Кенек то орал, исходя слюной, словно бешеный, то скулил, как побитый щенок; заикался, упрашивал слащавым голосом — и снова срывался на крик, размахивал руками, как припадочный. Он и был, возможно, безумен: пережитое повредило его разум, перемололо, как мельница, отравило страхом и злобой. От прежнего Кенека Пабала в нем осталось меньше, чем в меховой куртке — от зверя… Одна кожа да шкура, оболочка. Он был жалок и был бы достоин жалости — если б не ружье и «товарищи» за спиной, такие же бешеные, как он сам.
— Вас поймают и повесят. Как вы того и заслуживаете, Кен, — тихо сказала Эльма. Сейчас в ее голосе слышалась какая-то мертвенная, спокойная грусть. — Так это правда, что из-за меня ты привел в Орыжь своих… товарищей?
«Обязательно когда-нибудь повесят. Но не скоро. Если все так, как он говорит, — подобных им сотни, тысячи, и каждый второй сбежал, прихватив оружие. Всех сразу не переловишь и не перевешаешь». — Деян незаметно — он очень надеялся, что незаметно! — отполз от двери и сел, прислонившись спиной к приставленному к стене табурету. В шести-семи шагах, в углу, стояли костыли.
Дышать было больно, простреливало в колене, но Деян загнал боль, дурноту, и жгучую пустоту в сердце на самый край разума. Нельзя было думать об ушибленных ребрах, о том, что Нарех никогда больше не будет, запрягая лошадь, насвистывать «Где ж ты прячешься, златоокая», а Мажел никогда больше не попытается забороть одной рукой соседского пса. Нельзя! Что случилось, то случилось.
Эльма стояла перед Кенеком, глядя тому в глаза и развернув плечи с княжеским достоинством; линялая шаль поверх старой рубахи смотрелась на ней не хуже парадной мантии.
«Зачем ты его злишь, выслушиваешь помои, Эл? Может, думаешь — это я дам деру, пока никто в мою сторону не смотрит?» — Деян невольно улыбнулся. Будь хоть малейший шанс спастись, такое предположение наверняка рассердило бы его, но не теперь, когда все было кончено. Сейчас он чувствовал лишь гордость за упрямую и храбрую подругу…
Даже если б он не замешкался и раскроил Кенеку череп — Эльма все равно не бросилась бы бежать, оставив его. Он охотно отдал бы жизнь, чтобы еще раз дать ей шанс спастись, — и попытался бы, представься ему такая возможность, пусть даже она и посчитала бы это глупым… Но что случилось, то случилось. Нельзя было думать о том, что уже случилось.
Деян тихо передвинулся на полшага ближе к костылю.
«Если успеть ударить сзади под колени, навалиться на спину, — может, удастся дотянуться до их ножей… Тогда хоть один да получит по заслугам!»
— Да, я вернулся за тобой! Повесят?! Ну уж нет. Чего не будет, того не будет! — Кенек надсадно рассмеялся. — Это они… Они все! Шваль благородная… Они заслужили, чтобы их повесили на собственных кишках. Я не оставлю тебя им. — Кенек шагнул к Эльме и грубо схватил ее за руку. — Видела, как умирает человек со вспоротым брюхом?! Как он скулит и воет, как из него течет дерьмо?! Всю ночь, пока не умер, мой брат молил перерезать ему глотку… Его бросили в кучу вместе с другими, со всеми, кто помер в ночь: пришел приказ, некогда было рыть новую яму. А ямы нужны глубокие, много сил нужно их копать… Многие в ту ночь померли. Вороны нынче жирнее кур. Везде так. И здесь будет так! Я не оставлю тебя здесь, Эльма. Я люблю тебя, ты знаешь, я не подведу… Мы отобьем лодку, за рекой нас не найдут! Поторопись — нужно еще собрать, что получится…
— Ты сошел с ума, Кен, — Эльма безуспешно попыталась высвободить руку. — Ты понимаешь, что натворил? Скольких вы убили, над сколькими надругались — после того, как они сами открыли тебе дверь, как другу?
— Если ты не пойдешь сама — я потащу тебя силой. Выбирай, — с угрозой сказал Кенек. — Шутки кончились, Эльма. Брани, проклинай меня, — потом ты все поймешь. Ты останешься жива… останешься со мной!
— Что-то ты заболтался, Кен, — рыжебородый вырвал у Кенека лампу. — Где вторая?
— Эй, уговор… — зашипел Кенек, но рыжебородый уже хозяйским шагом двинулся вглубь дома:
— Уговорам время вышло! Ну, ты где, милая?
«Кен собирался сначала увести Эльму, а потом отдать дружкам Малуху… Но, раз он уже провел их до Орыжи, им нет причины его слушать. Вдруг повезет и сцепятся между собой?».
Деян передвинулся еще на шаг. Еще несколько таких движений — и можно будет незаметно дотянуться до костыля, и тогда…
«Мрак небесный! Нет!»
Его словно ледяной водой окатило, когда он понял, что в следующее мгновение случится.
— А может, тут? — Рыжебородый подошел к печи. — О, нашел!
— Там бабушка спит! Не трогай! — отчаянно выкрикнула Эльма.
— Бабушка, говоришь? — Рыжебородый, сорвав одеяло, осветил лампой лицо старухи. — Хе, и впрямь…
— У-у, боров пьяный! — загудела Шалфана Догжон и ткнула ему в нос иссушенным кулачком.
Рыжебородый отшатнулся, схватившись за лицо: силу старуха растеряла с возрастом, но косточки у нее были острые.
— Ишь, чего устроили, свиньи! Моего Вадьма напоили допьяна, а сами шастают, дом громят, по шкафам шарятся!!! У-ух я вам задам!
Не проснись она, рыжебородый наверняка оставил бы ее в покое: что ему толку со старухи? Но она проснулась, и совсем не в том благодушном настроении, что прежде. Приняла погромщиков за приятелей умершего много лет назад мужа и вознамерилась «задать».
— А ты, дура, пока муж лыка не вяжет, с другими гулять удумала?! — слезая с печи, заорала старуха на Эльму.
— Бабуль, нельзя! Успокойся! — Эльма тщетно пыталась высвободиться из хватки растерявшегося Кенека. Тот стоял столбом, бешено вращая глазами по сторонам.
— Я не пьян, мать. Ложись, не стращай гостей! — выкрикнул Деян, надеясь хоть так отвлечь старуху. Но она и покойного сына раньше не больно-то слушала, а его сейчас вовсе не замечала.
— Вон отсюда, поганые! — Старуха, неся перед собой котел с остатками каши, наступала на рыжебородого.
— Чего?!
— Кому сказано? Пшел вон!!!
Она швырнула котел в него.
Рыжебородый отскочил, поскользнулся на разлетевшейся каше и налетел на стол.
— Ах ты, мразь старая!.. — Он замахнулся на старуху ружьем, целя ей прикладом в лицо.
Деян, перекатившись по полу, дотянулся до костыля, уже понимая, что ничего не успеет сделать.
Но обошлось.
— Охолонись, Барул! Не видишь — бабка давно из ума выжила. — Мужик с перевязанной головой, обхватив рыжебородого со спины, оттащил его от Шалфаны. — Совсем стыд потерял — старухам шеи крутить?
Он, по счастью, оказался сильнее, и рыжебородый Барул вынужден был отступить.
— Тебе какое дело, Хемриз?! Да она, того и гляди, сама песком рассыплется, — проворчал он, потирая ушибленное бедро.
— Эй, красотка! — Мужчина в повязке, которого называли звали Хемризом, обернулся к наконец-то сумевший высвободиться Эльме. — Сейчас же уйми старую, не то я сам ей всыплю.
Унимать Шалфану уже не было нужды: бросок забрал у нее все силы. Старуха, привалившись сгорбленной спиной к стене, хныкала и бормотала о неблагодарных поганцах. Эльма, приговаривая что-то утешающее, уложила ее обратно на печь, перед тем заставив разжевать шарик засонной травы.
Тем временем Хемриз успел зажечь другую лампу, заглянуть в малую комнату, в погреб и вернуться.
— Кроме этих и старухи здесь больше никого нет. — Он перевел взгляд с Кенека и Барула на Эльму. — Где твоя ятровка?
— Под вечер в лес ушла, силки проверить, обещалась вернуться — да вот нет ее… Верно, заблудилась, или вас увидев, спряталась, — соврала Эльма, пытаясь вернуть себе прежний, преисполненный достоинства, вид, в то время как рыжебородый обходил ее кругом, пристально разглядывая.
— Кушать захочет — вернется. — Рыжебородый Барул остановился и облизнул шелушащиеся губы. — А пока и сестрички хватит.
— Эй! — Кенек зло уставился на него.
Деян, надеясь, что на него по-прежнему никто не смотрит, переложил костыль под правую руку. Но Хемриз, подойдя, пинком отбросил его на другой конец комнаты:
— Хочешь жить — не дури.
От его вкрадчивого голоса по коже побежали мурашки.
— Уж больно хороша. — Рыжебородый, ухмыляясь, надвинулся на Эльму. Та попятилась.
— Только попробуй — и я продырявлю твою дурью башку! — зарычал Кенек.
— Многовато для тебя одного такого богатства, Кен. — Рыжебородый взглянул на него безо всякого страха.
— И то верно, — спокойно заметил Хемриз. — Нечестный вышел уговор, ты так не считаешь, Кенек?
— Даже думать не смейте!!! — Кенек стиснул ружье. — Или я вас!..
Он осекся, оглянувшись на приоткрытую дверь: далекие женские стенания вдруг сменились надсадным, полным боли мужским воплем.
Затем крик оборвался, и наступила тишина.
— Это что сейчас было? Похоже вроде на Шилыча… — рыжебородый нахмурился.
— Ступай, проверь, что там, — скомандовал Хемриз. Именно он был в их компании главным, что бы ни думал по этому поводу Кенек.
Теперь с улицы донесся чудовищный, оглушительный рев и грохот. Снова кто-то закричал — уже иначе, отчаянно, визгливо. Рыжебородый, перехватив ружье штыком вперед, бросился во двор.
Деян рассмеялся.
От смеха невыносимо кололо в отбитых ребрах, но сейчас он не владел собой.
Кенек, подойдя, слегка толкнул его в бок.
— Что смешного?! Ты что-то знаешь?! Отвечай, Деян!
В голосе Кенека Пабала за гневом явственно чувствовался страх — и это тоже было смешно.
— Просто нам досталась очень дурацкая сказка, Кен, — пробормотал сквозь смех Деян. — Все шиворот навыворот.
— Говори по-человечески!
— Да твой знакомец от страха помешался, — проворчал Хемриз.
— Со злом должно бороться добро, так нас матери учили, — сказал Деян. — Да, Кен? А у нас… А-ха-х..
— И впрямь рехнулся. — Кенек, сплюнув, отвернулся и с тревогой уставился на дверь.
Деян огромным усилием воли наконец заставил себя остановиться и дышать медленнее. Его по-прежнему разбирал смех; это было похоже на припадок вроде тех, что иногда случились со старухой Шалфаной. Но здравого рассудка он пока не утратил.