— Пусть простит нас отставной генерал, но мне как раз нужны вы, гауптман Жерницки.
— Не сомневаюсь в этом, — с томным придыханием произнесла Софи, покачивая русой головкой.
В конце концов не она ткала вокруг себя эту бесконечную, зыбкую паутину казарменного флирта; не она пыталась превратить каждую более или менее уединенную встречу с мужчиной — в походный вариант сексуальной близости. Другое дело, что она — «бедная, кроткая и почти беззащитная женщина» — всячески пыталась использовать и этот окопный флирт, и эти тыловые интимные заезды фронтовиков… Но тут уж пусть ей простится, как и должно прощаться воистину кроткой и беззащитной..
— Сейчас с вами будет говорить Скорцени
— Как и следовало полагать, — сказала Софи и, взглянув на приблизившегося барона, объяснила: — Это меня, господин генерал. Как всегда: Берлин, Скорцени, словом, дела, дела..
Это свое «как всегда» она произнесла исключительно для Гредера, и барон понял ее правильно. В противостоянии любителю «диких монологов» они теперь выступали единым фронтом.
— Софи! — раздался в трубке такой камнедробильный тевтонский рык, что женщина поневоле отшатнулась. — Вы — та единственная женщина, которая мне сейчас нужна. Причем срочно.
— Наконец-то посреди всего этого варварства я слышу голос истинного мужчины.
— Штандартенфюрер Гредер с вами уже беседовал?
— Гредер? — коварно взглянула на штандартенфюрера, нервно поправлявшего портупею. — Давно здесь, но к разговору пока что не приступал. Предпочитает длительные предисловия и душещипательные воспоминания.
— Уж не о том ли, как по его милости был уничтожен лучший в мире дирижабль «Гинденбург»?! — взревел обер-диверсант.
— Как раз рассказами о дирижабле он нас и забавляет, — пошла ва-банк Софи, понимая, что непростительно зарывается, все же речь шла о штандартенфюрере. Единственное, что ее оправдывало, так это твердое решение: «Все равно этого наглеца следует убирать. Любым доступным способом». — Кстати, он находится рядом, дать ему трубку?
— Не надо! — вновь рявкнул Скорцени. — Передайте ему, пусть уже не теряет времени, а немедленно садит вас в машину и доставляет в Берлин, ко мне, в известный вам отдел известного управления. Срочно. И под охраной. Учтите, что после беседы сразу же улетаете в Вену.
— И лететь нужно вместе с господином Гредером? — тон, которым был произнесен этот вопрос, не оставлял сомнения в том, как она воспринимает перспективу совместной командировки куда-либо с этим служакой. Видно, Скорцени уловил это.
— Нет, — жестко отрубил он после секундной заминки. — Летите одна.
И Софи не усомнилась в том, — что это «нет» рождено было только что, под впечатлением разговора с ней.
Положив трубку, гауптман смерила штандартенфюрера сочувственным взглядом и победно ухмыльнулась. «А ведь он панически боится Скорцени, этот… болтун, — поняла Софи, даже не желая анализировать свое поведение во время разговора с обер-диверсантом рейха. — То, что его придется убирать отсюда, — уже несомненно. Вопрос лишь в том, когда, как и чьими руками следует это сделать?».
— Если я все верно понял, моя поездка в Вену отменяется? — натужно подвигал нижней челюстью Гредер.
— Естественно. СД не решается оставлять столь важный район без офицера, способного обеспечить его безопасность.
— Иронизируете, Софи…
— А я всегда так поступаю, когда разговор со мной начинают не с того, с чего следовало бы.
— Вы попросту не поняли меня, фрау Жерницки. Наша полемика с бароном по поводу гибели «Гинденбурга» — давнишняя история.
— Мне это известно.
— И никакого отношения к вам, к тому разговору, который намечался…
— Все, господин штандартенфюрер, все, — с лихостью, достойной очередного «дикого монолога», одернула она Гредера, — дипломатический раут завершен. Машину, охрану и… в Берлин. И не вздумайте утомлять меня в дороге своими «дикими монологами», которые рано или поздно погубят вас. Уж поверьте мне, как потомственной ведьме-гадалке: неминуемо погубят. С нетерпением жду, когда ваш «рыцарский конь» заржет у ворот замка Штубербург.
20
До Оберзальцберга Штубер добрался уже к тому времени, когда Борман находился в летней резиденции фюрера «Берг-хоф». Рейхсляйтер стоял на специально для него очищенной от снега видовой площадке и мрачно осматривал заледенелые после недавней оттепели окрестные горы, лишь время от времени бросая взгляд на расцвеченную зеленоватыми проталинами долину, словно коршун, предававшийся не столько охоте, сколько вольному парению над давно отвоеванной для себя территорией.
— Прибыл временный комендант «Альпийской крепости» штурмбаннфюрер Штубер, — решился наконец нарушить его созерцание лейтенант Гельмут фон Гиммель[41], исполнявший при Бормане должность не то адъютанта, не то личного секретаря.
Вот только сделал это Гельмут лишь минут пять спустя после того, как, пройдя через несколько постов, барон фон Штубер оказался у площадки, рядом с самой резиденцией фюрера.
— Временный комендант, временное убежище, временный рейх, — не оглядываясь, проговорил Борман, опираясь руками о каменные перила площадки. — Не то, не впечатляет. Все исключительно временное, и все — на обломках тысячелетней империи, которую мы так долго и упорно строили.
— Забыв при этом древнюю истину, согласно которой вечных империй не бывает, — заметил Штубер, которому уже надоело стоять позади рейхсляйтера, словно в свите творящего утреннюю молитву папы римского.
Борман и повел себя так, словно его и в самом деле оторвали от служения молебна. Массивный затылок его, лишь слегка прикрытый ободком фуражки, натужно побагровел, и он медленно, по-волчьи, всем туловищем развернулся в сторону Гиммеля и Штубера, с яростно застывшим на широком мясистом лице вопросе-окрике: «Это кто тут посмел?!».
— Но ведь во имя чего-то же мы все это создавали, — мрачно проговорил он, с такой тягостной гримасой, словно только что у него вскрылась язва желудка.
— Во имя того, чтобы многие поколения потомков наших задавались тем же недоуменным вопросом: «А ради чего все это было сотворено?!».
— Не то, не впечатляет, — грубовато возразил Борман. Голос у рейхсляйтера был хриплым, прерывистым. Он говорил с таким надрывом, словно каждое слово ему приходилось зарождать в глубинах своего взрывного, астматического дыхания. — Неужели это все, к чему мы в конечном итоге придем?
— «К лету сорок первого, — будут терзаться событиями нашей истории исследователи-потомки, — они уже обладали империей, которой не было равной по мощи за всю историю цивилизации — огромной, экономически процветающей, до зубов вооруженной. Чего им еще не хватало? Нет, действительно, — будут изумляться грядущие поколения германцев, пораженные утраченными нами возможностями, — зачем нужно было идти против России?».
— А как с идеей жизненного пространства? — исподлобья смерил его подозрительным взглядом Борман. — Нет, что-то вы не то говорите, Штубер. Не впечатляет.
«Если так пойдет и дальше, то через пару минут рейхсляйтер обвинит тебя в пораженчестве и предательстве», — сказал себе барон, вспоминая, что вообще-то он диверсант, а не университетский полемист. Тем не менее остановиться так и не смог.
— Тогда почему они так легкомысленно ринулись в гибельные предазийские степи, — зададутся вопросом наши с вами, господин рейхсляйтер, предки, — вместо того, чтобы постепенно, где силой оружия, а где хитростью дипломатов приращивать все новые и новые территории? Что они там искали? Еще год-полтора бурного развития рейха, и подневольные колхозные народы сами разнесли бы в клочья империю Кровавого Кобы. Одна Польша давала нам столько жизненного пространства, что его хватило бы на две империи.
Борман неопределенно как-то покряхтел, с тоской оглянулся на открывавшийся с площадки склон горы, словно кто-то прервал полет, и хрипло, не только Штуберу, но и самому себе, напомнил:
— Все мы в конечном итоге доверились провидческому гению фюрера. Но я помню, что сугубо философский диспут этот затеял я, а не вы, — решил подстраховаться опытный партработник. — Хотя, в общем — все не то, не впечатляет. А что вы бездельничаете, лейтенант Гиммель? — воззрился на него Борман, вспомнив, что адъютанту при подобных беседах присутствовать не положено. — Вы разыскали коменданта подземной части ставки?
— Он ждет нас у входа в охранную зону бункера.
— Тогда почему не докладываете? Вам приходилось когда-либо бывать в подземных апартаментах фюрера, Штубер?
— Никогда. В наземных тоже.
— В наземную ставку, в апартаменты фюрера, мы не пойдем. Только в присутствии фюрера. Он очень не любит, когда в его кабинет и в другие комнаты вторгаются в его отсутствие. Да и кому это понравится?
— К тому же сейчас там находится фрау Ева, — добавил еще один штрих адъютант.
— А вот наша альпийская Вальгалла — это впечатляет. Как никто другой, вы, Штубер, должны это видеть. Там целый подземный город, со всеми автономными службами обеспечения.
— Я прибыл сюда из известного вам «Регенвурмлагеря», господин рейхсляйтер, — напомнил ему барон, — из подземной «СС-Франконии», огромного подземного города.
— И все же «Регенвурмлагерь» — не то, — скептически покачал головой Борман. — Не впечатляет. И строить его следовало здесь, рядом с «Орлиным гнездом» фюрера. А вот, что мы все же успели создать в подземельях «Бергхофа» — вам, барон, еще только предстоит увидеть.
Штубер знал, что именно Борман занимался обустройством здесь летней резиденции фюрера, именно он осуществлял общее руководство всеми работами по созданию подземного «Орлиного гнезда» фюрера.
Усадив Штубера к себе в машину, рядом с Гиммелем, рейх-сляйтер для начала приказал водителю объехать всю «зону фюрера», то есть закрытую зону площадью более десяти квадратных километров, границы которой он сам когда-то определял и которые были обнесены теперь тройными рядами колючей проволоки и укреплены дотами.