Тогда состояние мое оказалось на удивление терпимым, а гадостный привкус во рту, вызванный смешением водки с пивом, я притушил остатками минеральной воды и чашкой кофе, приготовленного при помощи походного кипятильника.
Сейчас вспоминать об этом было приятно, но и тревожно: повторится ли для меня такое утро, и такой день, который наступил вслед за тем, и такой вечер, – обыкновенные, если не сказать – будничные, но с гарантированным будущим, которого не было у меня сейчас.
Итак, с привкусом растворимого кофе во рту и неуверенностью в душе: что да как будет дальше? – я отправился на работу.
Несмотря на ранний час, там уже был Ильенко. Он выговаривал кому-то по телефону, – из-за распахнутой двери кабинета доносились его сиплый тягучий голос, шлепки о столешницу ладони, шуршание служебных бумаг, а в дверном проеме колебался и плыл сизый дымок дешевых сигарет «Прима».
– А! – равнодушно произнес он, слегка приподнимаясь и подавая для приветствия иссохшую, мумифицированную ладонь. – Тут у меня… – И он, не договорив, махнул рукой и продолжил нудить в эбонитовую телефонную трубку.
«Ты погляди, как дедушка занят службой: задницу оторвать от стула не может! – слегка уязвленно подумал я. – Старый хрыч! Дай время, достанется тебе на орехи!»
Я прошел в свой кабинет, прикрыл за собой хрипучую дверь и первым делом позвонил Даше.
– Доброе утро! Как ты там? – раздался ее далекий хрустальный голос, и от звука этого голоса мне вдруг стало грустно и одиноко.
– Как я там? Ни шатко ни валко, Рамзес II мне в печенку!..
– Что ты сказал? Какой Рамзес? Это кто? – мигом встревожилась Даша. – Ты, случайно, не заболел? Мне пора на работу, но если что – я отпрошусь и приеду.
– Ни в коем разе! – возразил я, придавая замогильным ноткам в голосе фальшивый оттенок бравады. – Ты не поверишь, но все замечательно. Вчера, например, вкушал самогон и закусывал жареной печенкой. Как орел, печень клюющий… Так что не о чем беспокоиться.
– Тогда я побежала, опаздываю. Смотри, не спейся там без меня, орел, печень клюющий!
– Лети-лети, воробышек! И вот еще что: веди себя на воле прилично, не то – ты меня знаешь…
Она радостно засмеялась: «Какие-то у нас птичьи спевки!» – чмокнула на том конце в трубку и дала отбой.
«Ну вот, ну вот! – вздохнул я и, вслед за Дашей, невольно улыбнулся, и даже пропел в нос гнусавым, надорванным тенорком: – “Что день грядущий мне готовит…”» Оказалось – встречи и знакомства, всякие и разные.
Первым позвонил майор Савенко – с живым интересом, не помер ли я после вчерашних возлияний. Голос у него был воркующий, в вопросе звучало беспокойство: «Как вы, Евгений Николаевич?» – так что я невольно поддался соблазну и проворковал в ответ: «Прекрасно! Лучше не бывает!» Но видимо, бес ехидства вселился в меня тем утром, – и, прикрыв микрофон ладонью, я нежнее нежного добавил: «Не дождешься!» – хотя провиниться передо мной майор ни в чем еще не успел.
Сразу затем за дверью раздался чей-то бодрый шепелявый тенорок, – и в кабинет проник благообразный, лысеющий блондин с бледно-голубыми хитрыми глазками, излучающими такое радушие и открытость, что у меня на загривке, как у почуявшего опасность волка, встала дыбом несуществующая шерсть.
– Нашего полку прибыло! Наконец-то! – воссиял с порога пришелец и скользнул ко мне с протянутой ладонью. – Знаю-знаю: Евгений Николаевич, новый прокурор. А я – председатель местного суда, зовусь Игорь Маркович, фамилия Карманчук. Зашел познакомиться, и все такое…
Ладонь у Карманчука была потная и вялая, как дохлая плотвичка, при этом рукопожатие оказалось на удивление цепким, и внушительный золотой перстень на безымянном пальце тотчас впился мне в кожу и оцарапал острой гранью впаянного в золото камня. И тем не менее я тотчас проникся к гостю симпатией, – потому, наверное, что всегда был человеком доброжелательным и вследствие этого часто неосторожным: попадался, как рыба на крючок, на внешние проявления добрых отношений, не особо вникая, какова у доброты и искренности изнанка.
– Кофе? – предложил я как можно любезнее, утопая в ореоле сияния, исходившего от Карманчука.
– Уже пил, а вот чего бы покрепче… – сокрушенно развел руками тот. – Но служба не велит: сажусь в уголовный процесс. Такая тягомотина, если честно, так все сыро, бездарно, слеплено на тяп-ляп. Не дело – песня!
Тут я слегка насторожился, поскольку качество досудебного следствия теперь касалось меня впрямую. Видимо приметив, что брови у меня сошлись к переносице, Игорь Маркович развеселился больше прежнего.
– Да, распустились, трудиться не хотят, – похохатывая и потирая руки, уверил меня он. – Весьма слабый следственный отдел, ничего не умеют и, главное, не учатся ничему. Знаю не понаслышке – возглавлял этот отдел до работы в суде. Так что, Евгений Николаевич, глаз да глаз за ними нужен. А насчет чего покрепче – соберемся как-нибудь вечерком. Или вы не по этому делу? Не против? Вот и хорошо, вот и ладно! У нас так говорят: кто не пьет, тот или при смерти, или конченая подлюка.
Тут в дверь постучали, и в кабинет вошла Надежда Григорьевна Гузь, неловко удерживая в руках поднос с двумя чашками кофе и сахарницей без крышечки.
– Кофе, пожалуйста! – сказала она, пристраивая поднос на край стола. – Вам, Игорь Маркович, как просили – без сахара.
«Я просил?» – округлил хитрые глазки Карманчук, но тотчас притянул чашку, сунул туда нос, понюхал, поморщился от наслаждения и маленькими глоточками стал пить, после каждого глотка причмокивая и сладко морщась.
– Я и вам без сахара, но если любите сладкий… – обернулась ко мне Надежда Григорьевна и глазами указала на сахарницу. – Она чистая, просто крышечка куда-то подевалась…
Едва разжимая губы, я пробормотал: «Не стоило беспокоиться», – а про себя отметил, что сегодня секретарь-машинистка держалась увереннее и вид у нее был вполне здоровый: ни бледности скул, ни красных пятен на шее, ни нервно скошенного на сторону рта. И платье на ней было с большим вырезом на груди в виде сердца. Ах, сердце-сердце, и Козлов, и особые отношения!..
– Не спешите пить, – сказал я Карманчуку, когда Гузь вышла. – Надо бы кофе облагородить. У меня тут фляжка…
– Только не в кофе!.. – запротестовал тот и со знанием дела обернулся к книжному шкафу. – Здесь у него были рюмочки… Если выпить по одной – думаю, процессу не повредит.
– Разумеется! Разве может чему-нибудь повредить инъекция хорошего коньяка?!
– Он водку из этих рюмок пил, – сказал Карманчук, когда мы выпили, и презрительно покривил тонкие губы. – Закроется, или позовет Заведию (это его дружок, такой же пьяница, бригадир у рыбаков, – еще увидите, что за тип этот Заведия), и – за водку-селедку… Не пойму, как он, Козлов, руководил столько лет, кто его только назначил прокурором района! И ведь одно время ходил в передовых. Как?! У меня здесь записаны, так сказать, некоторые его перлы, что он, с позволения сказать, нес в суде… – Порывшись в кармане пиджака, Игорь Маркович выкопал длинную узкую бумажку, исписанную мелким куриным почерком. – Вот! Хотите, почитаю?
– Игорь Маркович, между прочим, я учился с Козловым в институте, и был он, скажу вам, достаточно грамотным и толковым, чтобы…
– Ну и что?! Когда был? Теперь другое… Да вы послушайте…
Отставив на расстояние вытянутой руки бумажку, прищурившись на нее и наперед смешливо фукая, так что стал напоминать приглядывающегося к курятнику лиса, Карманчук забормотал какие-то фразы, давясь ими и снизу вверх торжествующе поглядывая на меня: ну, что я говорил?! Фразы были по большей части неясны или лишены смысла и потому смешны ему одному, но из ложно понятого приличия я посмеивался вслед за Игорем Марковичем, а тем временем думал: каково это – едва раззнакомившись, дурно отзываться о твоем предшественнике? Все-таки род человеческий неисправим и вряд ли будет когда-либо исправлен…
Выпив со мной еще по рюмке, Карманчук разболтал и опрокинул в рот остатки настынувшего кофе, откланялся и был таков.
«Всего ничего в должности, а каждый день навеселе, – едва за судьей закрылась дверь, вздохнул я и, от греха подальше, затолкал флягу с коньяком в нижний ящик стола. – Пьянству бой! И надо заменить рюмки… Интересно, что этот Карманчук будет рассказывать когда-нибудь обо мне?..»
И сокрушенно покачав головой, я с самыми серьезными намерениями взялся за бумаги. Но не тут-то было: проклятые петли снова заскрипели, и в дверном проеме возникла долговязая фигура моего предшественника, Сергея Козлова. Был он худ, скуласт и неимоверно рыж, то есть настолько рыж, что все в нем – лицо, шея, руки, не говоря уже о волосах, – отливало золотисто-рыжим, веснушчатым цветом. И даже соответствующая кличка была у него в институте: Рыжий.
– Привет! – сказал мне Козлов, придирчиво и ревниво оглядываясь по сторонам – не поменял ли я что-нибудь в кабинете. – Это от тебя Карманчук вышел? Я так и понял, что от тебя. Лис Микита! Когда еще был начальником следственного отдела – не вылезал из моего кабинета, а пробрался в судьи – как подменили его: начал палки в колеса вставлять, рассказывать небылицы. И тебе, верно, наплел? С него станется! Ты с ним поосторожней: крашеный-перекрашенный!..
– Спасибо, учту.
– Чего кривишься? Я не обижаюсь, что на мое место назначили тебя. Лучше тебя, чем кого-нибудь другого.
«На мое место? Не обижается он! – мысленно вознегодовал я. – Кому ты нужен, чтобы тебя подсиживать? Когда тебя снимали, обо мне и помнить некому было».
И тотчас я вспомнил, как случилось это назначение: от «заманчивого» предложения поехать в Приозерск отказался сначала один, потом – другой, мой приятель, заместитель берендичевского городского прокурора Ващенков. Я случайно оказался в кабинете прокурора города Гринишина, когда тому позвонили из области, чтобы повлиял на упрямого зама.
– Не согласится. Подумайте сами: человек недавно вырвался из района, вкусил городской жизни, получил квартиру; в конце концов, ему здесь комфортно – и что теперь? Опять езжай коровам хвосты крутить, – флегматично отбивался Гринишин, прижавшись ухом к трубке и закатив к потолку волглые глаза. – Не знаю, кого, вам виднее… Чего тебе? – глянул он на меня и вдруг брякнул – как с кондачка: – Возьмите Михайлова. Что вас смущает? Михайлов давно созрел. То, что он не лезет на глаза начальству, не означает, что недостоин…