о бы в сто раз лучше, чем это. Это абсолютное грёбаное непонимание происходящего, и всё это происходит с тобой. Вот ты в здравом уме, и вдруг в следующую секунду абсолютно бредовая невменяемость с пауками-прокладывающими-туннели-из-под-твоей-кожи.
Я опускаюсь на колени у края угла, достаточно далеко, чтобы знать, что земля твёрдая, и протягиваю руку. Это меньшее, что я могу сделать. Буквально, самое малое. Джек карабкается к ней, панически молотя руками и ногами, погружаясь всё быстрее теперь, когда видит спасательный трос. К тому времени, когда добирается до угла, он уже почти по пояс.
— Помоги мне! — кричит он.
Я продвигаю руку на сантиметр ближе.
Добравшись до угла, он уже практически плывёт. Мать твою. Он приближается достаточно близко, чтобы схватить пару моих пальцев. Я обхватываю его руку и тяну. Это самое меньшее, что я могу сделать. Я поражён и слегка раздосадован, когда он забрасывает ногу на тротуар. Отпускаю его и даю окончательно выбираться уже самостоятельно. Смотрю на кусты центра знаменитостей, где находились в отключке бежавшие из психушки. Те свалили. Они психи. Не тупицы. Улица погружалась. Прислоняюсь спиной к низкой стене вокруг торгового центра и поднимаю взгляд на бурлящее чёрное небо. Касабян, ты в пятисотый раз объясняешь Кэнди, какой я мудак? Она злится на меня за то, что я спас этот ходячий говорящий кусок дерьма? Кэнди бы этого не сделала. Она бы поставила ботинок Джеку на голову и помогла ему уйти под дерьмо. А я бы полюбил её за это.
Пыхтя и воняя нечистотами и тухлой рыбой, Джек выбирается на тротуар и падает. Я закуриваю «Проклятие».
— Оставайся там, Джек. Ты пахнешь тем, что выходит из Моби-Дика после буррито на стоянке для грузовиков.
Он просто лежит там, тяжело дыша и дрожа, как выброшенная на сушу проплывающей лодкой форель.
Я курю пару минут, пока Джека не перестаёт трясти.
— Знаешь, ты распугал всех моих ненормальных. Я собирался сделать так, чтобы они отвели меня в психушку. Теперь они исчезли. Ты знаешь, где она? Будь очень осторожен с ответом. Если солжёшь, я буду это знать и скормлю тебя обратно этому дерьму, мордой вперёд.
Он указывает на купол на вершине холма, который в основном состоит из грязи и мёртвой травы. Хижины и навесы, сделанные из обломков древесины, сплющенных алюминиевых банок и гипсокартона из психушки, мусорной лавой стекают по склонам с вершины холма. Похоже, многим ненормальным хватило ума сбежать, но не хватило на то, чтобы отрезать пуповину и покинуть дом.
Я качаю головой. Курю.
Возможно, этот головоломный Лос-Анджелес — божья расплата за сожжение Эдема. В прежние времена, когда я убивал здесь для Азазеля, то вряд ли бы подумал об этом парне. Теперь же не могу выбросить его из головы. Он как школьная возлюбленная, о которой ты ноешь всякий раз, как выпиваешь слишком много виски с содовой. Ты не хочешь думать о ней. На самом деле, ты никогда не вспоминаешь о ней, пока не отравишь свой мозг коктейлями с зонтиками. Тогда она становится одним большим плаксивым вопросительным знаком в твоей жизни. Детка, где всё пошло не так?
Только мы с Богом никогда не были парой. Я едва вспоминал о нём в миру, и думал о нём в Даунтауне лишь потому, что за то короткое время, что мама водила меня в воскресную школу, меня научили, что он был Богом любви и прощения. Как раз то, что доктор прописал. Прости за все аферы, игры и развесёлые похождения, и пролей на меня ту любовь, или, хотя бы, вызови мне такси. Даже Гитлеру пришлось умереть, прежде чем забраться в тележку с углём. Ничего. Голяк. Выясняется, что когда запустил руку в шляпу, то не вытянул счастливого сияющего Бога Любви из воскресной школы. Мне достался ветхозаветный Бог гнева. Города обратились в соль. Новорождённые убиты в своих детских кроватках. Твин Пикс отменили, когда снова стало хорошеть. Никто не пришёл спасти мою поджаренную задницу. Прямо как Мейсона. Но с тех самых пор мне кажется, что эта шишка положила на меня глаз, время от времени подсовывая мне резиновую сигару. Прямо как сейчас.
Там, куда указывает Джек, находится Обсерватория Гриффит-парка. Джеймс Дин[235] частично снимал там «Бунтаря без причины». Любой турист с деньгами на такси может посетить это проклятое место. Дома мне потребовался бы час, чтобы добраться туда и вернуться обратно в отель, где мы с Кэнди могли бы ещё поломать мебель. Но нет. Мне приходится избегать провалов, землетрясений, адовцев и серийных убийц, чтобы попасть туда, куда в любой нормальной вселенной я мог бы доехать на автобусе. Хотелось бы мне сказать: «Больше никакого Мистера Славного Парня»[236], но поезд давно ушёл.
Я затягиваюсь «Проклятием».
— Эй, Джек. Чем ты занимался до того, как стать чудовищем?
Он встаёт на колени, поднимается на ноги и пытается отереть с одежды грязь и кровь.
— Был обойщиком.
— Серьёзно?
Он смотрит на меня.
— Да.
— Полагаю, «Потрошитель» в газетах звучит лучше, чем «Джек — Мастер по Ремонту Диванов».
Он игнорирует меня, стряхивая грязь с ног, пока не показываются ботинки. Может, он и прав. Кому нужны Небеса, когда в аду гораздо больше смысла?
— Ладно, Джек. Здесь наши пути расходятся. Я направляюсь прямо на тот холм. Ты можешь идти куда хочешь, но я бы пока держался подальше от Пандемониума. Скорее всего они заметили, что потеряли одного генерала.
— Ты не можешь просто бросить меня здесь.
— Думаю, я только что сделал это. Ты в раю. Это мир дерьма, но это лучше, чем следующий миллион лет сидеть в банке из-под сардин, не так ли?
— Могу я хотя бы пойти с тобой? Тебе не придётся заботиться обо мне.
— Я только что спас тебя во второй раз. Мне всё равно, что ты делаешь. Хочешь следовать за мной? Мне по барабану, но станешь у меня на пути, и я убью тебя точно так же, как убил бы любого адовца.
— Понял, — говорит он, но я уже двигаюсь дальше.
Я бегу в ровном темпе, но не спринтом. Улица прямая, но много чего может напасть на меня из переулков и выгоревшей листвы вокруг старых зданий. Я слегка выпускаю ангела, чтобы расширить свои чувства и не пропустить опасность. Даже так далеко от дороги смертников земля под зданиями неустойчива. Стены старых многоквартирных домов перекосились, а у деревянных викторианских строений подпираются стволами деревьев и обрезанными по длине деревянными опорами линий электропередач. Пальмы по обеим сторонам дороги горят, как те, что на Сансет, окрашивая тёмную улицу в оранжевый цвет и освещая её ярче, чем уличные фонари.
По мере того, как я углубляюсь в Элефсис, удаляясь от стены и дороги смертников, на улице появляется всё больше душ атеистов. При моём приближении они укрываются под машинами и прячутся в сгоревших зданиях, и я вспоминаю, что на мне лицо адовца. Спасибо, что напомнили. Оно всё ещё слегка жжёт и начинает зудеть по мере того, как приживается. Ещё один уровень херни, с которой приходится иметь дело, но, по крайней мере, оно расчищает улицы.
В квартале впереди поперёк дороги рухнул один из больших многоквартирных домов. Я замедляюсь, когда приближаюсь. Во всех этих развалинах полно мест, где можно спрятаться. Из-за угла выбегает адовец, одетый в армейские штаны и красную кожаную куртку, видит меня, и рвёт когти в мою сторону. Я достаю из пальто наац. Элис находится прямо на вершине холма, и сейчас меня никто не остановит. Вращаю запястьем, чтобы из кончика нааца выскочило лезвие. Это адовка, которая скоро станет мёртвой адовкой. Когда она приближается ко мне, то яростно рявкает на меня на адовском. Она запыхалась, и у неё грубый голос. Мне требуется какое-то время, чтобы понять, что она говорит, и затем до меня доходит.
— Придурок, беги!
Секунду спустя на улицу вываливает ещё больше их. Порядка двадцати. Как и женщина в половине формы, они дезертиры, хотя не выглядят так, будто у них достаточно экипировки или здравого смысла, чтобы быть налётчиками. Просто кучка призывников, которые предпочли бы жить на то, что могут украсть из пустых домов и винных магазинов, чем быть растоптанными золотыми ордами Бога. Могу посочувствовать. Они бегут прямо на меня, но, судя по выражению их лиц, в ближайшее время не собираются останавливаться.
Я бегу в их сторону, подняв и выставив вперёд наац. Я не позволю кучке карманников и магазинных воришек стать у меня на пути. При моём приближении они расступаются, как Красное море. Я набираю скорость. Если на другой стороне есть ещё налётчики, они не ждут меня. Я вижу отсюда Обсерваторию Гриффита, так что не следую по каким-нибудь улочкам, чтобы не дать возможность Богу поразвлечься, забросив меня в Малибу или Диснейленд.
Металлический рёв наполняет воздух и эхом отражается от зданий. После этого раздаётся эпичное металлическое щёлканье, будто тикают тысяча часов. Несколько последних дезертиров огибают рухнувший дом ровно настолько, чтобы увидеть свободу, прежде чем быть схваченными стальными когтями, выглядящими как горсть мясницких ножей.
Огибая здание, они сбиваются в кучу. Всё, что показывает свет, это массу грациозно двигающихся плеч и гибких спин, так что они выглядят как единый заводной поток. Одетый в монашескую одежду адовец сдаётся и перестаёт бежать. Адские гончие даже не сбавляют скорость. Адовец исчезает во влажных брызгах костей и густой прозрачной крови.
Словно по синхронизированному механическому сигналу, половина стаи адских гончих приходит в бешенство и атакует налётчиков со спины. Засадные хищники. Они впиваются стальными зубами в горло жертв и душат их, либо вгоняют головой в землю и сворачивают шеи. Адские гончие — странные и красивые твари. Кэнди бы их оценила. Я бы любил их ещё больше, если бы наблюдал чуть дальше. Скажем, из Франции. Часть стаи, которой не досталось воришек на перекус, отделяется от большей стаи и направляется в мою сторону. Я выгляжу как адовец. Для их крошечных пьяных мозгов я часть той шайки, что служит им наживкой. Стратегия в подобной ситуации проста. Бежать в другую сторону.