И двух дней не прошло, как Шадрин прикатил из области, вслед за ним в коридоре прокуратуры промелькнула жутковато-мертвенная, как у филина, физиономия Музычука, – и втроем они заперлись в кабинете Гринишина. А еще через неделю на антресолях у Петра Васильевича я разглядел несколько коробок с видеотехникой.
– Ну что материалы? – поинтересовался я с простодушным видом. – За мной числятся или как?
– Какие материалы? – пробурчал Гринишин, затем проследил за моим взглядом, уставившимся на коробки, и беззастенчиво ухмыльнулся. – Уже не числятся, спите спокойно. Кстати, какой у вас дома телевизор? Черно-белый? Почему не цветной?
– Цветной не потяну: не по карману, – ответил я и не без ехидства добавил, что хорошая импортная техника нынче в дефиците.
– Ну, об этом надо будет подумать, – еще шире, с намеком улыбнулся Гринишин.
И хотя цветной телевизор я так и не увидел, доверие ко мне кумовьев возросло: уже по мелочам они не крылись, но и в компаньоны не звали, – и на том спасибо, потому как в вопросах скользких и не совсем честных я был человеком непрактичным и весьма осторожным. Однажды за выпивкой один комитетчик так и сказал мне: «То, что сойдет с рук другим, тебе не выгорит: посадят». Памятуя это жутковатое пророчество, я старался не впутываться в сомнительные истории, – и, хоть не нажил за годы службы сколько-нибудь приличного капитала, всегда спал спокойно.
– Что? – спросила меня Даша, когда, покачав в руках, я положил трубку на рычаг. – Кто звонил? Что-то открылось?
– Шадрин, – сказал я и, чтобы пригасить всполоханный блеск ее глаз, обнял жену за плечи и поцеловал в лоб. – Какая-то сука написала анонимку. Я догадываюсь какая… Но он заверил, что все обойдется, если за две недели управлюсь с ремонтом.
– Обойдется? – недоверчиво протянула она. – Управишься? Точно? И с чего бы ему быть таким добрым, твоему Шадрину?
– С чего бы? А с того, что здесь не столько благосклонность и доброта, сколько кое-что еще. На нашей «семерке» раньше Шадрина возили. Вот он под Новый год сел за руль и рванул не то в село к теще, не то на охоту. Ну и перевернулся. Историю замяли, а машину мне передали. Может, потому под Сокольцом и кувыркнулись, что уже не машина, а инвалид…
16. Шаг за шагом
Даша ушла на кухню, загремела кастрюлями и сковородой, – и, судя по этому громыханию, обычно деликатная, не переносившая напрасного шума, она там пребывала в глубокой задумчивости и все валилось из ее рук.
«Ей-то за что? – с внезапным приступом раскаяния подумал я, ложась на диван и осторожно укладывая на животе ноющую руку. – Ладно я, но она-то!.. И прилепится жена к мужу своему, или как там сказано в святом Писании? Ну вот прилепилась – и что в итоге? Муж, опора, законник хренов! Дорвался до какой-никакой должности – и все порушил! А с другой стороны, может, не один я виноват? Может, дело в кувырк-машине, битой-перебитой? Шадрин ее ухайдакал, а мне отвечать?»
А ведь машина нужна мне была как воздух. Изначально я не собирался жить в Приозерске. Снять квартиру, оставить Дашу одну, видеть ее только по выходным дням, – я что, похож на законченного идиота? И как только мой водитель, косенький Виктор Ищук, закрыл больничный и явился на работу, я потребовал объяснить, почему притаившаяся в гараже «Нива» не на ходу.
– Так ведь машина списана, – отговорился тот и тотчас съехал косящим плутовским взглядом.
– Что с того? Пока новую не получим, ездить на чем? На проверки и по району – на колхозной телеге?
– А кто возьмется? Дорого, и хорошей мастерской у нас нет. Сидит на гаражах дядя Вася, бывший тракторист, – за все берется, а толку как с козла молока. Ему только дай, он накрутит! И денежки ему наперед…
«Что-то здесь не то», – подумал тогда я, памятуя слова майора Савенко. Но проверить, так ли все безнадежно, как уверял водитель, не было никакой возможности: в машинах я не разбирался, разве что мог заправить бензином бак, а чтобы привезти из города слесаря-автомеханика, надо бы знать такого. И платить ему из чьего кармана? Из своего? – Так он у меня пуст. А область и копейки на списанный автомобиль не даст.
Пришлось поверить водителю на слово. И вот «Нива» стояла в гараже, а я лихорадочно пробивал пути-дороги в сторону дома. Но выяснилось, что единственный автобус до города отправляется днем, а чтобы успеть вечером на электричку, надо не менее часа добираться до станции Чернорудка, и не просто добираться, а на чем бог пошлет. Проклятый район! Поймал меня и захлопнулся, как мышеловка.
– Не дурите, Николаевич! – сказал мне Савенко. – Никакого здоровья не хватит – мотаться шестьдесят километров утром, шестьдесят – вечером. Хотите, найду вам молодицу – и грейтесь у нее под боком до выходных?! А нет – давайте выпьем.
– Идите к черту! Организуйте лучше попутку.
– Вечером грузовики в основном ходят. И не в город – заворачивают по кольцу. Поедете с пересадкой? В кабине самосвала? И голосовать на дороге будете? Н-да, тянет же вас к женке!..
Ах как трудно притирался я к Приозерску! Как нелегко давались эти первые дни и месяцы в районе! Как порой жалел о своем опрометчивом шаге – согласиться на кресло районного прокурора!
Но прошло какое-то время, и я стал привыкать на новом месте. Этому в немалой степени способствовала – как назвал не без изрядной доли иронии – «неделя знакомств»: один за другим мне сочли необходимым представиться самые уважаемые, знаковые люди района. Но если встреча со строптивым Мирошником произошла «как бы случайно», на нейтральной территории, то прочие, по примеру Карманчука, объявлялись по собственной инициативе. И каждый старался облегчить начальный этап моего вхождения в должность.
Мирошник предложил обедать в заводской столовой.
– Так дешевле, и риска отравиться свиным фаршем меньше, – пояснил с чванливым и недовольным видом директор маслозавода, как если бы не он, а я приставал к нему с просьбой о дешевом питании. – Скажу поварихе, она вам картошку пожарит. С печенкой или биточком? – И добавил уже с иной, доверительной интонацией в голосе: – А чтобы было понятней – так сказать, ху из ху – давайте съездим как-нибудь на природу. Шашлычок съедим, уху сварим. Есть у меня один человечек… Простой рыбак, а никто не приготовит уху из толстолобика так, как он. Карп? Карп ни в какое сравнение не идет! Лучше толстолобика рыбы для ухи не бывает. Судак и тот пресноват.
На уху? Почему бы нет?! И хотя Шадрин напутствовал меня советом – потерпеть год, ни с кем в районе не знаться, не выпивать, потому как многие полезут в друзья, а им, может статься, самое место в каталажке. Но я всегда слушал и кивал, а поступал по-своему, – и теперь рассудил: если Мирошнику место в тюрьме, никакой толстолобик не помешает упрятать его туда.
День, помнится, был промозглый, хмурый, от скованной серым льдом воды тянуло влажной крупой, две-три полыньи, ртутно зиявшие у берега, на глазах брались свежей ледяной коркой.
– Вы вот что, вы обращайтесь, – гудел Мирошник, прихлебывая густое горячее варево из кружки, – и я, будучи изрядно под хмельком, с удивлением думал, что этот лысый, как колено, мордастый, розовощекий тип совсем не пьянеет, хотя принял на душу более моего. – Одна просьба: чтоб никто – ни-ни! Особенно менты. Жадные, наглые – слов нет: то им надо, и это. Я от них подальше. А вашему предшественнику – ему подсоблял. И вам, если что…
«Козлову подсоблял… А Савенко – Савенко в обиде…» – мотал я на ус и одновременно соглашался с Мирошником: уха из толстолобика знатная, ничего не скажешь против такой ухи!
Явился и директор рыбхоза, о котором Савенко сказал: не жилец. Этот, в отличие от меланхоличного Мирошника, ввалился шумно, шершавую руку подал отрывисто, заговорил громко, хрипло, как будто кричал где-нибудь на ставке рыбакам, выбирающим сеть вдали от берега, на баркасе.
«Крепкий мужик, – невольно подумал я, пожимая протянутую ладонь. – И не скажешь, что голова располосована. Может, он ошибается, Савенко?»
– Ты вот что, – захрипел директор, нагло громыхнул стулом и уселся к приставному столу, – ты бросай этот отель, пока не поздно. Клоповник, если честно! Прежде там заготконтора была, теперь деньги гребут, а услуг – ноль. Останешься без штанов. Одним словом, пока подыщешь квартиру, заселяйся в рыбхоз. Я распорядился освободить в конторе комнату – ну, там кровать, шкаф, стол, стулья, – на первый случай сойдет. Заселяйся, живи. Цибульский, если что, в курсе. Да, и о постельном белье не беспокойся: главврач велел со склада два новых комплекта выдать, чтобы один – на замену…
Я, признаться, опешил, но прийти в себя не успел.
– Надо бы выпить, но не могу: врачи не велели, – загромыхал директор, вставая. – Такая зараза прицепилась!.. Ты вот что, выйди-ка во двор. Привез тебе пару-другую карпов. Куда занести? В гараж? Федюк занесет, он у меня главным инженером… Ну, пока! Звони, если что, звони по-простому. Федюк, где ты там?
Высокий длиннорукий горбоносый субъект с водянистыми, цепкими глазками на вытянутом лице прошмыгнул в гараж с пакетом, в котором что-то живое, крупное билось и тонко посвистывало, сразу же вернулся обратно, забрался на водительское сиденье УАЗа, завел двигатель. Через распахнутые ворота автомобиль выкатился на дорогу и был таков.
«Черт! Что это было? – спросил себя я, заглядывая в гараж. – Надо бы прогнать вон… Но если после операции у него с головой не в порядке?..»
Пакет с рыбой лежал на столе, между слесарными ключами и сдохшим аккумулятором. Из него наполовину высунулась большегубая усатая голова и обреченно пучила на меня красноватые мученические глаза…
Недолго думая, я сбагрил карпов Надежде Григорьевне Гузь.
– Но ведь… как-то неловко, – смущенно отнекивалась она.
– Еще чего! – отрезал я, напуская на себя строгий вид. – Мне все равно девать некуда, да и не люблю я рыбу. Незабываемые впечатления детства: однажды в горле застряла кость…
– В таком случае можно мне задержаться после обеда? Боюсь, с рыбой не управлюсь.