– Как вас по имени-отчеству? – спросил я, откидываясь на спинку стула и закидывая ногу за ногу. – Кажется, Николай Иванович?
– Так точно, – и вовсе расслабился Савенко, сияя как медный грош.
– Мне говорил о вас Андрей Александрович как об исключительно порядочном человеке.
– В таком случае позвольте отрекомендоваться… нынче вечером. Ведь вы в гостинице остановились, в двенадцатом номере? Гостиница – дрянь, но другой здесь нет. Ничего, подыщем квартиру. Есть у меня одна на примете – уютная, теплая. Сдает такая себе краля… – При упоминании о крале Савенко двусмысленно ухмыльнулся и сладко вздохнул. – Но это потом. А сейчас разрешите идти: времени всего ничего, нужно успеть подсуетиться…
Савенко козырнул и потопал из кабинета. Через неплотно прикрытую дверь я услышал, как, минуя канцелярию, он проворковал о чем-то Надежде Григорьевне, та коротко ответила и оба они вполголоса засмеялись. «Словно голубь с голубкой – гу-гу-гу!» – в свою очередь ухмыльнулся я, представив масленые глазки майора и косенькую улыбку секретаря-машинистки Гузь…
В оставшееся до конца рабочего дня время я занимался бумагами. Одну из жалоб, на несогласие с приговором суда, я адресовал Саранчуку, вторую, об избиении участковым инспектором переростка, подозреваемого в краже велосипеда, – Ильенко, третью, о незаконном увольнении с работы, оставил себе. В этом решении – рассмотреть жалобу самому – крылась определенная хитрость: с некоторых пор трудовые споры разрешались только судом и мне не было необходимости напрягаться, только и всего, что разъяснить порядок обращения в суд.
Задание Генеральной прокуратуры о проведении проверки законности приватизации я ничтоже сумняшеся спихнул Саранчуку: он здесь, в районе, как рыба в воде, все знает и разумеет, тогда как я – человек новый, пришлый, когда еще осмотрюсь. Да и не дело княжеское – пахать, когда есть холопья… Поживет с мое, хлебнет столько, сколько хлебнул я, пребывая семнадцать лет в помощниках, а когда будет прокурором – тогда настанет его черед ставить резолюции на бумагах. А пока – арбайтен! И, блаженно ухмыляясь, я вывел в правом углу указание: «Л. Ю. Саранчук. Выполните задание с привлечением контролирующих органов» – и лихо расписался.
Оставались статистические карточки, – и тут я призадумался. Порядок заполнения таких карточек я изучал на курсах повышения квалификации – не так давно, но без особой охоты, поскольку на прежней должности нехитрая эта премудрость была без надобности. И вот теперь, когда понадобилась, я не без оснований опасался какого-нибудь подвоха: ведь ментам подсунуть липу – раз плюнуть, лишь бы статистику под конец месяца подправить. Но выход быстро нашелся, и с карточками в руках я направился в кабинет Ильенко.
Едкий табачный дым стоял там коромыслом, и в дыму этом я разглядел склоненный над столом затылок с редкими слежавшимися волосами. На звук открываемой двери Мирон Миронович медленно, будто спросонья, поднял голову, – и на меня глянуло изжелта-смуглое усохшее птичье лицо фараона XIX династии эпохи Нового египетского царства Рамзеса II.
– А! – глухо и бесцветно изрек Рамзес II и загремел стулом, выкарабкиваясь из-за стола.
Я жестом попросил следователя сесть и положил на стол статкарточки.
– А! – снова воскликнул тот, но уже с иной, укоризненно-насмешливой интонацией, и ткнул желтым пальцем с кривым хищным ногтем в поданные бумаги: – Форма 1 на выявленное преступление. А копия постановления где? Не принесли копию? Сколько раз говорил: нет копии постановления – нет подписи под статкарточкой. А им хоть кол на голове теши! – Он притянул к себе бумаги и косо, по-птичьи, заглянул в них. – А! Это на дополнительные эпизоды. Месячные отчеты скоро, показателей нет – опера и подсуетились…
– Вот и разберитесь. Вы дело знаете, изучали – что там и как, – сказал я с простодушным выражением на лице. – Будут постановления, и все такое, – тогда и подпишу.
Рамзес II нахохлился, поник плечами, накрыл статкарточки пятерней с коричневыми, высохшими, как стручки фасоли, пальцами и потянул к себе.
День заканчивался. Уходя, я снова набрел в коридоре на Любку. Теперь она шуровала веником, сгребая мусор в обгрызенный пластиковый совок.
– Ой! Уже домой? – техничка распрямила спину и широко улыбнулась, выставив тусклые, бронзового отлива коронки и пыхая зелеными кошачьими зрачками. – А вечерять где будете? Припасли тормозок? Что, и всухомятку?
«Вот баба! Уже где-то хильнула», – и не хотел – покривился я, уловив тошнотворный смешанный запах самогона, селедки и лука, витавший вокруг словоохотливой технички. Но вникать, разбираться, карать в первый рабочий день показалось неуместным, и я попрощался с Любкой, громыхнул входной дверью, сбежал по кривобоким ступеням на тротуар и неспешным шагом направился к перекрестку.
Распогодилось, и вечер стоял синий, прозрачный, усыпанный звездами, с бледной луной, скупо просвечивающей сквозь прозрачную, как паутина, тучу. Поскрипывал под ногами упругий наст. Дым печных труб, прижатый к земле неуловимым ветерком, забирался в ноздри, и несколько раз я негромко кашлянул, прочищая гортань от дерущего налета перегоревшего угля и дров.
Из дворов и сарайчиков, попадавшихся на пути, тянуло навозом, куриным пометом и еще чем-то паленым – не то замкнутой электропроводкой, не то подгоревшим сцеплением, как если бы за мгновение до моего появления по улице проскочил неисправный автомобиль.
Я шел и смотрел на звезды, слушал протяжное пение снега под ногами, и думал о себе, и видел себя как бы со стороны: что я, где я, зачем – в этом чуждом нелепом мире, так равнодушно взирающем на меня с недосягаемой высоты? Здесь ли я на самом деле, и если все-таки здесь – откуда это сосущее душу ощущение, что материя обманна и ничего живого, в том числе и меня, никогда не было в этом неподвижном, стылом, мертвенном пространстве, нет и теперь? Иначе как объяснить: вселенную, жизнь, смерть, все, что вокруг, – от макрокосма до вон того кота, голодно выглядывающего из подворотни? Как? Неправдоподобно, жутко, безжалостно, необъяснимо!
От нерадостных мыслей о вечном и невечном меня отвлекла одинокая женская фигура, движущаяся впереди меня к перекрестку. Издали женщина напоминала девочку-переростка в своем зябком, подбитом ветром пальтеце, в полусапожках, открывавших тонкие икры, и в лохматом пуховом берете. Прибавив шагу, я почти нагнал ее и тотчас приостановился: в свете слепого фонаря шла, низко склонив голову и оскальзываясь на притоптанном насте, Надежда Григорьевна Гузь.
«Еще и эта! – затаив дыхание, недовольно подумал я: особого желания общаться с секретарем-машинисткой на промерзшей вечерней улице у меня не было. – Какая-то она жалкая, прибитая жизнью. Ну, давай, сворачивай, ну же! Не по пути нам…»
Как бы уловив этот мысленный мой посыл, Гузь и вправду свернула на перекрестке – в противоположную сторону от той, куда должен был идти я.
12. О пользе смешивания водки с пивом
В тесном номере гостиницы, затрапезной и холодной, мы неторопливо выпивали, закусывали и говорили обо всем понемногу – я и майор Савенко.
Из щелей в оконной раме сквозило морозным холодом, и я уложил на подоконник одну из тощих гостиничных подушек. И, напротив, от чугунной батареи под окном тянуло сухим жаром, словно от раскаленной печки, – и вскоре лица у нас раскраснелись сторонами, обращенными к батарее.
Закуска была у нас отменной: биточки, тушеная печенка в сметанном соусе, запеченный в духовке картофель, сдобренный чесноком, корнишоны в банке, две копченые селедки, балык, хлеб домашней выпечки, – и потому мы не пьянели, хоть распивали уже вторую бутылку. Пили водку, но в большой тяжелой сумке, принесенной Савенко, ожидали своего часа коньяк, пиво и бутылка самогона, настоянного на травах. «Мало ли, вдруг вы предпочитаете самогон», – пояснил странный набор спиртного Савенко и в самодовольной ухмылке намаслил глазки: понял, что угодил. В ответ я потер руки и закивал головой: и самогон тоже! Как же без самогона?!
– Правильно, что приехали. Здесь не пропадете, – говорил мне Савенко, ошкуривая копченую селедку, облизывая жирные пальцы и причмокивая от удовольствия. – Район хоть и маленький, но своеобразный. Смотрите, – и он стал загибать пальцы, лоснящиеся и пряно пахнущие рыбьим жиром, – здесь лучшие в области черноземы – это факт. Здесь же рыбхоз, каскад ставков на Роставице. В придачу в каждом селе – зарыбленный ставок. Вот вам второе богатство после черноземов – рыба. В основном карп, но и судачок изредка попадается – эх, какой судачок! Как-нибудь организую уху из судака – тогда поймете, что такое наш район. А лучшую уху, чтоб вы знали, готовят рыбаки. Не баба Клава из столовой, а такой себе мужичок-с-ноготок. Выловил карпа, тут же, на берегу, выпотрошил – и в ведро, и на огонь. Никаких тебе специй – соль, лавровый лист, укроп. Полчаса на костре – и прошу изволить к столу. Я голову не ем, брезгую, а для рыбаков главное лакомство – голова. Вот такая, в два кулака, губастая, – они разбирают эту рыбью голову на триста или там пятьсот мелких косточек.
– Пятьсот? Быть того не может!
– Сами увидите. А пока выпьем под селедочку. – Савенко ударил своим стаканом о мой стакан и рявкнул по-украински: – Будьмо!
Выпив, он отер замасленные пальцы клочком газеты, подцепил вилкой корнишон.
– Пойдем дальше: маслозавод. Там окопался такой себе местный магнат – не подступишься. Но толковый, хитрый. Мы вокруг него и так и этак, а он вьюном – раз, и выскользнул. Второй дом строит – рядом с первым. Дети еще не выросли, а уже для них строит. И что? А ничего. Документы на застройку в порядке, что тут скажешь. За городом у него ферма, выращивает индюков на продажу. А сколько на казеине заработал втихую, сам Бог не знает! Вы с ним поосторожнее, жук хитрый, скользкий. Говорю на всякий случай: кто предупрежден, тот вооружен. А вот балычок… Попробуйте! Балычок наш, из одного хозяйства. Председатель колбасный цех за границей прикупил, не цех – сказка! Хитрые механизмы, нержавейка, все блестит. Выпускают всякие вкусности из своего же сырья: сосиски, колбасу, а для хороших людей – еще и балычок. В магазине такого балыка не найдете, определенно говорю!