– Не пахнет. Он совсем не пахнет! – поднеся стебелек с соцветиями к лицу, засмеялась она – как заливается переливчатым, дробящимся смехом счастливый ребенок. – Но такой нежный, бархатный! Вот и у меня, вот и у меня аленький…
Тут в груди у меня стало тепло и горестно, и сразу расхотелось шутить. Как ей удается, и как всегда удавалось простые обыденные вещи превращать в то, что не выговорить словами, – в чувство? Аленький цветочек… Вот и у нее – аленький… От меня…
А потом была Аллея любви – обыкновенная тропинка в обыкновенном не то парке, не то диком лесу. Но уже что-то переменилось, и Даша шла, едва слышно ступая и низко опустив голову, и в этой ее походке, и в хрупкой, как бы надломившейся шее мне внезапно открылось, что безмерно люблю – и ее походку, и склоненную голову, и детскую шею с трогательно выступавшими позвонками, и всю ее, Дашу, Дашеньку. Остановившись, я секунду-другую смотрел жене вслед, пока не замедлила шаг и не повернула ко мне любимое вопрошающее лицо. Но я уже не различал черт ее лица – только глаза, только глаза…
– Ну вот, и мы на этом месте поцеловались, – сказала она, запрокинув голову и не отрывая от меня взгляда. – Эта аллея теперь наша. Как думаешь, они не будут протестовать? Тогда… Может, здесь все-таки скажешь?..
И я наконец произнес слова, о которых Даша просила, – немо шевеля губами, но она все равно услышала, просияла и прижалась ко мне, нежно и благодарно.
21. Кузница милицейских кадров
Черных дожидался нас у бокового входа в особняк.
– Ну, как вам наш ампир? – живо поинтересовался он, глядя печально и томно, – и я вдруг подумал, что смуглостью и восточными глазами Владимир Игнатьевич напоминает индуса – факира или заклинателя ядовитых змей. – А вам, Дарья Михайловна, как вам?
– Замечательно! Слов нет, – с искренней горячностью отозвалась Даша. – Вот только запущено как-то…
– Деньги… Были бы деньги, – сожалеюще развел руками «индус». – А желание есть: порушенное воссоздать. Если не в первоначальном виде, то хотя бы приблизительно. Например, музей… Прошу за мной, сейчас своими глазами увидите… Оксана Васильевна принесла ключи, ждет… Вход с торца, чтобы студентов от занятий не отвлекать, а то бывает – приезжает группа за группой…
Мы вошли в полутемный коридор и стали подниматься по массивной дубовой лестнице на второй этаж. Рассохшиеся от времени ступени негромко поскрипывали, толстые балясины и широкие перила сужали и без того тесное пространство, но мы с Дашей ухитрялись не разжимать рук. Перед глазами у нас мелькали темно-зеленые «индусские» брюки, и, следуя за синтетическим шарканьем штанин, я мысленно восклицал: «Какой музей? Какой, к черту, музей?! Скорее отсюда – домой, с Дашей, к ее объятиям и теплым губам!..» В какой-то миг я придержал жену за руку, жарко поцеловал в уголок рта, и она вдруг зарделась, как школьница от первого прикосновения, летуче ответила и застучала каблучками по дубовым ступеням.
– Пожалуйте, Дарья Михайловна! – откуда-то сверху донесся сладкий и певучий баритон Черныха. – Музей у нас в трех комнатах: вот гостиная, а там рабочий кабинет и спальня. Ольга Васильевна покажет экспозицию… А где же?.. Евгений Николаевич, ау!
«Уа!» – едва не огрызнулся я, но Дашенькины губы на время превратили меня в котенка, и я только и всего, что глупо улыбнулся и пошел на зовущий голос.
Происходившее дальше припоминалось смутно и как-то отдаленно; так в зрелости пытаются припомнить собственное, не осознанное младенчество. Круглый картежный стол под зеленым сукном, резной сервант, украшенный чем-то наподобие короны или вензеля, книжный шкаф и стопка книг в нем, камин с голыми женскими торсами по сторонам фасада, якобы доставленный для Бальзака из Франции…
– Хотите, подарю такой торс? – с готовностью предложил Черных, не спускавший с меня и Даши прилипчивого взгляда. – Один скульптор, когда восстанавливали камин, сделал на всякий случай копию…
Я отмахнулся. Тогда он взял стоявшую в углу толстую дубовую палку со сдвоенной, отполированной до блеска рукояткой и подал мне со словами:
– Для прогулок. Раскладывается: раз – и одноногий стульчик. Он всегда ходил с этой палкой, и когда уставал – раскладывал и садился. Вот так…
Черных с треском раздвинул сдвоенную рукоятку, и она превратилась в подобие сиденья, напоминавшего два дубовых лепестка. Но испытать хитрое приспособление пятой точкой я не пожелал: еще, чего доброго, усядусь – и потянет писать романы!..
Даша тем временем не на шутку увлеклась: разглядывала, спрашивала, трепетно касалась каждого экспоната, хотя, по большому счету, разевать рот было не на что: ну, спальня, ну, карточный стол для именитых бездельников, ну, камин с голыми бабами!.. Я с нетерпением подгонял часы: все не шел из памяти «аленький цветочек», сорванный для Дашеньки на Аллее любви…
Но вот в кабинете, грубо выбеленном желтовато-серой известкой, Даша внезапно заинтересовалась розоватым пятном на стенке, сковырнула кусочек отслоившейся штукатурки, всмотрелась, негромко сказала: ах! Мы вытянули шеи, по очереди потрогали пятно, похожее на лишай, – под слоем штукатурки крылась облицовочная плитка, мягкая и теплая, с мраморными разводами.
– Неужели?! – воскликнула Оксана Васильевна. – А ведь Оноре писал в Париж о роскошных апартаментах в Верховне: кабинет из розового мрамора, камин, чудесные ковры… Я еще думала: о чем он, какой мрамор? А мрамор – вот он, мрамор, бледно-розовый… А, Владимир Игнатьевич? Вот бы нам…
– Да-да, Оксана Васильевна, – засуетился «индус», еще раз ковырнул стенку и закивал головой. – Обязательно, непременно! Если под штукатуркой искусственный мрамор – очистим, отмоем, чтобы как при Оноре… Дело, так сказать, чести… И какой дурак оштукатурил, если там красота?..
Пользуясь моментом, я тронул жену за локоть:
– Дашенька, может – домой?..
– Нет-нет, Евгений Николаевич, а зал? – немедля подскочил проворный Черных и, втиснувшись животом между мной и Дашей, принялся соблазнять: – А подземный ход? Вы флигель видели? Там была кухня, а между кухней и дворцом прорыли подземный ход: удобно и быстро – от плиты к столу… Мы расчистили, что могли, вам непременно надо посмотреть. Дарье Михайловне будет интересно. А еще напоследок такое вам покажу!..
Я глянул на Дашу и по глазам понял: вошла во вкус. Стану противиться – порушу то хрупкое, что между нами связалось в парке. Она ведь упрямая и обидчивая, моя жена…
И точно: в бальном зале с хорами – нынче актовом, с рядами стульев и лекторской тумбой из крашеной фанеры – Даша высмотрела под штукатуркой, залепившей стены и карниз, нечто этакое…
– Барельефы? А я что говорила! – с плохо скрытым упреком глянула на директора Оксана Васильевна.
– Очистим! – с готовностью отозвался «индус», глядя неотрывно и пристально, будто факир – на кобру, воздымающуюся из корзины под звуки дудки. – Будьте спокойны, завтра же распоряжусь. Одно слово, вандалы!..
«И этот вошел в раж, – с невольной ухмылкой подумал я. – И что за день сегодня такой? О чем еще она говорит? На хорах музыка играла?..»
На выходе из зала Оксана Васильевна простилась с нами, и я вздохнул с облегчением. Но не тут-то было: неотвязчивый Черных принялся зазывать в свой кабинет, обращая масличные глаза к Даше (нащупал, черт пучеглазый, мое слабое место!) и намекая на сюрприз, который ожидает нас там.
В кабинете, на приставном столе, как я и предполагал, обнаружилось блюдо, накрытое вышитой салфеткой, граненые стопки и десертная тарелка, на которой подплывал соком лимон, нарезанный неровными дольками.
– Владимир Игнатьевич!.. – хотел было предостеречь я.
– А как же без этого, Евгений Николаевич, дорогой! – опередил меня прохиндей, ловко запустил руку в сейф, достал бутылку коньяка и встряхнул ею с таким торжеством на лице, как если бы добыл не обыкновенный коньяк, а по меньшей мере эликсир бессмертия. – Как же без этого? Всенепременно – за знакомство! По маленькой, а, Дарья Михайловна?
– Я за рулем, а Дарья Михайловна не пьет, – отрезал я, но вышло не так жестко и убедительно, как хотелось, – лукавая Дашина улыбка помешала.
Уловив слабину в моем голосе, «индус» пробормотал нечто невнятное: «Не питие, а для расширения сосудов…» – шустро сковырнул пробку, разлил коньяк по стопкам, затем сдернул салфетку с блюда.
«Бутерброды с вареной колбасой, что ж еще! – и не хотел – покривился я. – Как и положено в графском замке. Еще бы баночку кабачковой икры для затравки…»
Выпили, и Даша потянулась за бутербродами: один подала мне, другой принялась жевать сама.
– Ах какая у вас жена, Евгений Николаевич! Какая жена! – начал было Черных, но тотчас осекся, натолкнувшись на мой встречный, ничего доброго не обещающий взгляд, и ловко переменил тему. – Все правильно: пребываем в запустении и невежестве. Вот отскребем, очистим от штукатурки красоту – и милости прошу с визитом! Хотя что мы? Агротехнический колледж! Но не поверите, а пользуемся спросом. Вот хотя бы милиция… Треть райотдела с нашим дипломом. А среднеспециальное образование, между прочим, не что-нибудь: дает право на получение офицерского звания, вплоть до майора. Взять хотя бы начальника следственного отдела Германчука…
– Спасибо, нам пора, – не очень вежливо перебил я говоруна.
– Евгений Николаевич, на дорожку?.. И вот что еще покажу…
Расплескивая коньяк, Черных наполнил стопки. Затем юркнул в нишу за сейфом и сразу вернулся с продолговатым предметом, обвернутым в кусок плотной байковой ткани.
– Вот, чинили крышу, – торжественно сказал он, укладывая предмет на стол и неспешно освобождая от ткани. – А там, между балкой и кровельной жестью…
Ткань соскользнула, открылись черные с позолотой ножны и тусклого золота эфес, – и я с невольным восхищением воскликнул:
– Сабля!
– Именная! На клинке гравировка: «Адаму Адамовичу Ржевускому за храбрость», – сказал Черных, на вытянутых руках подавая мне саблю, словно храбрецом был я, а не один из последних владельцев Верховни.