На рубеже XXI века в стремительно размножившихся энциклопедиях, бумажных и виртуальных, авторы (ни разу ко мне не обратившиеся) стали под копирку писать, что фамилия Алов — это псевдоним, а Лапскер — настоящая фамилия. Это не так. В семейном архиве все документы деда, включая свидетельство о его смерти, выданы на двойную фамилию, а все его научные работы и книги подписаны фамилией Алов. Такая же история с папиным братом Иосифом Александровичем Аловым (1919–1982), крупнейшим отечественным ученым, работавшим в области исследования клетки. Доктор наук, профессор, создавший новое научное направление, воспитавший учеников, он с 1962 по 1982 год заведовал лабораторией гистологии в Институте морфологии человека АМН СССР в Москве. По паспорту он — Алов-Лапскер, но на всех его трудах, на всех без исключения дипломах стоит фамилия Алов. Даже в свидетельстве о браке он был записан как Алов, что после его смерти создало моей тетушке немало проблем. Дед и дядя фамилию не меняли, а папа в 1967 году, накануне получения мною паспорта, изменил фамилию, оставив первую ее часть — Алов, потому что в ту пору столь явно обозначенная «нежелательная национальность» не позволила бы дочери поступить в МГУ. Такое было время — рубеж 1960–1970-х.
Госпиталь для больных туберкулезом. В центре — бабушка, старшая медсестра 1914 год
Все эти нюансы лично для меня не важны, но люди, составляющие энциклопедии, должны придерживаться фактов.
В завершение трепетной темы «пятого пункта» вспомню один эпизод. Моя мама Тамара Логинова, русская во всех видимых коленах, коренная сибирячка, популярная актриса кино в 1950-е и 1960-е годы, собралась году в 1964-м в туристическую поездку во Францию. До этого она многократно с концертами бывала в ГДР, Болгарии, а тут — капстрана, совсем другой коленкор. На обязательном собеседовании в райкоме партии, где специально отобранные благонадежные люди должны были удостовериться в благонадежности выезжающих, бдительный член комиссии задал маме вопрос с подковыкой: «А как вы, Тамара Абрамовна, объясните нам ваше отчество?» Мама опешила, но взяла себя в руки и пустилась в подробный рассказ о пяти братьях Логиновых, среди которых Иван, Михаил, Александр, Андрей и только старший — Абрам. Выросшая в стране, где церковь была отделена от государства, мама скорее всего не знала, что имя Абрам давно внесено в православные святцы. Она как на духу рассказала комиссии все: как Логиновы в Гражданскую… потом в годы индустриализации… репрессии… война, а после войны восстановление разрушенной страны — в общем, краткий курс истории СССР. Под занавес она сообщила, что в Новосибирске все Логиновых знают, что все они на руководящих постах, партия им доверяет, что покойный Абрам был начальником Томской военной железной дороги… Короче, комар носа не подточит.
Все это мама пересказывала нам с папой на кухне с какой-то детской беспомощностью и стыдом. Хотя чего было стыдиться?! Актриса кино, приученная к дублям, она повторяла снова и снова, то углубляясь в детали, то поднимаясь к высотам праведного негодования. На самом деле, думаю, она пыталась понять, почему ей так гадко. Наконец мама выдохлась. Повисла тишина. Папа посмотрел на маму, на меня, в его глазах прыгнули и затаились чертики: «В который раз убеждаюсь: в этом тонком вопросе у нас в стране нельзя без конспирации. Вот я — Алов Александр Александрович. Не придерешься. Вот моя жена — Логинова Тамара Абрамовна. И тут же возникают вопросы. А если серьезно, не обращайте внимания на дураков, девочки. Их слишком много. И никогда не мечите бисер…»
Думаю, в тот момент исподволь решилась судьба фамилии.
Школа № 204
Программка к школьному спектаклю
Шура Алов в роли Жеронты
В начале 1930-х семья Аловых поселилась в доме на Новослободской улице, напротив Зуевского парка. Этот дом я хорошо знаю, потому что много позже родилась здесь и прожила первые десять лет. Мы даже ходили в одну школу: папин брат Жозя, папа и я. В мое время это была 204-я экспериментальная школа имени Горького на Сущевском Валу.
Папа был в семье белой вороной. Его увлечение театром и кино родители не одобряли как несерьезное. Папе это не мешало: дома и в школе он лицедействовал, сам сочинял пьесы, ставил. Заразил весь класс. Класс у папы был дружный и невероятно талантливый: из его одноклассников получились юристы, врачи, физики, литераторы — многие были людьми выдающимися в своем деле. Папа мне рассказывал, как в старших классах они бредили МХАТом. Билетов тогда было не достать, очередь занимали с вечера, жгли костры, чтобы не замерзнуть, читали стихи, спорили. В папином классе училась родная племянница Михаила Афанасьевича Булгакова, Оля Земская, в которую были влюблены все мальчики. Папа не был исключением, но выбрала она не его. Первая любовь Шурки Алова оказалась безответной, но знаковой. Благодаря Оле он посмотрел «Белую гвардию» на сцене МХАТа несчетное число раз и наверняка знал о другой пьесе «Бег», которую в несколько приемов начинали репетировать, но до премьеры дело так и не дошло.
Письмо Александра Алова отцу
Папа окончил школу в 1941-м и после выпускного ушел на фронт. Ушли все мальчики из его класса, не все вернулись. Два его самых близких друга — Вадим Булаковский, позднее генерал-майор юстиции, и Юрий Румянцев, переводчик-международник, — остались живы, их дружба длилась всю жизнь. Папа всегда приглашал одноклассников на все свои премьеры. В Доме кино они держались особняком, веселой кучкой. Сразу было видно, что они «другие», не киношные люди, но я чувствовала, что от них идет мощная теплая волна любви и радости за их Шурку Алова.
Перед женитьбой папа привел мою маму в квартиру уже замужней Оли Земской, где по старой традиции собирался класс, точнее, те, кто остался жив. К маме долго и придирчиво присматривались и к концу вечера вынесли положительное решение: «Алов, берем!»
Война
1942 год. Находясь в Алма-Ате на долечивании после контузии, Алов поступил на режиссерский факультет ВГИКа. Но вскоре его признали «ограниченно годным», и он вновь отправился на фронт
Эта глава будет короткой. Папа попал в кавалерию, потому что занимался конным спортом на Московском ипподроме. О войне мне он никогда ничего не рассказывал. Только однажды, не помню, в какой связи (наверное, в школе требовали рассказов о подвигах), с сарказмом и непонятой тогда мною болью сказал: «Подвиг — это когда безусые мальчишки верхом на полуживых клячах против немецких танков. Подвиг — это когда с лошади нельзя слезть даже по нужде, потому что приказ: „Не спешиваться!“ и в любой момент может поступить другой: „В бой!“» Глаза у меня, наверное, округлились, папа смутился: «Читай лучше книжки». На этом рассказы о войне закончились. Так что о его войне я узнала из его фильмов.
Александр Алов. 1945 год
«Мир входящему» считаю выдающейся картиной. Фильм надо было не запрещать, а, напротив, показывать в обязательном порядке. Может быть, тогда в новых поколениях сформировалось бы устойчивое неприятие смертоубийства. В войне смерть страшна, но потеря человеческого облика страшнее. К этой теме Алов и Наумов вернутся в последней своей картине «Берег» по одноименному роману Юрия Васильевича Бондарева. Почему первыми всегда уходят лучшие? — трудный вопрос той части «шестидесятников», что воевали и вернулись с неуходящей болью, с чувством вины перед погибшими. Без вины виноватые, для нас, потомков, они написали тома «лейтенантской прозы». Там — правда о войне, там ответы.
Раз в год, 9 мая, ищу в телепрограмме фильм «Мир входящему». Обычно не нахожу. Как было полвека назад трудное кино, так трудным и осталось. Чиновники меняются, а сознание чиновничье — ни на йоту. Раньше упрекали Алова и Наумова в абстрактном гуманизме. В символизме. В пацифизме. А на самом деле просто не знали, что делать с глухим после контузии солдатом Ямщиковым, с новоиспеченным лейтенантом-интеллигентом, еще мальчишкой Шуркой Ивлевым и босым шофером Руковицыным, которому не нашлось во всей армии сапог подходящего размера. В последний день войны перед ними поставлена совсем не боевая задача — сопроводить в госпиталь беременную немку, которая вот-вот родит. Но какими же трудными стали для этих троих и для немки последние часы перед рождением Человека, перед победой Добра над Злом, которая свершается в мире и в каждом из них. Думаю, и у сегодняшних программных редакторов телеканалов те же опасения.
Режиссер — редкая профессия
Как большинство детей из творческих семьей, я не папина, я не мамина, я — бабушкина. В дошкольный и ранний школьный период папу я видела редко и доверия у меня к нему не было. Во-первых, он не умел заплетать косички и однажды привез меня в детский сад, находившийся под Москвой, на станции Ильинская, непричесанной. Хорошо помню, как ехали мы в электричке и папа всю дорогу безуспешно пытался осилить это нехитрое дело. В другой раз он вообще не забрал меня из сада. Взяла нянечка, сад закрывался на воскресенье. Помню, сижу утром в чистеньком домике за столом у зашторенного окошка, нянечка печет блины, и вдруг кто-то стучит: «Извините, пожалуйста, Любаша у вас?» Виноватый папа. Радость, обида и снова радость. Потом еще «был грех», как любил говорить папа: он заснул в театре, причем на пьесе своего приятеля, хорошего детского писателя Льва Устинова, который нас и пригласил. Что-то про войну и разведчиков. Вот такое кино, ненормированный рабочий день. Но самая главная неприятность меня ждала в школе: выяснилось, что мой папа — режиссер. Хорошо это или плохо? Учителя и родители одноклассников шепотом произносили подозрительное слово, стреляя в меня глазами. В 1950-е годы режиссер — профессия редкая. (Через десятилетия В. Н. Наумов, как всегда, метко скажет: «Мы начинали в период „малокартинья“, наши студенты начинают в период „многорежиссерья“. Не знаю, кому труднее?»)
Студентка ВГИКа Тамара