Я держу наац раскрытым. Размахивать им перед этими заводными пуделями было бы всё равно, что пытаться напугать Кинг-Конга зажжённой сигаретой, но он расчистит улицу от медлительных адовцев, если те окажутся у меня на пути.
Джек всё-таки последовал за мной. Он посреди улицы в квартале от меня. Думаю, он загипнотизирован гончими. Скорее всего, он никогда прежде не видел их за работой. Когда он видит, что я приближаюсь, то выходит из транса и пускается бежать. Он недостаточно быстр. Я легко обгоняю его, вспоминая старую шутку: «Убегая от медведя, тебе не обязательно быть самым быстрым бегуном. Тебе всего лишь нужно быть быстрее, чем парень позади тебя».
Я слышу, как Джек у меня за спиной скулит и что-то кричит. Я не оглядываюсь. Я слышу приближение заводных лап и челюстей гончих. Они слишком быстрые. Я не успеваю. Сворачиваю с улицы на тротуар. Мы не вернулись на дорогу смертников, но, возможно, сможем устроить прямо здесь свою собственную дорогу смерти.
Я замедляюсь всего на волосок. Пусть гончие возьмут след и приблизятся. Я выставляю вперёд наац. Если я ошибаюсь, это будет неряшливый способ уйти, но он лучше, чем от старости или от отравления несвежими моллюсками.
Мы возле квартала полуразрушенных домов. Когда гончие приближаются, я вытягиваю наац и прорезаю им поддерживающие стены опорные столбы. Сперва ничего не происходит, но затем позади меня раздаётся грохот, а за ним ещё и ещё. Звук такой, будто рушится весь квартал, но я не сбавляю темп, чтобы посмотреть.
Я слышу гончую прямо у себя за спиной. Она скрипит и лязгает, словно получила тяжёлые повреждения, но догоняет меня. Я делаю рывок в сторону, надеясь, что инерция огромной твари пронесёт её мимо. Так и происходит, и она врезается прямо в опорный столб сбоку дома. Я вижу всё за мгновение до того, как это случается, и делаю рывок обратно на улицу, чтобы меня не придавило. Я избегаю стены. Жаль, что не избегаю падающих обломков. Что-то резко ударяет меня прямо над левым ухом. Ну, вот и всё. Привет, мостовая. Я люблю тебя, мостовая. Думаю, побуду здесь какое-то время.
Когда я открываю глаза, на меня наползает огромная чёрная змея. Её чрево — это печь, а её тело — всё небо, и чтобы проползти, ей потребуется остаток вечности. Я могу подождать. Если эта Вселенная сгорит, у меня в кармане есть другая, которую дал мне Мунинн. Пусть шоу продолжается.
Я прихожу в себя лёжа на спине и шевелюсь. Я на платформе с натянутой сверху тяжёлой проволочной сеткой. Её буксирует «Унимог». Кто-то переключает и скрежещет передачами грузовика. Здесь со мной около восемнадцати адовцев. Некоторые сидят. Некоторые лежат на спине. Другие истекают прозрачной кровью там, где их разорвали челюсти большой адской гончей. Я узнаю некоторых из них. Это те адовцы, которые убегали от гончих.
«Унимог» ударяется о кочку, и один из истекающих кровью адовцев мгновенно исчезает.
— Хороший был трюк там с твоим наацем, — говорит кто-то.
Я поворачиваю голову так, чтобы смотреть вверх. На меня сверху смотрит улыбающийся адовец.
— Такой хороший, что я шибанул себя кирпичом, — отвечаю я.
Как и многие адовцы, он выглядит как шипастая рогатая жаба после сделанной в Голливуде пластической операции. Подтяжка щёк и шеи. Имплант в подбородок, придающий ему вытянутое лошадиное лицо. Он весь в синяках и следах побоев. Похоже, в драке он также лишился своих коротких рогов. Но его большие белые клыки всё ещё на месте. Те, что причиняют настоящую боль, впиваясь в тебя. Пытаться избавиться от адовца, когда тот крепко держит тебя своим хлебалом, это как попытаться анекдотами раскрутить мурену на партию в минигольф.
Я потираю голову сбоку. У меня в волосах липкая кровь. Я снова натягиваю капюшон, прикрывая кровь. Касаюсь лица. Хорошо. Кожа Маммоны всё ещё там. Приподнимаюсь на локтях и смотрю вперёд. Изображение пламени и прикрученные к передней части грузовика черепа животных выглядят знакомо. Это всё та же чёртова банда, что преследовала нас с Джеком от самого Пандемониума. Эти болваны поймали меня и даже не знают об этом. Если бы я не лежал на спине, и меня не везли по дороге смертников в курятнике из проволочной сетки хуй знает куда, я бы сейчас чувствовал себя настоящим победителем.
— Где парень, что был со мной? Проклятая душа.
— А, тот, — Адовец хихикает. — Кажется, славный малый. Пока ты был в отключке, он стащил твою сумку и смылся.
Я ощупываю пространство вокруг в поисках кожаной сумки с моим лицом внутри. Она исчезла.
— В самом деле, славный малый, — хихикает адовец.
Я лезу в карман пальто за фляжкой Маммоны с Царской водкой, но её там нет. Мелкий гадёныш стащил даже моё бухло. Теперь ему действительно придётся умереть. Мне следовало избавиться от Джека в тот момент, как мы увидели Элефсис. Мне следовало дать воронке забрать его. Чёртов ангел в моей голове берёт меня на жалость в подобные моменты. Каждый раз, когда я думаю, что мы нашли точку равновесия, он смещает свой вес на один подленький грамм за раз, пока не вытянется во весь рост, а я не начну метаться, как слепой на гололёде. Я не позволю маленькому божьему подхалиму победить. Я нефилим, уёбок ты с ореолом. Ты часть меня, и лучше тебе научиться принимать зло, меня, с добром, тобой, или, клянусь, я приставлю к башке двустволку и сделаю Хемингуэя[237]. Тогда поглядим, кто из нас достанется мистеру Чищу Стену.
— Я Берит, — говорит адовец, — а ты кто?
Дерьмо. Пятьдесят очков, если назову адовца, которого я не убивал.
— Руакс.
Я ожидаю услышать: «Руакс мёртв», или «Он мой шурин», но Берит лишь кивает. Я сажусь и прислоняюсь к проволочному вольеру.
— Куда мы направляемся?
— Понятия не имею. Полагаю, в тюрьму.
Адовец с покалеченной рукой разговорчив.
— Потом обратно в Пандемониум. Мы в жопе.
Берит смотрит на дорогу.
— Не хочу думать об этом.
Грузовик уверенно катится, но он никуда не спешит. Перед нами банда передаёт по кругу бутылки. Не думаю, что они с радостью поделятся с нами, пленниками. Может, у меня получится просунуть кулак сквозь сетку и вежливо попросить одного из них, наступив ботинком на горло.
Я встаю и хватаюсь за секцию ограды. И тотчас приземляюсь на спину с таким ощущением, будто кто-то только что вручил мне стакан виски с «полировкой» в тысячу вольт.
Берит смеётся.
— Ловкий трюк, да? Одно из заклинаний мальбранш. Ты можешь прикасаться к стенам своей камеры сколько угодно, но едва приближаешься с какими-то намерениями, видишь, что происходит.
— Спасибо, что предупредил.
— Скоро мы все будем мертвы. Нам нужно немного посмеяться по дороге.
Я кладу руку на ограду. Ничего не происходит. Держась за неё, я подтягиваюсь и встаю на ноги. Мы миновали все дома и многоэтажки, и въехали на более широкий проспект. Где-то в районе Западного. Много сгоревших зданий, но с небольшим дополнением. Моим лицом.
Предлагающие солидное вознаграждение плакаты о розыске украшают все уцелевшие здания, дорожные знаки и автобусные остановки. Полагаю, кто-то узнал, что Маммона и его штаб пропали. Мейсон выяснит, кто это сделал, но всё равно, так чертовски быстро расклеить повсюду плакаты. Даже несмотря на все игры с картами, в которое это место играло со мной, ангел, который лучше меня разбирается в подобных вещах, уверен, что мы пробыли здесь не больше дня. И откуда Мейсон вообще знает, что я направляюсь в Элефсис, а не блуждаю, как Летучий Голландец, по улицам Пандемониума? Джек не успел бы вернуться и сдать меня. С моим лицом в сумке он может заявить, что убил меня, и получить награду. Ублюдок будет пить май-тай и есть рёбрышки ещё до того, как я доберусь до психушки.
Я слышу одобрительные возгласы. Должно быть, их много, раз они настолько громкие, что слышны сквозь грохот и скрежет шестерёнок «Унимога». Ещё пара кварталов, и вот стадион. Он не такой большой, как лос-анджелесский «Колизей». Он больше похож на место, где состоятельные родители платят за то, чтобы их отпрыски могли играть в футбол на ухоженном поле, где нет пивных банок и нор сусликов. Судя по тону толпы, они там не играют.
Мы сворачиваем с проспекта на двухполосную подъездную дорогу за стадионом и катимся вдоль того, что выглядит как зона содержания для заключённых банды. В больших загонах из проволочной сетки и фургонах с затемнёнными стёклами содержатся дюжины грязных перепуганных адовцев. Тот факт, что их держат на стадионе, говорит мне, что банда не прочь немного поразвлечься с пленниками, прежде чем отправить их обратно в Пандемониум.
Грузовик останавливается. Шестеро вооружённых дробовиками и самодельными моргенштернами адовцев в спецназовских бронежилетах сгоняют нас c платформы в загоны, откуда открывается отличный обзор на игровое поле.
Некоторым людям снятся сны, где они являются на выпускные экзамены в нижнем белье, или по предмету, о котором они не знают, что изучали. Другие люди просыпаются посреди океана. Вдали виднеется суша, но как бы они ни старались плыть, так и не получается приблизиться. В моём случае, мне снится арена. Мозгоправы зовут их «тревожными снами». Я же называю дорожными картами. Они показывают тебе, где ты был, и куда направляешься. Сон о том, как ты потерялся в море, вовсе не означает, что ты окажешься статистом на острове Гиллигана[238], а скорее всего значит, что ты где-то сбился с пути. В моём случае всё ещё проще. Мне не снятся сны-метафоры. Когда мне снится арена, мне действительно снится сон об арене.
В глубине души я всегда знал, что не закончил с этим местом. Это как пьяница, который в завязке, но решает разбить палатку на парковке «Джека Дэниэлса». Да, он избавился от зависимости, но не слишком далеко убежал от того, что изначально сделало его алкашом. Убив остальных членов своего прежнего магического Круга и отправив Мейсона в Даунтан, мне следовало отойти от всего этого мира худу и стать просто ещё одним безмозглым гражданским. Пройти почтовый курс таксидермии или продавать туристам карты домов звёзд. Вместо этого я болтался с Таящимимя, ангелами-о