29
Агент гестапо Олдржих Батя[95] оказался широкоплечим приземистым крестьянином, с лицом, изрезанным черными, словно осенние борозды, морщинами. Держался он спокойно и уверенно. Скорцени привык к тому, что собеседники не выдерживают его тяжелого взгляда, но похоже, что к Бате это не относилось.
— Мне сказали, что недавно вам удалось внедриться в партизанский отряд, — произнес Скорцени, как только агент вошел в комнату, отведенную обер-диверсанту владельцем замка бароном фон Вальдеком.
— Внедрился, так и было, — глухим басом ответил Батя.
— И что вроде бы добровольно вызвались сделать это.
— Знаю, что остальные агенты отказались. Идти сейчас в партизанский отряд — значит, идти на виселицу. Но, как видите, я пошел.
— Меня интересует: вы действительно сами вызвались идти? Или, может, Хайнеке шантажировал вас, угрожал, что выдаст партизанам, расстреляет вас и родственников? Спрашиваю из чистого любопытства, но ответ должен быть правдивым.
— Да нет, ничего такого не было. Просто оберштурмфюрер спросил, могу ли я пойти в отряд. Я сказал, что могу. И все, никакого шантажа. Перепуганным на такое дело идти нельзя, здесь воля нужна, азарт, кураж. Как в при игре в карты, когда на кону — сама жизнь.
Скорцени взглянул на Батю, как на блаженного, и очень пожалел, что не может сказать ему вслух то первое, что пришло ему на ум после знакомства с досье этого агента: «Святой же вы человек!». Идти на такое задание во имя рейха за несколько дней до того, как сам этот рейх погибнет — на такое способен даже не каждый германец, ариец, член СС. А тут ведь речь идет о чехе, славянине!
— Я потребую, чтобы вас достойно вознаградили за эту операцию, господин Батя.
— Оно бы неплохо, чтобы действительно подкинули немного деньжат. Как вы понимаете, после ухода германских войск устраиваться в Чехии будет трудно. И все же пошел я на эту авантюру не ради денег.
— Ради чего же? — с нетерпением поинтересовался Скорцени, расстилая на столе перед агентом армейскую карту Моравии.
Отто помнил, что агентом абвера бывший ветеринарный фельдшер-чех из Силезии Олдржих Батя стал еще до вторжения германский войск в Богемию. Как следовало из досье, которое хранилось в злинском отделении гестапо, он окончил разведывательно-диверсионную школу сначала в Мюнхене, а затем уже здесь, в Чехии, неподалеку от Праги, где его готовили в основном, как «исполнителя приговоров», то есть чистильщика, призванного избавлять резведывательно-диверсионную сеть от предателей, двойников и людей, оказавшихся лишними. Причем кандидатура его была избрана не случайно: Олдржих Батя метко стрелял, прекрасно владел приемами рукопашного боя и даже отменно метал ножи и топоры. С тех пор он выполнил добрый десяток опаснейших заданий — сначала по линии абвера, а затем уже и по линии гестапо.
— Не знаю, ради чего, — пожал плечами агент. — Почему скалолаз, не имея ни страховки, ни даже альпинистского снаряжения, вновь и вновь карабкается на скалы? Почему ныряльщики решаются устраивать себе в акульих бухтах «танцы в адовом кругу акул»? Почему вы решаетесь на такие опаснейшие операции, как освобождение Муссолини?
— Ну, я — это другое дело.
— Почему другое? Все то же самое. Одного поля ягоды.
— Я — германец и действую во имя рейха.
— Если это и правда, то только наполовину И дело даже не в том, что по материнской линии вы все-таки венгр, а не германец. Уверен: будь вы чехом, французом или русским — действовали бы точно так же. Просто мы с вами из какой-то такой, особой, что ли, породы. Говорю это не потому, что хочу поставить себя в один ряд с вами. Статусы у нас — да, разные, но порода, племя — одно и то же.
В течение нескольких минут агент указывал на карте места базирования небольших отрядов, из которых, собственно, и состояла 1-я чешская партизанская бригада «Ян Жижка»; говорил об их численности, называл людей, которые оказывали помощь партизанам, отметил два места, в которых располагались резервные партизанские склады с оружием, в основном доставленным советскими самолетами, а также горные хутора, в которых располагались штаб, госпиталь и разведывательный взвод его отряда.
Когда вопросы, которыми осыпал его обер-диверсант рейха, иссякли, агент решительно поднялся и попросил, чтобы его подбросили к Злину, откуда он должен будет вернуться в отряд.
— Возвращаться в отряд вам уже не нужно, — задумчиво проговорил Скорцени.
— Думаете, что не нужно?
— Будем считать, что задание вы уже выполнили. Причем отлично справились с ним. Благодарю за достойную службу.
Привычного «Хайль Гитлер!» не последовало.
— Это что ж получается: что я уже больше не нужен? — разочарованно, не скрывая обиды, спросил Батя.
— Наоборот, я хочу сохранить вас для дальнейшей работы. Сейчас в каждой стране мы создаем так называемую агентурную «сеть вторжения»[96]. Вам об этом что-нибудь известно?
— Нет, господин оберштурмбаннфюрер. Но если такая «сеть вторжения» будет создаваться и здесь, в Моравии, — азартно вспыхнули огоньки в глазах Бати, — то я готов. Не представляю себе, как это я просто так, возьму и вернусь в свою ветеринарию. Слишком уж привык к жизни агента, диверсанта…
— Что еще раз подтверждает, что я не ошибся, останавливая свой выбор именно на вашей кандидатуре. Военного чина, насколько я понимаю, у вас нет?
— Когда-то, во время службы в чешской армии, я был сержантом.
— От имени германского командования я присваиваю вам чин лейтенанта, офицера германской разведки. Соответствующий приказ будет издан, с высшим командованием будет согласовано. В этой войне мы вынуждены будем капитулировать, но ведь Германия после этого не исчезнет, а значит, разведка ее обязательно вспомнит о вас и ваших заслугах. Мы, те, из «бывших», кто в течение какого-то времени окажется в подполье, тоже будем помнить о своем агенте в Чехии. Очень скоро вы вновь окажетесь на передовой, но тогда уже мы, германцы, будем выступать единым фронтом с англичанами, американцами и французами. И враг у нас будет один — коммунистическая империя.
— Вот за это, за офицерский чин, благодарю, господин обер-штурмбаннфюрер. Давно мечтал стать офицером. Но и в сладких снах не мог бы предположить, что лейтенантский чин получу из рук самого Скорцени!
— Ну, это уже излишние эмоции, — проворчал обер-диверсант рейха. — И поскольку времени у нас мало, слушайте меня внимательно. В каждой стране эта сеть состоит из двух-трех «баз вторжения», в которых, в секретных складах, мы оставляем какое-то число оружия и боеприпасов, взрывчатки, консервов, денег и конечно же рацию. Так вот, вы. лейтенант Батя, назначаетесь комендантом Моравской базы вторжения.
— Принимаю этот поста с честью, — уже сугубо по-офицерски щелкнул каблуками Олдржих.
— Наши люди в Чехии будут всячески поддерживать вас, помогать выстоять, а возможно, и сделать определенную карьеру. При этом вам лучше вернуть себе собственное имя, а свой партизанский псевдоним, под которым вас знали в отряде, объясните необходимостью конспирации.
— Правильно мыслите, господин оберштурмбаннфюрер.
— Кстати, сам тот факт, что вы были бойцом партизанской бригады «Ян Жижка», может оказаться очень сильным вашим аргументом. Главное, суметь распорядиться им. Соответствующие инструкции, деньги, явки и все прочее вы получите в течение ближайших трех дней вашей внезапной, медиками засвидетельствованной «болезни».
…На рассвете колонна грузовиков и армейских вездеходов вышла к склону долины и рассредоточилась. Подозвав к своему броневику-вездеходу оберштурмфюреров Хайнеке и Глобке, обер-диверсант рейха еще с минуту внимательно осматривал спящую горную деревушку, а затем сказал:
— Слушайте приказ. Первой в село скрытно входит штурмовая группа фельдфебеля Венча, задача которой — ликвидировать штаб-квартиру партизанского отряда и создать там плацдарм вторжения. Задача остальных подразделений: окружив деревню, основательно прочесать ее. Немедленному истреблению подлежат лица, указанные в розданных вам списках — то есть партизаны, подпольщики и их пособники. Жилища этих людей подлежат сожжению. Кроме того, вы обязаны истреблять всех лиц, которые будут оказывать сопротивление, у которых будет обнаружено оружие, а также всех лиц, которые не являются жителями этой деревни.
…Когда восходило солнце, во всех концах деревни уже полыхали жилища крестьян, а ветки старых кленов и дубов каратели спешно превращали в судные виселицы.
Впоследствии Скорцени, очевидно, не раз сожалел о том, что лично принял участие в карательной операции в районе чешской деревни Плоштина; операции, которая сильно подорвала его военный авторитет, превратив из талантливого, бесстрашного диверсанта — в карателя, а значит, и в военного преступника.
По настоянию чешской общественности, в феврале 1948 года специальная Комиссия Организации Объединенных Наций завела на Скорцени «дело», в котором он был назван «командиром команды специального назначения в Визовице», совершившим преступление в апреле 1945 года в деревне Плоштина. В кратком изложении фактов его преступления говорилось: «Обвиняемый Отто Скорцени в апреле 1945 года участвовал в карательной oneрации против жителей деревни Плоштина. 27 человек было убито, все их имущество разграблено, дома сожжены».
Однако все это уже было потом, после войны…
30
Первое, на что обратил внимание барон фон Штубер, — что особых разрушений в Мюнхене пока еще не наблюдается, он по-прежнему остается далеким тыловым городом, несбыточной мечтой всякого окопника.
На первом же посту офицер сообщил спутнику коменданта крепости обергруппенфюреру Шаубу, что из рейхсканцелярии интересовались, прибыл ли он в Мюнхен, очевидно, опасались, как бы его самолет не сбили англо-американцы.
— Кто именно интересовался? — попытался уточнить Шауб, причем барон почувствовал, что он сразу же приободрился. — Кто-то из сотрудников рейхсканцелярии или же сам фюрер?