Еще не успели упасть последние комья земли, как люди вереницей потянулись от погоста. Несколько старух — тетки и свекровь покойной Дамиши, единственная ее родня — обступили священника, однако тот попросил их обождать.
Деян и сам ждал случая попрощаться, но все же на миг пожалел, что не поторопился уйти: преподобный Терош протискивался к нему через толпу с видом самым мрачным и решительным. А что бы их ни связывало прежде, Терош Хадем всегда и во всем был служителем Господним, колдовства не одобрявшим…
— Переговорить с глазу на глаз можем? — спросил священник.
Деян обернулся к Голему, но тот уже куда-то исчез. Чародей сначала собирался уехать еще до похорон, потом — сразу после, однако отчего-то медлил.
— Думаю, есть еще время, отец Терош, — сказал Деян. — Только где?
— Это тебе лучше знать.
«Ошибаешься. Ничего я не знаю».
Деян снова огляделся: погост почти опустел. Идти к Догжонам не хотелось, и он был не уверен, пустит ли вообще Малуха его на порог: наспех собранный в дорогу мешок она красноречиво выставила на крыльцо. О том, чтобы еще раз зайти в разгромленный, оскверненный насилием и убийством родительский дом, даже думать было противно.
— Ну так что? Веди куда хочешь, — священник прокашлялся, — Сын мой.
— Идемте. Тут недалеко, — Деян горько усмехнулся. Во всей Орыжи теперь оставалось только одно место, которое он мог считать родным и откуда его никто не посмел бы выгнать. Оно и впрямь находилось близко: здесь же, на погосте, через два ряда…
Родители лежали под одним камнем, будто сбитым из двух половин, с тонкой алракцитовой прожилкой посередине. А на дедовском надгробии давно не мешало бы подновить надпись. У старой Вильмы надписи не было вовсе, так и лежала под серым валуном.
Терош Хадем молчал и ерзал на скамейке, слишком маленькой и узкой для его тучного тела.
— Ее когда-то сделал Мажел. Затем, чтоб мне не приходилось стоять. — Деян выставил вперед ногу. Сапог прежде тоже принадлежал Хемризу, оставшаяся на заднике кровь — Барулу. — Вы об этом собирались поговорить? Так говорите. Я слушаю.
Преподобный Терош нахмурился.
— Невиданное дело. И большой грех колдовством порядок, Господом сложенный, менять… Но разве ты просил о том, желал того? Большой грех, да не твой.
— Не просил. Но есть ли на свете калека, который никогда не желал бы вернуть утраченное?
— Всегда с тобой сложности.
— Каким уж уродился… Каким уж стал.
— А может, то и не грех вовсе. — Священник подергал себя за бороду. — Читал житие кузнецов небесных Козмы и Дамиана? Те тоже в странствиях своих как-то раз ногу от мертвого к живому приставили. Но то чудом Господним названо, и как святых их чтут.
— Угу, — кивнул Деян. — Но если читать с умом, сразу ясно делается: колдуны они на княжеской службе были, а не чудотворцы. Уж простите, отец.
Тот вдруг скривился:
— Отца твоего в последний путь здесь провожали, а ты безбожником каким был, таким и остался. И меня за дурака держишь! На кой ляд церемонии разводишь, а?!
Деян уставился на побагровевшего священника с изумлением и радостью. Терош Хаден за последние годы стал для него другом; утешительно было слышать, что хотя бы это не изменилось.
— Я никогда не держал тебя за дурака, Терош. Извини, если обидел… Я искренне, — Деян прижал ладонь к груди. Ребра, заживленные колдовством, почти не болели. — Просто не знаю уже, что и думать. Люди теперь смотрят на меня, как на заразного какого.
— А еще говоришь — за дурака не держишь. Ладно, Деян. Пустое это. — Терош Хадем, вздохнув, потер бок под разорванной рясой. — Дурное время, чтобы ссориться. Рассказала мне уже девица Догжонов, как ты в это встрял. И про Мажела с Нарехом сказала… Соболезную.
— Спасибо. Кто тебя отделал? Голем?
— Что вы все заладили — Голем, Голем? Скажи еще, старика Пабала ваш Голем повесил, а не сам он со стыда в петлю полез.
— И все же?
— Да с лошади упал. — Терош Хадем досадливо поморщился. — Думал, издохну прежде, чем до вас доберусь. С дорогой что-то совсем худо дело, окольной тропой ехать пришлось, а я до сегодняшнего дня последний раз в седло залазил, когда еще о вашей Господом забытой чащобе слыхом не слыхивал, — а тогда во мне весу поменьше было. И скотинка у меня смирная была. Не то что это бесовское отродье. Сбросила меня в канаву — и поминай как звали. Еле-еле поймал, а она еще лягаться удумала… Как бес вселился. Точно тебе говорю, бес! Надобно обряд провести и…
— Без сомнения, обряд нужен: обучение езде называется. — Деян, не сдержавшись, заулыбался, но тут же опомнился. — Извини. Спасибо, что приехал. И что поторопился — спасибо.
Священник покачал головой.
— Не за что меня благодарить, Деян: смейся лучше. Думаешь, чего я так спешил, что чуть шею не свернул? К вам, живым, торопился, или к мертвым? Грешен, нет.
— Зачем тогда?
— Колдуна догнать хотел. Уболтать его, чтоб мне с ним заместо тебя ехать.
— Это еще зачем?! — неподдельно изумился Деян. — Глупости. Ты здесь нужен.
Священник снова поморщился.
— Он мне то же самое заявил: мол, ему брехуны пустоголовые в попутчиках без надобности, а тут, может, еще на что и сгодятся… Но какой с меня тут толк, вот скажи, Деян? Смех один. Хоть сегодняшний день возьми. Погнался за ним, о должном не задумавшись, оборвался весь дорогой… Смех да и только!
— Что-то я не заметил, чтобы сегодня над тобой кто-то, кроме него, смеялся. Не было такого: не до смеха нынче, — отрезал Деян. — Как по мне — да, уж прости, брехун ты знатный. Но болтовня твоя людям сердце греет. Какой ни есть, а ты им нужен.
— Вот ведь… Заладил повторять одно и то же.
— Хоть о жене и ребятне своей подумал бы, чудак! — Деян с досады хлопнул ладонью по бедру. — Как они будут без тебя? Нельзя тебе никуда уезжать. И зачем? Голему проповеди читать? Кто-кто, а он тебя точно слушать не станет. Зато шкуру вмиг спустит, если злить его будешь. А ты будешь. Нельзя тебе с ним!
— Я никуда и не еду: он не разрешил. — Священник вздохнул. — А я тому и рад. Трус потому что.
— А кто не трус? — Деян развел руками. — Киан храбрец был — вот и нет его больше. Я тебе не исповедник, чтоб ты мне в грехах каялся, Терош.
— Старики наши, те собирались Голема самого уговаривать остаться: мол, лучше колдун, чем тот сброд, что теперь по округе шарится. Но не успели: пока они решали, уехал он.
— Вот уж свезло: не приведи Господь, еще уговорили бы… Болваны! Ему же в голову взбредет — он сам тут всех порешит.
— С чего ты взял? С побасенок старухи сумасшедшей, упокой Господи ее душу? — Священник покачал головой и оглянулся по сторонам, будто высматривая, не подслушивает ли кто. — Вот что я тебе скажу: он не злодей, Деян. Сам бы он пожелал остаться — я б его гнать не стал и другим бы не дал… Лихие люди — эти не из преданий явились, с ними никакого сладу нет, кроме как, прости и помилуй Господь их души, в землю их зарыть. Но колдуну нет охоты сидеть тут и нас от беды сторожить: брехала твоя Вильма. Не злодей он, но человек пропащий. Беги ты от него, как сможешь.
— «Не злодей, но человек пропащий»? — недоуменно переспросил Деян. — То есть?
— То и есть. Никакой правды над собой не признает, милость Господня ему — плюнуть да растереть, хотя у самого во всем мире — ни кола, ни двора. Вышло бы так, как тут у вас днем вчерашним, если б его хоть кто на белом свете ждал? Нет, — ответил сам себе священник. — Куда он едет, какая ему в том надобность? Мести искать грешно, да только он и того не ищет: себя самого во всем винит, но в грехах своих и в уродстве колдовском покаяния принять не желает… У нас бы остался, хоть дело бы доброе сделал, да куда там… Нет для него ни правды высшей, ни добра, ни зла. Пропащий человек. Что бы он ни затеял — все к худу обернется. Мы с ним мало говорили, но все по глазам его больным видать… Чего хмуришься? Говорю как есть.
— Я видал только то, как он бросился на Беона, как осадил и унизил Лесоруба, мир его праху. Как Кенеку кости каблуком дробил и пальцами человеку голову проткнул, не поморщась. — Деян постучал себя по лбу. — Убить кого-то — вот это для него точно плюнуть да растереть, да ухмыльнуться потом погано. Удивляюсь я с тебя, преподобный. Не злодей он, говоришь? Прежде другое говорил, когда истории свои церковные сказывал, и в книгах твоих по-другому написано. Не иначе, цена им та же, что сказкам старой Вильмы?
— Язык придержи, безбожник!
— Я не прав?
Священник, насупившись, запустил пальцы в бороду:
— Тут, понимаешь ли, такое дело. Книги — они ведь не Господом, а людьми писаны. Праведными и учеными, но на ком в жизни не было греха? И кому о прегрешениях своих упоминать перед потомками охота, путь и надобно без прикрас писать?
— Ладно, не будем спорить, — сказал Деян. — Тебе о Големе известно что-нибудь доподлинно?
— Не то чтоб известно. Нет, — священник тряхнул головой, снова обернулся, будто проверял, нет ли чародея рядом. — Но есть одна безделица…
— Ну? — нетерпеливо спросил Деян.
— Отец-наставник, когда направил меня в Спокоище, изустно дал мне повеление к люду местному приглядываться с особым тщанием и, ежели замечу что необыкновенное, сообщить о том в епархию. Больше он ничего не сказал. Может, и сам не знал, а тоже от кого предписание такое получил… Дурак я был набитый: чаще в кабак бегал, чем книги открывал, вот и добегался. — Священник чуть помолчал, беспокойно поглаживая бороду. — Но перед отъездом в епископский архив, где сведения учетные хранятся, заглянуть успел. Разузнать хотел побольше: куда еду, чего там — тут то есть — ждать.
— И что же ты такое узнал, о чем прежде не рассказывал?
— В том-то и странность, что узнать — ничего не узнал, только пыли зазря надышался! Со столетия прошлого записи про края здешние начинаются: про это ты тридцать раз от меня слышал. И еще я кое-что приметил. — Священник перешел зачем-то на шепот. — Книги старые учетные, они ведь какие? Не сравнить с теми, что я с собой привез. В половину столешницы длиной, весу в них — едва подымешь, от руки писаные и временем порченые. Рассыпаются, ежели с ними неаккуратно. А у той, в которой о Медвежьем Спокоище писано, нити переплетные были — светлые да крепкие. Будто починял кто ее. Не придал я тогда этому значения: мало ли, кто да почему? Может, истлела нить старая совсем. Наставление изустное удивительным мне тем паче не показалось: край глухой, мало изведанный; конечно, приглядеться к нему надобность есть. Не увязал я тогда никак одно с другим, и до сегодняшнего дня не увязывал. А теперь вот задумался. Если кто книгу сызнова переплета