Максим уточнил:
– Пройдет или не пройдет?
– Нет, – ответил Фирестоун. – Меня больше интересует ваше мнение. Все-таки почти зять.
Максим поморщился.
– Меня уже достали ваши шуточки. Нет у меня желания становиться вашим зятем и носить в зубах за вами тапочки. А насчет выступления Макгилла в сенате… Кто-то должен был это сказать первым, не Макгилл, так кто-то еще. Каждый день разрабатываются все более изощренные политтехнологии, с помощью которых удается манипулировать молодежью и выводить их на всякого рода митинги, протесты, демонстрации, погромы, беспорядки… его предложение было закономерным.
Фирестоун прищурился.
– Я лично одобряю, но вы намного моложе, должны думать иначе. А Макгилл как раз предложил повысить ценз для участия в выборах и выдвижения кандидатур на высшие должности!
– И что? – возразил Максим. – Да, я намного моложе, но я целиком за то, чтобы к избирательным урнам допускать не моложе тридцати лет, а то и сорока, а на высшие должности в государстве избирать лиц не моложе пятидесяти. А президентский пост сделать доступным только после шестидесяти лет.
– А как же буря протестов? – спросил Фирестоун. – Вы новости смотрите?
– Иногда, – буркнул Максим. – Буря протестов в СМИ дутая, вы это знаете. И все знают. Им нужны сенсации, вот и раздувают. Но когда эти проекты начали всерьез обсуждать во всякого рода сенатских и думских комитетах и подкомитетах, молодежь ринулась на улицы с протестами, что сразу же вылились в уличные беспорядки, это повредило им больше, чем просто угрюмое молчание.
– Рад такое слышать, – обронил Фирестоун, – хотя вы и молоды…
– Я занят наукой, – отрезал Максим, – а это значит, я стар, как сама наука. И потому по-стариковски не хожу на дурацкие митинги. Чтобы туда ходить, нужно иметь мозги подростка.
– Поговаривают, – сказал Фирестоун, – что и эти протесты спровоцированы, чтобы поскорее провести эти законы через сенат и думы. В самом деле, жизнь человека не только удлинилась почти на треть только за последнее поколение, но и, увы, созревание отодвинулось. Не так ли?
– Не знаю, – сообщил Максим. – Я созрел. Давно. Доктором наук я стал в двадцать семь лет.
– То вы, – сказал Фирестоун с одобрением. – Нам обоим пришлось повзрослеть рано. А вот остальные… Заметнее всего с женщинами, что практически перестали рожать по достижении детородного возраста. Откладывают, дуры, на десяток лет, а то на два…
Максим возразил:
– Можно объяснить и другими причинами, к примеру желанием сперва сделать карьеру!
– Можно, – согласился Фирестоун, – но то, что молодежь стала намного более инфантильной и не готовой к суровой жизни взрослого?
– Это да, – согласился Максим, он смутно ощущал, что Фирестоун ведет какую-то игру, но не видел, в чем ее смысл и где выигрыш. – Никто и не отрицает…
– Но если так, – заявил Фирестоун, – то нельзя таким молодым и недозрелым позволить принимать решение, кому быть президентом, какого курса придерживаться стране, куда идти всем и что делать. Согласны?
Максим кивнул.
– Полностью. Молодым везде дорога: в науку, искусство, спорт, музыку… но только не в политику. Там никакие знания не помогут, только жизненный опыт. Кстати, сенатор Макгилл еще и видный профессор когистики, не знали?
Фирестоун усмехнулся.
– Представьте себе, знаю. Среди ученых тоже попадаются умные люди. Это заодно и вам комплимент.
– Ну спасибо, – ответил Максим угрюмо. – Что касается возраста самого президента, то к нему те же претензии. Ну не может быть президентом человек в тридцать пять лет! Но это я говорю, научный работник, который привык до всего докапываться. А слесарь моего возраста уверен, что не только президент в тридцать лет, но и он сам, слесарь 3-го разряда, может править страной. Хотя у них обоих интеллект и жизненный опыт двадцатипятилетнего, это во-первых. Во-вторых, теперь и в восемьдесят лет практически все чувствуют себя полными сил, здоровья и готовности работать с ясной головой с утра и до вчера. Потому, если на пост избрать, скажем, политика в шестьдесят лет, то он проработает два срока с полной отдачей и уйдет потом в бизнес или общественную деятельность, где еще много лет будет блистать умом и работоспособностью.
Фирестоун слушал внимательно, и хотя Максим чувствовал, что Фирестоун тем более думает так же, но магнату зачем-то нужно знать мнение именно его, Максима, которого для прикола называет зятем.
– Потому, – закончил Максим, – профессор Макгилл абсолютно прав. Для поста президента страны нужно учредить возрастной ценз в шестьдесят лет. Конечно, возражающих, как я слышал, в сенате было много, все до единого, кстати, люди весьма моложе этих шестидесяти, но политтехнолог Кравченко предположил, что Макгилл нарочито называет цифру шестьдесят, чтобы в дебатах ее снизили до пятидесяти пяти, а то и до пятидесяти, что будет тоже успехом, но одновременно и как бы победой оппозиции.
– На улицах предложение Макгилла вызывает бурные протесты, – заметил Фирестоун.
Максим сдвинул плечами.
– Это и понятно.
– Что понятно?
– А посмотрите, – предложил Максим, – кто на улицах!.. Одни подростки да всякая шпана, у которой возраста, как и ума, нет вообще. Солидные люди прямо из офисов проскакивают на автомобилях по скоростному шоссе в свои загородные дома. И вот они рассуждают иначе.
Фирестоун фыркнул.
– А в сенатах, думах и конгрессах, где вообще одно старичье, предложение Макгилла поддерживают вообще единогласно.
– Только пока не знают, – сказал Максим, – как это…
– …провести?
– Через сенаты проведут, – отмахнулся Максим, – а не знают, как оформить или упаковать в такую обертку, чтобы массовый электоратель проглотил и тем самым развязал им руки.
Фирестоун сказал задумчиво:
– Наши люди уже начали готовить некоторые шаги.
Воркующий голос мягко и нежно произнес над их головами:
– Милый, к тебе направляется гостья… Впустить, не пустить, отказать, тебя нет дома, уехал, спишь?
– Лежит пьяный, – добавил Фирестоун саркастически. – Как говорит, как говорит!.. Почти вижу, как она расстегивает пуговицу за пуговицей и даже снимает все с себя…
Максим поколебался, бросил взгляд на невозмутимого Фирестоуна и буркнул:
– Я никого не жду. Так что… не впускать. И не называй меня милым хотя бы при гостях…
Фирестоун сказал довольно:
– Вон оно! С чего и начнется бунт роботов.
Через пару минут дверь красиво распахнулась, заиграла торжественная музыка. Аллуэтта вошла яркая, счастливая и нарядная, но увидела в кресле Фирестоуна, охнула.
– Папа!.. Ты почему здесь? Я же просила тебя не заявляться к Максиму Максимовичу!.. Почему ты так поступил?
Максим при всем неудовольствии, что она как-то сумела пройти к нему, вдруг ощутил некое странное чувство стадности, или как его еще назови, но они с Фирестоуном – два самца и потому сейчас как бы в одной команде.
– Аллуэтта, – сказал он мягко, но строго. – С родителями нужно разговаривать вежливее. Сильверстер прибыл по моему приглашению, если тебе это так важно.
Она распахнула рот.
– Что-о-о?
– Но тебе это не должно быть важно, – сказал он строго. – Иди на кухню и приготовь нам что-нибудь… что твой отец любит.
Фирестоун спросил как ни в чем не бывало:
– А что любишь ты?
Максим надменно искривил губу.
– Я ем все. Мужчине недостойно быть знатоком в еде.
– Я тоже ем все, – ответил Фирестоун бодро. – А говоришь, мы разные!.. Люди дела все из одного металла. А остальные… из не при женщине будь сказано, а моя девочка, как вижу, уже становится ею.
Аллуэтта фыркнула и ушла на кухню, слышно было, как сердито гремит посудой.
Фирестоун хитро смотрел на Максима.
– Так что мы обсуждали?
– Координацию действий большого бизнеса, – тихо сказал Максим и покосился на открытую дверь кухни, Аллуэтта вполне может подслушивать, – и науки. На том поле, которое вроде бы не наше, но принимаемое теми футболистами, чьи решения больно отзываются в научной среде…
– …и в бизнесе, – добавил Фирестоун. – Наверху во всех странах задумываются, как обуздать эту дурь. Аксиома, что человек с возрастом умнеет. Даже тот, кто ничему вроде бы не учится и никакие курсы не посещает, все же с каждым годом обогащается жизненным опытом, что позволяет… ну, скажем, реальнее оценивать, что происходит.
Максим снова покосился на дверь, сдержался от дерзости, что вертелась на языке.
– Как говорят в детском саду, – обронил он, – это аксиома.
– Не секрет, – сказал Фирестоун все так же невозмутимо, – что революции совершаются молодежью, которую в своих целях ведут один-два хитрых жука среднего возраста. У молодежи энергии много, ума мало. Вот ее энергию используют те, у кого ума хватает сообразить, как этих молодых честных дураков разжечь, натравить и бросить хоть на танки, хоть на стены правительственных учреждений.
Максим все больше прислушивался к звукам, доносящимся из кухни.
– Ну? – сказал он отстраненно.
– Так вот, – закончил Фирестоун, – сейчас в самом деле на законодательном уровне принимаются меры, чтобы этих хитрожопых вовремя нейтрализовать. У меня сведения из первых рук! Страной должны управлять эксперты, а ими не становятся в тридцать лет. На митингах же вообще, напоминаю, школьники да студенты!.. А еще уже почти принят в подкомитетах закон насчет ограничения в выборах для слишком молодых… Осталось только голосование во вторник, но, уверен, пройдет большинством голосов. Даже абсолютным.
– Ого, – сказал Максим заинтересованно, – сильно пришлось смягчить для прохождения?
Фирестоун тоже покосился в сторону кухни.
– Всего на пару лет, – сказал он довольно. – Сенат, конгресс, Государственную думу, кнессет, Великий Хурал… всех достала эта бездельничающая молодежь! Ишь, не знают, как навести порядок в собственном доме и дворе, а берутся указывать, как рулить страной и каким курсом вести!.. Если честно, жизнь настолько усложнилась, что сейчас не то что двадцатилетний, даже не всякий взрослый может разобраться в усложненных программах кандидатов в президенты! Такие избиратели ориентируются на их внешний вид, мускулатуру и уверенный голос, а это, увы, совсем не то, что на самом деле нужно управляющему страной.