Женевское озеро у Лозанны.
Фото О. Королевой
В десяти километрах от Толошеназа склоны, поднимающиеся от берега озера, становятся круче, и в поле зрения во всем своем великолепии вырастают горы, окружающие восточную оконечность озера. На северном берегу, среди поистине альпийских ландшафтов, красуется Лозанна, один из самых живописно расположенных городов Швейцарии. Это старинный город, с римскими развалинами у самого озера, но за столетия городской центр переместился вверх по склону, и в настоящее время кафедральный собор, железнодорожный вокзал и старый город стоят на череде террас, ступенями поднимающихся от садов и променадов, что протянулись вдоль кромки воды. (Ив результате это, должно быть, единственный город в мире, где поезда используют третий, зубчатый рельс.)
Викто Гюго дал удачное описание вида на город, открывающегося с террасы у собора, и он нисколько не изменился с того времени, как писатель тут побывал: «Над крышами я видел озеро, над озером — горы, над горами — облака, а над облаками — звезды. Это походило на лестницу, и душа моя овладевала новыми высотами, устремляясь, словно по ступеням, по уровням этого города». В настоящее время Лозанна сочетает в себе консерватизм курорта и культурного центра с отчетливым авангардным привкусом: остроты добавляют расположенный тут университет (самый большой в Швейцарии) и проведение таких экстравагантных мероприятий, как ежегодные международные соревнования по катанию на роликовых коньках, когда в город съезжаются сто тысяч роллеров. У англичан Лозанна всегда пользовалась большой популярностью, и к 1900 году в городе жили сорок отставных английских полковников. Здесь также действовало четыре англиканских церкви, многочисленные английские школы, были площадка для крикета и английская библиотека, где подавали плотный ужин с чаем. Поэтому не удивительно, что в середине XIX века Чарльз Диккенс, совершавший вместе с семьей продолжительное путешествие по континентальной Европе, решил остановиться в этом городе на несколько недель.
Диккенс оставил описание Лозанны и округи в своих воспоминаниях «Путешественник не по торговым делам» (в главе «Путешествие за границу»). Он вспоминал: «В один ясный солнечный день [в 1846 году] я прибыл на лозаннский берег Женевского озера, где стоял, глядя на яркие синие воды, на ослепительную белизну вздымавшихся над ними гор и на колыхавшиеся у моих ног лодки со свернутыми средиземноморскими парусами, которые казались гусиными перьями, вроде того, что сейчас у меня в руке, только выросшими до невероятных размеров». У него была привычка проходить в день по десять миль, неспешно и подробно обдумывая книги, над которыми он работал, и только потом излагать свои замыслы на бумаге. Диккенс обнаружил, что сельская местность вокруг Лозанны была «зеленой и тенистой от листвы деревьев... с множеством глубоко прорезанных узких долин и маленьких рощиц, и яркие полевые цветы росли в изобилии». В самом городе он с радостью увидел, как много торговцев книгами толпится «на крутых, будто волнами идущих вверх и вниз улицах». В Лозанне писатель начал работу над романом «Домби и сын», при возможности читая его части своим друзьям, в том числе и Теккерею, который потом вспоминал, как собрат-романист угощал его бисквитами и вином «Либфраумильх». Действие романа, происходящее в мрачных фабричных городках севера Англии, будто специально отнесено как можно дальше от солнечных окрестностей Лозанны.
Диккенс — не единственный писатель, чье имя связано с городом. В 1780-х годах в доме рядом с площадью Святого Франциска жил английский историк Эдвард Гиббон, там он писал свой знаменитый труд «История упадка и разрушения Римской империи». Судя по всему, от Лозанны у него осталось впечатление, совершенно отличное от того, какое город производил на последующие поколения писателей. Гиббон писал: «Неестественность есть первородный грех [Лозанны]... неестественность богатства, знатности и интеллекта — первые два здесь очень часты, а последнее — крайне редко». Значительную часть «Шильонского узника» Байрон создал в 1816 году в Уши, что на прибрежной полосе Лозанны, и, будучи здесь, он разыскивал тот летний домик, где Гиббон писал свой монументальный труд, но обнаруженные развалины его разочаровали. Тем не менее, сорвав в разросшемся без ухода саду несколько розовых листочков и цветков акации, он отослал их в Лондон своему издателю Джону Мюррею. Примерно в то же время, что и Байрон, здесь побывал Роберт Саути, плодовитый эссеист и биограф, который стал в 1813 году поэтом-лауреатом; Саути заявил, что если бы он решил обосноваться на континенте, то больше всего ему хотелось бы жить в Лозанне. Сто лет спустя, в 1921 и 1922 годах, тут над частями своей «Бесплодной земли» работал Т. С. Элиот; тогда он поправлялся после нервного расстройства. «У вод леманских сидел я и плакал...», — одна из строчек, какими в поэме характеризуются отчужденность и отчаяние.
По соседству с Лозанной, в двадцати километрах от нее, находятся городки Веве и Монтре, вероятно, самые знаменитые курорты на швейцарской стороне озера. Напротив них, на французском берегу, чередой растущих пиков, среди которых доминирует Ош (2222 м), круто поднимаются Савойские Альпы. А от Монтре по крутой железнодорожной ветке мимо богатых вилл с тщательно ухоженными садами позади домов и фантастических видов, углубляясь в виноградники, а затем в леса, взбираются маленькие поезда, направляющиеся к горным деревенькам — Грюйеру и Гштааду.
Веве и Монтре связаны с миром литераторов более двух столетий. Когда сюда в XIX веке приезжали такие знаменитости, как Байрон и Тернер, на террасе лепилась лишь узкая цепочка домов, в непосредственной близости от озера; как видно на картине Тернера, изображающей Шильонский замок в 1802 году, на склонах над дорогой и замком нет домов, они отведены для виноградной лозы или под горные пастбища. Сегодня пейзаж узнать трудно: на обращенных к югу склонах выше обоих курортов сплошь белеют виллы, блестя в солнечных лучах точно так же, как сверкает само озеро.
Со временем Веве приобрел репутацию места солидного и степенного, оставшись в стороне от дерзкой порывистости Монтре и космополитичности «больших» городов, Лозанны и Женевы. (Он знаменит также тем, что здесь находится штаб-квартира фирмы «Нестле», крупнейшей в мире многонациональной корпорации, чей офис занимает на удивление скучное и неинтересное административное здание, рядом с главной дорогой и линией железной дороги в западной части города.) Город уже давно связан с именами писателей: в 1853 году Теккерей писал здесь часть «Ньюкомов», позже Достоевский создавал «Игрока», а Гоголь — «Мертвые души». Ныне здесь даже есть «Тропа поэтов» — пешеходная дорожка через Веве, где скамейки на берегу озера посвящены разным писателям, чьи имена связаны с городом. Если нажать кнопку, можно прослушать отрывки из сочинений каждого из писателей, одновременно любуясь теми же видами, что их вдохновляли. Из авторов современных, связанных с Веве, можно назвать Грэма Грина, который жил в близлежащей деревне Корсо вместе со своей подругой Ивонн Клоэтта; он скончался в апреле 1991 года и похоронен на местном кладбище. Вероятно, есть некоторая ирония в том, что Грин похоронен в Швейцарии, поскольку под его пером родилась самая убийственная критика этой страны; знаменитые слова появились в киносценарии «Третьего человека», классического фильма 1949 года. В нем Грин вывел героя по имени Гарри Лайм — его роль сыграл Орсон Уэллс, — который замечает: «В Италии за тридцать лет при Борджа у них были война, террор, убийство, резня, но они дали Микеланджело, Леонардо да Винчи и Ренессанс. В Швейцарии — братская любовь и пятьсот лет демократии и мира. И что они дали? Часы с кукушкой». (Английский сатирик Алан Корен как-то остроумно сказал, что швейцарцы просто должны были изобрести часы с кукушкой, поскольку прочие их основные продукты, и снег, и шоколад, со временем тают; но, так или иначе, Гарри Лайм ошибался, так как часы с кукушкой — изобретение немецкое, родом из Баварии.)
Утонченный образ жизни Веве также привлекает кинозвезд, и на маленьком кладбище в тихой деревне Курсье покоится прах двух голливудских легенд, которые провели здесь последние годы жизни, — Джеймса Мейсона и Чарли Чаплина. Джеймс Мейсон проработал в кино пятьдесят лет, сыграл такие роли, как Брут в «Юлии Цезаре» (1953), капитан Немо в «Двадцати тысячах лье под водой» (1954) и Гумберт Гумберт в «Лолите» (1963); примечательно, что в основе последнего фильма, где снимался Мейсон, — «Доктор Фишер из Женевы» (1984), лежит роман Грэма Грина. Соседом Мейсона по Веве был Чаплин, который перебрался сюда в 1952 году после того, как его подвергли в США травле в годы деятельности пресловутой комиссии Маккарти. И он прожил на вилле в холмах над озером вплоть до самой смерти в 1977 году. Он похоронен, как и его жена Уна, в могиле, на которой нет ни украшений, ни фотографии, только утопающий в желтых и фиолетовых цветах большой надгробный камень с их именами. В честь Чаплина в Веве теперь проводится международный фестиваль комедийных фильмов, а на берегу в 1989 году в честь столетия со дня рождения великого актера была установлена статуя — Чарли в характерной позе, в мешковатых брюках, с тросточкой в руке и с котелком на голове.
«Монтре, по контрасту [с Веве], — город бестолковый, временный... в нем нет ничего такого, что было бы интересно само по себе», — писал Джон Расселл. Хотя в Монтре бывали отдельные писатели, в том числе Шелли и Байрон, в нем всегда присутствовал какой-то налет дерзкой вульгарности. Нельзя сказать, что городок обделен визитами литературно-художественных знаменитостей, в этом отношении он мог бы посоперничать и с Веве. Здесь Андерсен сочинил сказку «Ледяная дева», в близлежащем Кларане Чайковский в 1877 году приступил к работе над «Евгением Онегиным», а между 1911 и 1914 годами Стравинский создавал «Весну священную». «Кларан, Кларан! Приют блаженства милый! — писал Байрон в «Чайльд-Гарольде». — Твой воздух весь любовью напоен». Разумеется, это тот самый Кларан, где происходит действие «Новой Элоизы» Руссо, — хотя путеводитель Мюррея XIX века отзывается об этом месте довольно-таки оскорбительно, утверждая, что Кларан «намного менее привлекателен, чем многие соседние городки, и своей славой он, вероятно, обязан звучному названию, которому самое место на страницах любовного романа. То место, где все хотят найти “рощицу Юлии”, ныне отдано под картофельное поле».