ный шаткий момент, когда весь перекрёсток смещается. Впереди-вверху трескается задняя стена, и начинает рушиться остальная часть потолка. Весь винный магазин скользит вперёд.
— Джек, шевели задницей.
Я протискиваюсь мимо полок и, оттолкнувшись от верхней, хватаюсь за дверной косяк вверху. Забираюсь в заднюю часть кладовой и тяну на себя дверь. Перекосившееся здание накрепко её заклинило. Я хватаюсь за дверную ручку и сую чёрный клинок в металлический замок. Тот выскакивает и ударяется о стену, словно звонок. Дверь распахивается, и я вытягиваю себя на заднюю ступеньку.
Джек спотыкается об офисную мебель. У моих ног появляются трещины. Магазин отрывается от этого последнего якоря земли. Здание рычит и скрипит, как железный слон с кессонной болезнью. Оно кренится. Скользит вниз-влево. Джек тянется вверх к двери. Я хватаю его за запястье, когда подземный визг лопающегося бетона и рвущегося металла пускает винный магазин по той дороге, которой мы пришли. Он врезается в гараж, и оба строения, словно тысячетонные кукольные домики, разлетаются вдребезги, прежде чем скрыться в воронке внизу. Плита качается, словно болтается в ванной, и начинает падать. Я хватаю Джека и прыгаю на крышу находящейся за краем плиты химчистки.
Я группируюсь и перекатываюсь, когда мы ударяемся. Джек плюхается как выброшенный на полном ходу из автомобиля мешок овсянки. Когда участок дороги ударяется, одна из стен химчистки обрушивается, и мы соскальзываем с крыши, словно измученные дети в худшем в мире парке развлечений.
Мы с Джеком лежим на разбитом тротуаре, пока не осядет пыль. Мы проскользили только один этаж, так что наши задницы отбиты и все в синяках, но в целом мы почти не пострадали. Джек был прав. Элефсис находится именно там, где он и сказал. Через дорогу от нас расположена шестиметровая каменная стена, увенчанная битым стеклом. Именно такой я её себе и представлял. Без стены это не был бы Элефсис, небесное видение рая в бездне. Единственный закрытый жилой комплекс ада.
Джек всё ещё лежит на спине, когда я встаю и направляюсь к стене. Спустя пару минут я слышу его за собой.
— Спасибо, что спас меня там.
— Не за что. В самом деле. Не благодари.
— Я по-прежнему считаю, что нас свели вместе, чтобы мы достигли чего-то большего.
— Если всё получится, возможно, у меня появится шанс прекратить войну. Это уже не мало, тебе не кажется?
Джек хрюкает.
— В любом случае, Джек, как говорят большие умы, всё это схоластика. Я спас тебя от Маммоны, а ты доставил меня в Элефсис. Мы в расчёте.
Прямо впереди выпотрошенный городской автобус перескочил обочину и врезался в каменную стену. Повреждения практически скрыты корпусом автобуса, но через лобовое стекло я вижу, где часть стены обрушилась. Я оглядываюсь на Джека. Он выглядит нервным и слегка в замешательстве. Хорошо это или хреново для серийного убийцы? Как бы то ни было, я хочу покончить с этим паноптикумом. Я забираюсь в окно со стороны водителя и окликаю Джека.
— Расслабься, чувак, и спасибо за прекрасные воспоминания.
Он что-то кричит мне в след, но я не останавливаюсь. Пинком открываю переднюю дверь и направляюсь в город.
Наконец-то, Элефсис.
Пиздец.
Интересно, Касабян следит за мной через Кодекс? Ест с Кэнди пиццу и детально ей всё описывает? Должно быть, уже надрывает жопу со смеху.
Элефсис, божий город в Преисподней, на другом конце ада от Пандемониума, это часть чёртова Северного Голливуда. «Несущий свет», байопик Люцифера, должен был сниматься на площадке в Бербанке, всего лишь в паре миль дальше по шоссе. Я по-прежнему в Лос-Анджелесе. Весь этот грёбаный мир Лос-Анджелес.
Элис, я почти на месте. Полагаю. Надеюсь. Да кто, блядь, знает? Может, я пройду квартал и окажусь снова в Венис или на кладбище. Похоже, мы сделали большой круг из Голливуда обратно в Голливуд. Но это не тот же самый Голливуд. И то, где я, не может быть абсолютной случайностью. Маммона вёз меня куда-то, и Джек вёл меня куда-то. Я не верю Маммоне, но верю Джеку. У него нет причин лгать. Он считал нас партнёрами, Хоуп и Кросби в «Дороге на Занзибар»[229].
Вот что я получаю за то, что вручил свою жизнь в руки безумного дорожного духа. Мустангу Салли понравилось бы блуждать по окрестностям, как пришлось мне. Новые улицы, новые дороги, новые чокнутые следы в пыли, на которые она может претендовать. В следующий раз, когда мы встретимся, Салли, ты получишь больше солёных орешков, чем конфет. Больше никаких тебе «сладких форсажей».
Я слышу, как позади меня хрустят и падают камешки. Я не пугаюсь. Узнаю шаги Джека. Не подходи слишком близко, Луни Тюн[230]. Мне действительно очень хочется кому-нибудь врезать прямо сейчас.
По другую сторону завала находится большой перекрёсток. Торговые центры и парковка с одной стороны. Многоквартирный дом в стиле сороковых с другой. Поблизости расположен Сайентологический Центр Знаменитостей[231]. Под мёртвыми деревьями и кустами лежат свёрнутые калачиком тела, превращая центр знаменитостей в языческую ночлежку. Большинство одеты в больничную зелёную одежду и халаты. Некоторые в смирительных рубашках, выглядящих так, будто их разгрызли на части. С ними даже несколько чокнутых адовцев. Бежавшие из психушки. Наконец-то хоть что-то, напоминающее хорошие новости. Я приближаюсь.
Вдалеке слышится слабый шум. Вопли. Выстрелы. Может даже рёв двигателей. Кто-то развлекается где-то в Элефсисе. Наверное, мне стоит обождать и ознакомиться с обстановкой, но одна из этих Спящих Красавиц знает, где искать психушку. Я спускаюсь с завала и направляюсь через улицу к парковке.
Не делаю и десяти шагов, как Джек хватает меня. Я разворачиваюсь и у него под подбородком оказывается нож.
Даже не начинай пробовать на мне свои штучки Потрошителя. Я не одна из твоих перепуганных подружек из Уайтчепела[232]. Я покажу тебе, какие ощущения доставляют каждая рана и порез, которые ты им нанёс. Я испытал их на арене, и ощущения не из приятных.
Джек смотрит мимо меня, качая головой. Поднимает руку и показывает.
— Посмотри на улицу, — говорит он.
Я оглядываюсь через плечо, продолжая держать нож у его горла.
— Ничего не вижу.
— Тротуары. Здания. Окна. Нет правильных соединений. Нигде нет прямых углов.
— А с чего им быть? Даунтаун смертельно трясёт, как Лесси крысу.
— Дело не в толчках, сэр. Посмотрите на другую сторону улицы, где обрывается тротуар.
— Не называй меня «сэр».
Я смотрю туда, куда он показывает. Перекрёсток возле жилого здания разрушен и оседает посередине. Почва под улицей представляет собой смесь чёрной грязи и красного дерьма.
— Мы стоим на дороге смертников, — говорит он. — Снизу поднимается кровавый прилив, и, в конечном счёте, всё, что наверху, падает в него. Вся эта улица в любой момент может стать провалом.
Я пытаюсь прочитать его, чтобы понять, не пудрит ли он мне мозги. Он выглядит настолько спокойным, насколько можно ожидать с ножом у горла.
— Тогда что здесь делают все эти сони?
Он смотрит на меня, словно пытается научить первым нескольким словам исключительно тупого попугая.
— Это единственные безопасные места в городе. Воры и налётчики сюда не придут.
— «Безопасные» — слишком громко сказано для здешних краёв.
— Не для этой печальной компании. Укрыться здесь или оказаться на вертеле.
— Похоже, тебе об этом всё известно?
— Собственно говоря, да. Вот почему я не горю желанием идти дальше.
— Никто не просил тебя идти так далеко.
— Двинешься по дороге смертников, и ты на самом деле можешь здесь умереть.
— Джек, ты ещё тут? Я тебя и не заметил.
Я убираю нож и направляюсь через дорогу к парковке. Едва ступаю на перекрёсток, то понимаю, что Джек говорил правду. Мостовая хрустит под моими ботинками, как подвешенная над зыбучими песками яичная скорлупа. У меня в голове проносится образ Элис, умершей здесь и застрявшей в лимбе между Небесами и адом. Я слышу голос Медеи Бавы: «Элис была нашей».
Нет, не была, старая ты ведьма. Я бы знал.
Ты действительно собираешься пожертвовать собой, чтобы спасти своего главного предателя?
Я заталкиваю всё это в темноту. Пусть ангел объясняет ей это. Он мистер Чуткий. Медее он понравится.
Одно дело знать, что Джек говорил правду, и другое, чтобы Джек знал, что я знаю. Я продолжаю идти. Если буду ступать легко, то худшее, что случится, это я провалюсь на пару сантиметров в дорогу в слабых местах. Я не оглядываюсь и не признаю правоту Джека. Последнее, чего мне хочется, это быть ему ещё чем-то обязанным. Не то, чтобы игнорирование его имело какое-то значение. На середине улицы я слышу его у себя за спиной. По звукам, он словно пытается выжать вино из кукурузных хлопьев.
— Держись от меня подальше, Джек. Эта дорога не выдержит, если мы собьёмся в кучу.
Зря я это сказал. Он решил, что я оставляю его на дороге смертников. Я слышу, как он торопится догнать меня.
Дорога хрустит, потрескивает, вздымается и опускается на несколько сантиметров. Трещины вылетают из-под нас, как чёрные молнии. Я бегу к тротуару. Погружаюсь всё ниже и ниже, и к моменту, когда оказываюсь на тротуаре, со стороны выглядит так, будто я занимаюсь какой-то деревенской аэробикой, запинаясь с каждым шагом по дороге, как свиновод. Чем ниже я погружаюсь, тем больше нечистоты пытаются засосать меня в себя, назад-вниз. Передвигаюсь по дерьму, стараясь высоко задирать колени, как в настоящей тренировке Джейн Фонды[233]. Почувствуй жжение[234], Джетро.
Когда я выпрыгиваю из дерьма, угол тротуара крошится, но через пару шагов уже держит. Наконец, я оборачиваюсь и вижу Джека. По колени в крови и грязи. Там ему и место. Всё ещё грезящему ножами и всеми теми женщинами, о которых никто не знает, потому что он выбросил их в море, словно рыбий корм. Хуй с ним. Туда ему и дорога. Но мне знакомо это выражение на его лице. Вот так выглядел я, когда свалился с неба в Пандемониум. Это чувство гораздо больше, чем страх, потому что твой мозг не может охватить происходящее настолько, чтобы бояться. Ты хочешь бояться. Бояться был