— Святая покровительница дорожной ярости.
Видок кладёт руку ей на плечо.
— Важный местный дух, я расскажу тебе о ней позже.
Я стою посреди комнаты как идиот. Они все таращатся на меня, словно я сделан из ломкого арахиса и могу в любую секунду развалиться на части. Мне хочется вышвырнуть всех вон. Мне нужно собрать мозги в кучу перед адом. И Чёрной Георгиной. Я стараюсь не думать об этом. Меня убивали сотней способов, но никогда в автомобиле, и мне никогда прежде не приходилось по-настоящему умирать, чтобы сработало какое-то худу. Что, если всё пойдёт не так? Что, если в итоге я окажусь просто ещё одним клубком мясного фарша и хрома на обочине автострады? У меня будет отличный некролог. «Подозреваемого в убийстве своей давней подруги Элис, человека, которого официально объявили мёртвым семь лет назад, находят по-настоящему мёртвым в угнанной машине, обвитой вокруг опоры автострады, когда он торопился на чайные посиделки с дьяволом».
Мейсон был бы рад, если бы я застрял в аду. Просто ещё один чёртов мёртвый засранец. Как и все генералы и аристократы, которых я не успел убить, а также друзья и родственники всех адовцев, которых я убил. Если я окажусь там мёртвым, это будет один долгий бесконечный дантов гэнг-бэнг