Сверху вывороченные с корнем деревья выглядели еще внушительнее, чем с дороги. Голем уже спустился и ждал, присев на камень.
«Он сказал, что мог бы попытаться расчистить путь… Всерьез ведь сказал, не в шутку».
Деян поежился, взглянув вниз. Идея выяснить в точности, насколько велики возможности чародея, больше не представлялась такой уж хорошей.
— Помочь? — с готовностью спросил из-за спины Джибанд, по-своему истолковав его замешательство.
Великан передвигался по скользкому склону с прямо-таки звериной ловкостью. Скатка с одеялами и мешок ему нисколько не мешали, хотя тот и выглядел почему-то больше, чем должен был.
— Не надо.
Деян стал спускаться к дороге. Идти вниз оказалось сложнее, чем подниматься, но все же не настолько, чтобы принять помощь, без которой он твердо решил обходиться до последнего, — и хотя бы в этом решении чувствовал сам с собой полное согласие. Гордость требовала не показывать слабости, а голос рассудка твердил, что нет иного выбора, кроме как терпеть. «Хочешь заново научиться ходить — иди, иначе будешь и на двух ногах ковылять, как увечный. Хочешь ходить — иди, несмотря ни на что. Хочешь ходить — иди…». Фразу эту Деян повторял про себя беспрестанно: она хоть немного, но придавала сил.
«Проклятая погода!»
Деян уселся на землю напротив чародея и распустил ворот куртки. Дышалось тяжело; болело и требовало отдыха, казалось, все тело. Голем с задумчивым видом вертел в руках маленькую серебряную фляжку. Приглядевшись, Деян смог разглядеть отчеканенный на ней узор: если взглянуть прямо, тот походил на раскидистый куст, если чуть искоса — на оленьи рога.
— Что это?
— Яд. — Чародей спрятал фляжку во внутренний карман жилета. — Или лекарство: тут уж как посмотреть на проблему.
— А в чем проблема?
— В том, что его мало.
Подошел Джибанд, до того с нескрываемым интересом осматривавший и ощупывавший корни вывороченных деревьев.
— Мастер, а это… оно… всюду так это? — От избытка чувств он всегда терял способность к связной речи.
— Что?
— Ну… это.
Сообразив, что его не понимают, великан указал сперва на корни, затем на живую раскидистую елку.
— Да, всюду. «Это» называется корни: чтобы дерево жило, они должны быть укрыты в земле, — с видимой неохотой попытался объяснить чародей.
— Кор-ни. — Великан, старательно шевеля губами, повторил незнакомое слово. — В земле. Прячутся, как мышь, чтоб их не съели?
— Нет. Им нужна земля, чтобы питать дерево… Дерево так ест.
— А-а. — Великан уставился на свои руки, как часто делал, когда о чем-то задумывался. — Поэтому мертвых людей тоже зарывают в землю? Чтобы живые люди могли есть?
Чародей застонал.
— Мастер? — нерешительно окликнул великан.
— Нет! Нет, Джеб: люди здесь вообще ни при чем. Хватит пока вопросов: подумай лучше над тем, что тебе уже рассказывали раньше.
— Но…
— Хватит!!! — рявкнул чародей. — Сегодня больше никаких вопросов. Понял?
— Ладно, мастер.
Великан, насупившись, отошел в сторону.
Чародей достал флягу; уронил, выругался, поднял. Руки его дрожали так, что он едва смог отвинтить крышку. Остро пахнуло чем-то пряным.
— Пошли! — После пары глотков чародей заметно воспрял духом. — До темноты нужно уйти за большак.
Деян молча встал, посчитав за благо тоже пока воздержаться от вопросов.
Чародей шел впереди. Великан то догонял «мастера», то отставал, и постоянно оглядывался. Сперва Деян подумал, что Джибанд приглядывает за ним по приказу чародея, но, оказалось, у того был собственный интерес.
— Могу я спросить? — Великан дал чародею уйти вперед и пошел рядом, но все равно говорил шепотом. Впрочем, шепот его слышен был бы и за два десятка шагов.
— Спрашивай.
— Почему мастер не хочет со мной говорить?
— Почему твой мастер не хочет с тобой говорить? — в замешательстве переспросил Деян, ожидавший продолжения разговора о деревьях и похоронах — но никак не расспросов о Големе.
— Да. Почему он…
— Я понял, — оборвал его Деян. — Но…
Он взглянул на чародея: тот не подавал виду, однако наверняка все слышал.
— Честно признаться, я не знаю, Джибанд, — сказал Деян чистую правду. — Не имею ни малейшего понятия. А ты сам как думаешь?
— И я не знаю. — Великан нахмурился. — Потому что я неправильный человек?
— Нет. Думаю, не поэтому.
Деян не без удивления понял, что вновь говорит правду: полной уверенности он не чувствовал, но если б дело было в этом — чародей бы, пожалуй, вовсе не разговаривал бы со своим созданием.
— Но почему тогда?
— Не знаю, — повторил Деян. — Может быть, он просто в дурном расположении духа. Спроси лучше о чем-нибудь другом, Джибанд.
Великан замолчал, понуро склонив голову, но, едва вышли на заросшую колючим кустарником прогалину, оживился:
— Почему тут нет деревьев?
Джибанда интересовало все, что попадалось ему на глаза. Расспрашивал он с детской непосредственностью, но с взрослой дотошностью, и умозаключения делал порой чрезвычайно странные и занятные. Впечатление все это создавало жутковатое, но Деян рад был отвлечься.
Последний раз он выходил к тракту много лет назад, незадолго до злосчастного падения со скалы. Многие места изменились до неузнаваемости, но какие-то выглядели как прежде, и память услужливо подбрасывала картинки: вот Халек Сторгич разводит костер под старой двуглавой сосной, Кенек и Барм спорят, можно ли есть змей; вот он сам — пытается наловить котелком юрких серебристых рыбешек…
Тогда им всем казалось хорошей идеей сбежать от родных и поглядеть на большой мир.
— В воде живет ры-ба? — переспросил великан, следом за Деяном подойдя к ручью. — Почему только в воде?
Странно было говорить с кем-то, кто никогда не видел рыбы.
— Так уж дело обстоит. — Деян, выплеснув остатки старой воды, опустил пузатую тыквенную бутыль-флягу в ручей. Вода в нем, как и много лет назад, была ледяная. — Понимаешь, нельзя одновременно приноровиться и к воде, и к земле, и к воздуху.
Словно в насмешку над его словами, на кочку неподалеку опустилась утка и принялась деловито чистить перья.
Деян прикрыл глаза, ожидая, пока наполнится фляга. От холода сводило пальцы. Птицы здесь не боялись людей; и тогда, тринадцать лет назад, Эльма сумела подбить такую из рогатки, чем спасла всех «путешественников» от голодной ночевки. Но спасти от порки по возвращению — увы! — их не мог никто, даже сам Господин Великий Судия, поскольку наказание было вполне заслуженным.
— То есть нельзя одинаково хорошо приноровиться ко всему разом, — тряхнув головой, поправил сам себя Деян. — Рыба ловчее всех в воде, медведь — на земле, птица — в небе; так уж заведено.
Великан уставился на свои огромные ладони.
— А кто так придумал? Чтоб так было?
Деян улыбнулся, вспомнив преподобного Тероша Хадема: уж на этом вопросе священник бы развернулся.
— Эй, болтуны! Долго вас еще ждать? — крикнул с дороги чародей.
— Сейчас! — Деян заткнул наполнившуюся бутыль пробкой и отдал великану. — Всегда так на людской памяти было, Джибанд. И так же, думаю, будет впредь. Почему — в точности никто не знает, а сочиняют люди всякое.
Джибанд, конечно, спросил, что сочиняют: было бы странно надеяться, что он вдруг умерит любопытство.
— Я могу пересказать что-нибудь, но не думаю, что тебе это будет понятно, — неохотно ответил Деян, предвидя множество новых вопросов, которые вызовет даже самый краткий рассказ. — Давай в другой раз, а?
— Почему не сейчас?
— Тяжело на ходу говорить.
Великан взглянул с неподдельной обидой и ускорил шаг, догоняя чародея.
— Погоди! — спохвотился Деян. — Ладно. Сейчас так сейчас.
Великан остановился, поджидая его.
Деян не знал, что именно сделает Голем, если Джибанд снова пристанет с расспросами, но готов был поспорить, что ничего хорошего. А великана было почему-то жаль, и совсем не хотелось смотреть, как тот с понурым видом выслушивает брань своего ненаглядного «мастера».
— В начале Белой книги, по которой церковники ребятню учат, сказано так: «Матерь Сущего есть все и ничего, небытие и присутствие, сияние небесное и мрак подземный, Луна и Солнце», — процитировал по памяти Деян. — «Твердь земная — плоть Ее, огонь и вода в Ее жилах разлиты. Всякий человек и зверь, всякая тварь живая есть плоть от Ее плоти, кровь от Ее крови, дух от Ее духа. Всякая жизнь от Нее исходит; держит Она всякую жизнь в своих ладонях».
— А дальше? — требовательно спросил великан, когда Деян замолчал.
— Дальше про другое.
— Расскажи.
— «Беспредельна Матерь Сущего и непостижима», — продолжил Деян. — «Правая рука Ее — Господин Великий Судия, Всевышний, Всемогущий, Всеведущий, отец небесный рода людского. Левая рука Ее — Владыка Мрака подземного, рода людского ненавистник и губитель. Одарил отец небесный человека сердцем, что к добру тянется; разумом, что добро от худа отличить может; силой, что может путь проложить. Отравил Владыка сердце человеческое гневом и завистью, одурманил разум лживыми речами; подточил силу. Кто невежествен и слаб, кто низкие помыслы в себе взрастил — тот во мраке идет, и, лишь во мрак обратившись, душа его к Матери вернется. Тот же, кто сердцем и разумом чист, кто в помыслах ввысь тянется, себя не жалеючи, — тому, волею отца небесного, иная участь уготована; будет он тепло и свет вкушать в покое облачных садов, а когда настанет час к Матери вернуться — вольется душа его в сияние первородное, станет новой жизни началом».
— А в облачных садах рыбы тоже есть? — поразмыслив, спросил Джибанд.
— Не думаю, что они существуют, эти сады, — мягко сказал Деян. — Но если существуют — наверное, есть.
— Существуют, — с огромной убежденностью в голосе заявил великан. — Я видел.
Деян поперхнулся.
— Что ты видел?
— Облачные сады. Только они очень страшные, — тихо добавил великан и замолчал.
Больше вопросов он не задавал до самого тракта: возможно, не мог выбрать, с какого начать.