Как бы там ни было, дороги мои с Репкиным пока не пересекались. Он, видимо, осторожничал и приглядывался, я же занимался своими делами и не особо вникал в нудные чиновничьи перипетии.
Но как-то на моем рабочем столе зазвенел телефон. Впервые за полгода Иван Дмитриевич изволил набрать номер сам, не через секретаршу, – и это меня сразу насторожило: что за честь такая, чтобы лично да на пониженных тонах?..
– Вызывают, – без обиняков пожаловался Репкин, и впервые в голосе его я уловил простые человеческие нотки. – К вам, в областную прокуратуру. Какой-то следователь. Я все рассказал, и вот опять. Как бы сделать, чтобы не ехать? Не по чину и… в районе болтают почем зря…
Ах вот в чем дело! Накануне новых президентских выборов начиналась большая политическая возня, и, вслед за перестановками в областях и выше, кое-где стали возбуждать уголовные дела против чиновников, еще недавно неприкасаемых. Был такой Тальков, председатель администрации соседнего района, откуда прибыл к нам Репкин, – крепкий хозяйственник и передовик, в какой-то неловкий момент вдруг оказавшийся под следствием. А поскольку Иван Дмитриевич пребывал там не на последних ролях, то и его зацепило по касательной: не то подозреваемый, не то соучастник, не то свидетель.
Я пообещал сделать все, что в моих силах, но единственное, что мог придумать, – это позвонить Бутырскому, который тогда был еще в силе.
– Что за человек? – перебил тот, не дослушав. – Не наезжает? А то в некоторых районах такие, как этот Репкин, решили, что взяли бога за бороду. Он пока свидетель, хотя есть на него кое-что… Черт с ним, передай, пусть не едет. Но если что – звони. Не те нынче времена…
Так я приобрел в глазах Ивана Дмитриевича вес, которым не обладал. Правда, наглости и самоуверенности это обстоятельство мне не прибавило, но жизнь облегчило: не надо было отбиваться от назойливых приглашений и телефонограмм. Кроме того, Репкин взялся помогать мне там, где эта самая наглость была уместна, но не совпадала с жизненными принципами, которые я установил для себя когда-то. Без видимых колебаний он подмахивал мне письма в хозяйства, когда надо было выклянчить вспомоществования, – то на бензин и автомобильные масла, то на покрышки, то на текущий ремонт, то на несколько пачек писчей бумаги. Правда, от писем проку было мало, а мороки – хоть отбавляй.
– Да не пишите вы их! – морщась, как от зубной боли, обронил как-то давний знакомый, Яровой. – Талончик на бензин и так дам, а чтобы двести литров – откуда? Хозяйство едва на плаву, бывало, из собственного кармана машину заправляю. А с письмами – их ведь надо по канцелярии провести, потом бухгалтерия, платежки, отчеты. Ну их! Хотите капусты, или картошки, или гречневой крупы? Вам и вашим орлам? Нет? Эх, что за жизнь, Евгений Николаевич, что за жизнь! Поступлю по закону – в трубу вылечу, схитрю – вы тут как тут. Вот и кручусь, как карась на сковородке.
«Ну вот, заплакал! – не без доли ехидства подумал я. – А евроремонт в кабинете Репкина кто оплатил? Хозяйство едва на плаву, а хозяин? Хозяин как поплавок: его вглубь затягивает, а он скок – и опять вынырнул».
Я исподволь навел справки, и оказалось, что деньги на ремонт и новую мебель для Ивана Дмитриевича хозяйства собрали миром – продали зерно, а средства перечислили на специальный счет районной администрации. Умеет Иван Дмитриевич убеждать, что тут скажешь! Я таким умением, к глубокому сожалению, не обладал, да и клянчить противно, если уж говорить начистоту.
Но оказалось, что не всем противно, – и вскоре таким же образом были собраны средства на новый автомобиль для отдела милиции. Тут уж желчь взыграла во мне: какого черта?! Чем задница Демидовича лучше моей, чтобы катить на мягких импортных рессорах по районному бездорожью, в то время как я трясусь в раздолбанной несчастной «семерке»? Но и дня не прошло, как справедливость восторжествовала. Демидовича срочно вызвали в область, и вернулся он на общественном транспорте.
– Генерал отобрал, – со вздохом пожаловался он мне. – Вышел во двор, позаглядывал, пощупал обивку салона и давай меня чихвостить: «Что такое? Я, генерал, буду ездить на «Волге», а этому (то есть мне) «Daewoo» подавай? Машину – в гараж, поставить на баланс управления, а Демидовичу объявить благодарность». И на том спасибо! Это к слову, что инициатива наказуема.
«Это к поговорке, что на хитрую задницу…» – едва не захохотал я, но тотчас устыдился: радоваться праву сильного могут только плебеи.
Что до Репкина, то вскоре он купил трехкомнатную квартиру, обставил должным образом и вселился с молодой женой и пасынком. Настало время представить жену району. В лесу, на солнечной поляне, у озера с зеленой стоячей водой были установлены столы, покрытые клеенками и картоном, у столов суетились официантки, расставляли привезенную из хозяйств снедь, протирали рушниками столовые приборы, стаканы и стопки. У мангала рдела в сполохах пламени лукавая физиономия Лёпика, подле молочных бидонов с ухой маячил на часах унылый Федюк, поблескивал ослепительной лысиной у коробок со спиртным вальяжный Мирошник.
Гости прибыли с женами и без. Я приехал с Дашей, Демидович явился с супругой, статной дородной дамой, назвавшейся Клавдией Федосеевной. У Клавдии Федосеевны были крупные кисти рук, широкие плечи, плавность в движениях и внимательные теплые глаза, – и про себя я решил, что супруги Демидовичи похожи, словно брат и сестра, и как нельзя лучше подходят друг другу. Сразу затем я перевел взгляд на Дашу, прикидывая, что могут сказать о нас с нею, но ничего не сумел придумать. Почуяв взгляд, жена подняла на меня вопрошающие глаза: «Что такое? Что-то не так?» – но я успокаивающе улыбнулся и незаметно пожал ей локоть.
Далее случилось явление Елены Прекрасной местного разлива. Ею оказалась вопреки слухам женщина лет тридцати, с мелкими чертами лица, бледной кожей и льняными волосами. При знакомстве она подавала узкую ладошку, и стоявший рядом с ней Иван Дмитриевич говорил с придыханием: «Супруга, Людмила Арсеньевна», – и тихо сиял, словно и вправду обладал писаной красавицей. Это меня разозлило, я не удержался и шепнул Даше, что военком, вероятно, был на седьмом небе и посулил Репкину еще что-нибудь в придачу к бывшей жене.
– Пачку бумаги, например, или линялый ковер с оленями.
– Позавидовал, да? – толкнула меня локтем Даша. – Видел, как на нее смотрит твой Репкин? А от тебя слова доброго не дождешься. Все шуточки-прибауточки, один стеб!
– Дашка!..
– Ну скажи, скажи, что любишь. Ну скажи. Не можешь?
– Терпеть тебя не могу. Заноза! – из всегдашнего чувства противоречия поддел я жену и, чтобы не приняла сказанного всерьез, повернул ее за плечи, поправил прядь волос у виска, затем указал взглядом: – Смотри, подхалимы набежали! Тот, в жеваных брюках, с ядовито-зеленым галстуком, – главный редактор местной газетенки – третий раз к ручке прикладывается. Репкин уже хмурится, чего доброго, взревнует – и газете крышка.
Затем были возлияния, тосты, звучала музыка, и разбитная золотозубая жена начальника пожарной части отжигала в кругу пляшущих, самозабвенно и зазывно, и сверкала глазами, что тебе Зулейка-соблазнительница, и манила в круг самого Репкина. Но Гудвин, великий и ужасный, блаженно улыбался, но не отходил от жены ни на шаг – держал ее за руку, подливал в стаканчик минералку, носил дамскую сумочку, как до смерти влюбленный молодожен.
– Эх, молодость! – чтобы немного подразнить жену, воскликнул я. – Приглашу-ка я напоследок эту Елену Троянскую, позлю Репкина. Танцевать так танцевать!
– Я тебе пойду! – двинула меня локотком Даша, и я тотчас изобразил, как огорчен запретом. – Не натанцевался? Домой пора.
Тут я не удержался от счастливого смеха – так порадовали и локоток, и полыхнувшие ревнивыми огоньками Дашкины глаза…
После пикника Репкин начал врастать в район и раскидывать повсюду корни. Вдруг оказалось, что квартиры ему мало, и в центре поселка надумал он строить дом. Разумеется, Мирошник с Федюком и Яровым и еще кое-кто из доверенных лиц взялись помогать: кто удружил транспортом, кто пригнал кран, а кто и стройматериалы подвез. Демидович благоразумно помалкивал, памятуя об участи не в меру любопытного предшественника, рискнувшего подсматривать за Козловым. Я пользовался слухами, но повода потребовать от Репкина: ну-ка, покажи документы на песок! – у меня не было, да и желания особого тоже. В конце концов, прокурор не ищейка, оперативными службами не располагает, а сигналы и жалобы на нарушения закона при строительстве не поступали. С какой стати тогда проверять? Только потому, что мне захотелось?
В то же время Иван Дмитриевич из людей, которые пришлись ему по душе или могли пригодиться, начал создавать и сплачивать свою команду. То ли это была охота, то ли праздник нового урожая, то ли еще какой-нибудь находился повод – и под этот повод он организовывал где-либо на отшибе, в лесничестве или на пасеке, в бревенчатой сторожке, больше напоминающей домик отдыха, застолье, нередко с женами, чтобы и Людмила Арсеньевна не скучала. Тогда же вынырнул вдруг и оказался в числе самых доверенных лиц мой давний знакомец, Иван Николаевич Сусловец.
– Все так же ездите? – спросил он как-то меня. – А квартира, дом?
– Есть дом – хозяина нет, – вмешался Репкин, благостно посверкивая золотыми очочками. – Не хочет доводить до ума. Сколько предлагал: давай, Евгений Николаевич, подсоблю, подключим хозяйства. А он: не до ремонта, как-нибудь потом. Так дом и стоит, как сирота. Я Демидовичу из бывшего телеателье квартиру организую, чтобы перевести из нежилого в жилое. Так Виктор Михайлович подметки рвет: документы какие надо – пожалуйста, поселковому голове плешь проел: когда решение по жилью примете?
– А что, можно из нежилого в жилое? – навострил уши Сусловец.
– Все можно, если осторожно.
«Знаем это осторожно! – ухмыльнулся я. – Пожарский уперся, сказал: ни за что не пропустит такое решение, потому что оно незаконно. Будет еще скандал, шкурой чувствую, из-за вашего телеателье».