— Деревянная твоя башка. Мрак бы тебя побрал, колдун! — Деян в тщетной попытке овладеть собой со всей силы врезал кулаком по ящику. — Замолчи. Заткнись.
Не все, но многое теперь становилось на свои места.
«Одной загадкой меньше». — Мысль эта несла с собой облегчение. Все произошедшее в последний день в Орыжи было нелепой и досадной ошибкой. Но поправить ее могло теперь и не выйти — и тут уж было от чего впасть в отчаяние…
Ему следовало быть дома, а он сидел в сырой развалюхе посреди леса рядом с немощным чародеем, его «ненастоящим человеком» и горой непохороненных костей и не мог вернуться — да и было ли еще, куда возвращаться?
Но даже так — даже тут — могло быть терпимо; жизнь в Спокоище была нелегка: опасность и смерть, своя и чужая, всегда таились рядом. Могло быть терпимо — если б не груз дурного прощания, горечь недопонимания, недоговорок… Если б только Голему хватило ума держать свои догадки при себе!
— Послушай, я не хотел… — осторожно начал чародей, — не думал, что это может доставить неприятности… откуда мне было знать? По правде, голова у меня тогда варила не важно, и…
— Заткнись, — тихо сказал Деян. — Заткнись, пока я тебя не убил.
Чародей замолк, поняв тщетность попыток оправдаться — или попросту обидевшись, — и вскоре забылся беспокойным сном. Деяна это полностью устраивало: тошно было и без разговоров. Он был зол, но больше — растерян; услышанное никак не укладывалось в голове. Нужно было решать, что делать дальше…
«Но какой у меня выбор?»
Деян, стоя у порога хижины, смотрел на свое отражение в натекшей у стены луже: от капель с крыши по воде расходились круги, отражение рябило, кривилось и не желало подсказать ничего, кроме того, что он знал и сам. Он мог бы во второй раз передумать и уйти, предоставив еще беспомощного чародея самому себе, но ничего этим не добился бы — только преумножил бы смерти впустую. И даже дойди он каким-то чудом до Орыжи — что с того? Все равно он мог там разве что «сено ворошить»: не помощник, не защитник, а бог весть кто…
Все то, что он знал теперь, ничего не изменило. Странно и неуютно было это сознавать.
Как бы ни было тоскливо оставаться — поворачивать назад пока не было смысла; теперь, поразмыслив спокойно, он это понимал. Стоило сперва хотя бы выйти снова на тракт, где возможно будет разузнать путь или даже отыскать попутную повозку — если повезет не получить прежде нож в бок или дубиной по затылку, что казалось исходом самым вероятным.
Дождь прекратился; быстро стемнело — словно кто-то на небе задернул занавеску. Через силу Деян заставил себя сжевать кусок зайчатины и, улегшись на лавку, сразу же заснул — но спалось на этот раз совсем дурно. Снилась каменистая пустошь посреди темной воды — как опавший лист в луже — и серокожие люди на ней, мужчины и женщины, могучие, уродливые, измученные ненавистью к самим себе и к своим создателям. Одни глиняные гиганты бесстыдно совокуплялись между камней, другие недвижно лежали или сидели на земле и равнодушно смотрели на подступающее море; волны накатывались на берег и проглатывали их — одного за другим, пока весь остров не скрылся под водой.
Глава девятаяНа снегу
…утром выпал снег.
Хижина сильно промерзла за ночь. Деян, не вполне еще очнувшись от беспокойного сна, встал, бросил в очаг сухого мха и щепок, раздул угли; помог подняться чародею, распахнул дверь, шагнул за порог и обмер: мир побелел. Снег лежал на земле и на ветках, валил с неба крупными хлопьями.
Деян зачерпнул горсть с края крыши, утер лицо, моргнул трижды для верности: ничего не изменилось. Не могло в это время года, сразу после гроз, навалить снега, — но сырые хлопья сыпались за шиворот, и от холода с непривычки свело скулы.
За ночь наступила зима.
Противоестественная, ненастоящая зима, но от настоящей неотличимая. И неизвестно, сколько она могла продлиться.
Чародей, привалившись к дверному косяку, смотрел на снег:
— Красиво.
— Это все, что тебе есть сказать?
— Если так продолжится, то к завтрашнему дню по пояс завалит. — Чародей был невозмутим. — Мы застряли здесь.
Как будто это нуждалось в пояснениях!
Деян сплюнул в белую кашу.
— Надо будет смастерить какие-нибудь снегоступы.
Снег валил до ночи с редкими передышками. Темные тучи плотно затянули небо — невозможно было даже определить, который час. Чародей, проглотив кружку бульона и закусив вареной репой, уснул; Деян перекусил наскоро и до обеда заготавливал и перетаскивал в хижину дрова. Мельком взглянул на кости в старой поленнице: «Надо бы похоронить, пока не смерзлось все…»
В лесу в такой снегопад делать было нечего: остаток дня волей-неволей пришлось коротать внутри и терпеть общество чародея. Нашлась в том и хорошая сторона: по его подсказкам Деян набил десяток патронов и опробовал заново собранное ружье. Сработало: куда целился — туда он, конечно, не попал, но ветка рядом разлетелась в щепки, а отбитое плечо было, как сказал чародей, следствием конструкции.
— Я думал, в твое время еще не было таких штук, — удивился Деян.
— Были, хоть и поплоше. И я немного повозился с тем, которое отнял у твоего… у того, кто напал на твой дом, — поправился себя чародей: он явно не хотел ссориться. — Разобрался в устройстве механизма и зарядов. Действенная вещь. Надо полагать, войны теперь кровавы, как никогда прежде.
— Это был не мой дом, — повинуясь внезапному порыву, сказал Деян. — Эльмы. Мой стоит напротив, заколоченный: это в нем подонки тогда устроились. Что с ним будет теперь, не представляю… Родителей на свете нет давно, братьев в этой сваре княжеской убили. Никого из семьи, кроме меня, не осталось. А мне одному велик он, и я — здесь, с тобой сижу, и вернусь ли? Получается, не нужен он теперь никому. Вот как эта хибарка… Из соседей после случившегося не позарится никто. Полвека стоял — был «дом родной», люди жили, а теперь — не нужен. Понимаешь ты такое, колдун?
Чародей молчал; взгляд его был рассеян, будто он и не слушал вовсе.
— По глазам видать — ни шиша ты не понимаешь! — Деян ударил ладонью по столу. — У вас, князей, одни войны и подати на уме, иного дела до людей у вас нет… Не для тебя одного — для всех для вас мы со скотиной вровень. Если нечего с человека взять — его и нет будто. Не так, скажешь? А?! Голем!
— Странные слова для того, кто всю жизнь прожил в глуши. Как ты о мире судишь: по россказням вашего священника? По сказкам, что мамка на ночь рассказывала? Так и в то, что солнце на небесной колеснице возят, поверить можно! — В голосе чародея не было насмешки. — Правители разные бывают. Одни — на убой гонят, другие — людей берегут и голову ради них сложить готовы. Не наговаривай на всех скопом.
— По тому и сужу, что за все прошлые годы в глаза никого из вашего высокородного племени не видел, — зло сказал Деян. Упрек чародея был справедлив, но признавать этого не хотелось. — У нас нужда — днем с огнем вас не сыскать, а у вас до нас хоть какая появляется надобность — так вы тут как тут. Так подумать, людям вовсе без правителей лучше жилось бы: никакого проку — одни беды от вас…
— Вот оно что! Узнаю любимого конька профессора Вуковского. — Чародей усмехнулся. — Было дело, спорили мы с ним. Может, и жилось бы — если б были люди мудрей. А пока получается, что с дурным правителем жить худо, но без него — и того хуже. Каждый на себя кусок тянет, и общее дело от того рушится. Даже в вашей глуши — и то вы какое-никакое управление сами себе сообразили: старосту ведь над вами не король ставил? Нет. И сам же ты меня упрекал, что я ему, болтуну и провокатору, ребра поломал: дескать, без него вы — точно дети малые без отцовского пригляда остались. Было такое, или меня память обманывает?
Деян вспомнил Волковку с ее семью «как бы старостами», криками и драками на общинных сходах. В Орыжи Беона никто правителем не считал, но власти у него над селом поболее было, чем у короля за тысячу верст от Спокоища, — в этом чародей не ошибся…
Мысли путались, голову ломило от усталости. Он уже не мог в точности припомнить, с чего начал этот бесполезный спор, и не хотел его продолжать.
— Эта гостеприимная, как ты ее назвал, «хибара»… Рядом с ней что, какие-то могилы? — Чародей тоже захотел переменить тему. — Дрянное место. Смертью тянет.
— Есть, по-видимому, могила. И кости под стеной разбросаны.
— Какие кости? — сразу насторожился чародей.
— Обычные, — со вздохом сказал Деян. — Чуть поодаль — собачьи, под навесом у стены — человечьи. Кости как кости. Не начинай опять про всяких немертвых; и без разговоров этих тошно.
Голем неодобрительно покачал головой:
— Но…
— Восстановишь силы — сам с ними и разбирайся, если охота, — перебил Деян. — А я больше обо всей этой колдовской мерзости слышать не желаю. Хватит! — Он резко поднялся из-за стола, но на миг потерял равновесие: пришлось опереться на край.
Голем взглянул обеспокоенно:
— Отдохни. Не ровен час, сам свалишься.
— Без твоих советов обойдусь, — буркнул Деян.
Нужно было еще умудриться сплести из нарезанного полосами тряпья и заготовленных утром прутьев хоть сколь-либо прочные снегоступы: дело было привычное, но с таким дурным материалом и в почти полной темноте, ощупью, работать прежде не приходилось; отдыхать же он не мог и не хотел.
В Орыжи говорили: работа руками дает передышку голове; для него это оказалось не вполне верно — слишком въелась привычка пережевывать без конца мысли… Но все же, пока он был хоть чем-то занят, быстрее шло время, жизнь будто бы двигалась вперед, а не топталась на месте; проще было терпеть сложившееся дурацкое положение.
Ночь прошла беспокойно. Расстроенные чувства были тому виной или что-то иное, но Деян постоянно просыпался, будто от толчка, а после подолгу не мог заснуть; потому рассвет он приветствовал с облегчением.