- Кто-кто? - переспросил сержант с гримасой тупого непонимания; если оно и было наигранным - то притворялся он превосходно.
- Чародей Круга, остановивший реку и обрушивший ее потом на бергичевцев, принудивший их к перемирию, - коротко объяснил Деян. - Очень давно он жил в этих местах; это в усыпальнице его замка укрывались наши люди.
- Господ чародеев много: всех не упомнишь. - Сержант пожал плечами и приложился к бурдюку.
- Так ты знал, Деян? - зло спросил Петер. - Про подземелья... что так может быть. Что есть надежда. Знал и молчал!
Деян покачал головой:
- Нет, Петер. Я слышал, что они существуют, но и только. Он мне ничего не сказал.
- Но почему? - Выражение злости на лице Петера сменилось недоумением. - Вы же вроде как с ним приятельствовали...
В лесу не было тихо: перекликивались ночные птицы и трещали сучья в костре, всхрапывала чья-то лошадь, со смаком расправлялись с припасами люди сержанта, и булькал сидр у него в глотке: бурдюк почти уже опустел; все эти мелкие шумы складывались в единый гомон - гомон незатухающей жизни. Впервые за долгое время Деян вновь слышал его - не только ушами, но всем своим существом.
- Думаю, сейчас я знаю, почему, - сказал Деян, помолчав. - Он не хотел давать надежду, которая могла не сбыться; и, кроме того, желал, чтобы я лучше понял его... понял, каково оказаться на его месте: потерявшим все, всю прежнюю жизнь, ничего не знающим о судьбе близких, одному во всем мире. Жестокое желание; но Голем и был человеком жестокой эпохи. Чуть позже он, я уверен, рассказал бы мне обо всем: но я сбежал и не дал ему такого шанса... Все дальнейшее мне поделом. Нужно было быть умнее.
Петер слушал его монолог с таким же тупым недоумением на лице, как сержант, но Деяну было все равно.
- Наверное, он был прав, пытаясь преподать мне урок, - закончил Деян. - Поздно же я это понял...
- А как дозоры выставлять, чтоб чужих солдат загодя обнаружить, нас Кен-Предатель научил, - встрял мальчишка, недовольный тем, что про него забыли. - И как от лихих людей отбиться, если тех мало; сам, когда надобность вышла, с одною рукой дрался за двоих. Правильно преподобный все время за него вступался: без него бы пропали.
- Так Кенек здесь?! - Петер стал приподниматься, сжав кулаки. Но сержант толкнул его на место:
- Здесь; а ты сиди! Он сам сознался, что дезертир. А командир приказал не трогать. Командиру оно завсегда виднее.
- Ты же слышал, Петер: он, может, и негодяй, но людей выручил. И твою семью тоже, - сказал Деян, про себя благодаря Небеса за то, что ни разу не рассказывал, как именно и зачем Кенек вернулся в Орыжь и чем обернулось его возвращение. Рано или поздно Петеру все равно предстояло обо всем узнать, но чем позже, тем лучше.
- Ладно, Господь с ним. - Петер шумно выдохнул и снова вытянул ноги к огню. - Пусть живет со своей совестью, как может.
- Как холода на убыль пошли, так нас сюда и отправили. - Сержант перешел почему-то на шепот. - Припасов два фургона и еще один с инструментом всяким в нагрузку дали. Командиры меж собой говорили - мол, личное распоряжение Его Превосходительства ен'Гарбдада. Мы тут за порядком следим и со строительством помогаем; а о приказах раздумывать да языком трепать, что и почему, - не наше дело. Вот и вы делайте, что говорят, а куда не надо без спросу не лезьте.
Петер угрюмо кивнул.
- А преподобный как, в порядке? - спросил Деян у мальчишки.
- Он всю зиму с нами под землею провел, помогал по-всякому. Только проповеди его... - Мальчишка скорчил такую кислую мину, что все засмеялись.
- Да уж, священник ваш даже покойника разговорами до смерти замучает, - проворчал сержант. - А все ж господень человек: почтение надобно иметь! - Он вновь попытался дать мальчишке подзатыльник, и опять не преуспел
- А я слыхал, как ты сам на молениях храпел! - выкрикнул маленький наглец.
Деян, опершись спиной на ель, закрыл глаза, но тут же снова открыл их: детский страх, что все вокруг вдруг исчезнет, прошил грудь ледяной иглой.
Но ничего не исчезло, конечно.
Спать было совершенно невозможно; потому, едва начало светать, они отправились дальше: сержант выделил им, окромя мальчишки, двоих провожатых; или, вернее сказать, стражников: все же он не доверял "возвращенцам", и сложно было винить его за это.
Лес Медвежьего Спокоища, полный запахов и звуков поздней весны, казался и похожим, и не похожим на все другие места, через которые прежде пролегал их путь; был знакомым и чужим одновременно. Дубовые ветви с едва проклюнувшейся листвой низко нависали над тропой, норовя ухватить неосторожного всадника за ворот, выпирающие из земли могучие корни тянулись к копытам; потревоженные ели сердито качали иссиня-зелеными лапами. Из суеверного страха Деян запретил себе думать том, что ждет впереди; к его радости, скверная - но проезжая! - дорога оставляла мало времени для праздных раздумий.
Ехали почти весь день. Когда до Орыжи оставалось не больше версты, мальчишка Солши с веселым криком бегом рванул вперед; Петер было пустил лошадь в галоп, но один из солдат окриком остановил его:
- Нельзя, убьешься!
- Хочет малец первым новость принесть - а тебе жалко, что ль? - с добродушной ухмылкой спросил второй.
Петер, выругавшись, поехал шагом; потом и вовсе пришлось спешиться, чтобы пробраться между замаскированных ветками ловчих ям.
Вскоре слышно стало стук топоров. Деян вздрогнул: вспоминания о дороге к лагерю Венжара ен'Гарбдада ожили перед глазами. Он остановился, пытаясь унять дрожь в коленях, пропустил остальной отряд вперед и применил чары, сделавшись для всех невидимым: так он чувствовал себя немного более уверенно. С костылем по лесу идти было непросто; сперва приходилось прикладывать усилия, чтобы не отстать, - однако чем громче становился стук, тем медленнее шел Петер: его тоже одолевал страх.
Но вот уже между деревьями появился просвет, и послышались в отдалении голоса; еще два десятка шагов - и дорога вывела их на прогалину перед незасеяным полем, за которым прежде начиналась Орыжь. Сейчас на том месте виднелось только несколько срубов, половина из которых была не окончена, и горы бревен, между которыми суетились люди, пока другие, завидев процессию, выходили навстречу. Рядом с мальчишкой Солши стоял состарившийся за зиму на дюжину лет, но не утративший суровости во взгляде Беон Сторгич; из-за его спины, таща за руки мать, вынырнули дочери Петера. Солша Свирка, все такая же тучная и розовощекая, охнула и выронила корыто.
- Да что здесь происходит? Ну-ка, дайте пройти! - откуда-то издалека донесся сердитый голос Эльмы. Деян остановился: у него перехватило дыхание.
- Брат!!! - Наконец-то пробравшись вперед, Эльма застыла на миг - но в следующее мгновение бросилась Петеру навстречу. Дочери жались к нему с боков, пока он по очереди обнимал жену и сестру, тряс руку Беону.
- Петер, живой и здоровый, благодаренье Господу! - бочком протиснулся вперед Терош Хадем, за зиму порядком похудевший, что было ему только на пользу.
- Господа не видал! - со смехом отмахнулся Петер. - Если кого хотите благодарить, так лучше Деяна: не объявись он вдруг, я б до сих пор могилы Мяснику копал.
- Что?.. - Терош Хадем уставился на него, смешно приоткрыв рот. - Деяна?..
- Сам его расспрашивай, что да как, если охота. - Петер хлопнул священника по плечу. - Тебе, может, скажет.
Священник, обернувшись, растерянно зашарил взглядом по полю.
Эльма, до того поправлявшая старшей дочке Петера сбившийся шерстяной платок, обернулась и резко выпрямилась, сделала несколько шагов к лесу; ее взгляд тоже заметался по сторонам. Она совсем не изменилась за год; или только так казалось?
Деян, опомнившись, рассеял чары и пошел вперед. Он видел, как недоверие на ее лице сменяется изумлением и робкой, пока еще неуверенной радостью; как наполняются прозрачными слезами усталые серые глаза. Заторможенно, словно во сне, она шагнула ему навстречу - а через мгновение, выпустив костыль, он уже сжимал ее в объятьях; до боли, до судорог в кистях, и она отвечала ему тем же. Все сомнения и страхи, которые он носил в себе, больше не имели значения.
- Не верю, - прошептала она; слезы бежали по ее щекам. - Глазам своим не верю. Докажи. Что это ты...
Он поцеловал ее в солоноватые губы со всей нежностью, на какую только был способен. Половина Орыжи смотрела в их сторону - но сейчас его это устраивало. Беон изумленно приподнял бровь; преподобный Терош Хадем скорчил лукаво-многозначительную гримасу. Кенек Пабал, сидевший неподалеку на бревне, отвернулся. Петер потемнел лицом и шагнул было вперед - но, напоровшись на взгляд Деяна, остановился, будто наткнулся на невидимую стену.
"Только посмей: убью, - мысленно пообещал ему Деян. - Будь ты ей хоть трижды брат: убью. Только посмей".
Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга; затем Петер опустил взгляд и отступил назад. Со слабой усмешкой он обратился к Беону:
- Такие дела, дед: чего только не случается.
Деян пригрозил скалящемуся Терошу Хадему кулаком и крепче сжал объятия, зарывшись лицом в пахнущие хвоей волосы; за зиму в них появились первые белые нити.
- Я вернулся. И больше я тебя не оставлю, - прошептал он. - Теперь ты мне веришь, Серая?
- Нет, Цапля. Все равно не верю, - смеясь сквозь слезы, ответила она, - и он поцеловал ее снова.
Людей вокруг собиралось все больше.
- Только не уходи надолго, Серая, - прошептал Деян и неохотно выпустил ее: дальше стоять так было бы неприлично; к тому же как-никак брата она не видела на полгода дольше, чем его. Не говоря уже о том, что, несмотря на поздний час, их возвращение наверняка оторвало ее от каких-то дел...
Эльма в последний раз мимолетно коснулась губами его щеки и с улыбкой ускользнула. Ее место тотчас заняла Солша Свирка, чья радость могла поспорить по неукротимости и разрушительности с ураганом.