— Занятная теория, — хмыкнул Деян, подумав про себя, что у Венжара ен’Гарбдада мнение о тех давних событиях могло сложиться совершенно иное. — И что же дальше?
— Венжар числился у дяди в учениках, но, к досаде последнего и к своему стыду, в области практической медицины он был редкостным бездарем. Нирим — пожалуй, справедливо — укорял его в недостатке сочувствия к больным, но, думаю, это не главная причина: просто что голова, что руки у него были не на то заточены. Недостаток практического мастерства Венжар со всегдашней своей дотошностью пытался сгладить знанием, и в свои годы — а был он всего на дюжину лет старше меня — изучил уйму книг, некоторые из которых неизвестны были даже Нириму: тот практиковал согласно бадэйскому лечебному искусству и последним веяньям в Императорском Медицинском Обществе, а Венжар читал, кроме прочего, сочинения дарбатских профессоров и заметки лекарей-хавбагов, давно завезенные в библиотеку Общества, но не нашедшие до поры до времени признания. Венжар заявил о сходстве моего недуга с «хромой хворью», известной на Хавбагских Островах, и предложил попытать счастья, обратившись к хавбагам напрямую — в одно из их посольств в Радоре. Нирим назвал племянника бестактным глупцом; заявил, что, как бы там ни было, спустя годы никакое излечение невозможно. Однако Венжар настаивал и предложил мне свою помощь в пути к столице. Нирим еще раз назвал его глупцом, но это уже ничего не меняло. — Голем усмехнулся и подложил в очаг полено. — Венжар убедил меня, что шанс стоит усилий. Надежда — как свежие угли: вроде потухли, почернели, а чуть подует ветер — опять пламя.
— Насчет тебя — понятно, — сказал Деян. — Но его в чем была выгода в это ввязываться?
— Как это — в чем?! — неподдельно изумился Голем. — Во мне, конечно. В нас с Джебом. О том, насколько необычна и велика моя сила, только я и не догадывался. А Венжар сразу сообразил, какое превосходное из меня может в будущем выйти оружие — и как меня можно будет использовать. И объяснил мне.
— И тебя это не уязвило? — настал черед удивляться Деяну. — Ничуть? Что тебя намереваются использовать, как какую-то дубинку.
— А должно было? — Голем снисходительно улыбнулся. — Нет, Деян, не уязвило. Ничуть. Возможно, я наболтал лишнего, и по моей вине у тебя сложилось превратное мнение о моем старинном друге как о недалеком и жадном до богатства и власти честолюбце. Но в действительности он отнюдь не был плохим человеком… Да, Венжар необычайно любил власть, а я постоянно подтрунивал над ним из-за этого. Однако — как, к слову, и очень многие другие известные мне властолюбцы — власть он хотел использовать для добрых дел: только редкостный негодяй может мечтать стать злодеем, чтобы, благоденствуя, безнаказанно истязать других. Пару таких я убил, а больше, пожалуй, и не встречал. Во всех остальных оставалась еще толика порядочности: не только перед людьми, но и перед собой они оправдывали свои злодеяния обстоятельствами или, чаще, ошибочно видели в злодействе благо…
— А из них ты скольких убил — одного, всех или половину? — перебил, не выдержав, Деян.
— Многих. Намекаешь, не мне рассуждать о порядочности и добродетели?
— Ну…
— А кому же? Кто, по-твоему, достоин? — с любопытством спросил Голем. Снисходительная улыбка так и не сошла с его лица; насмешку он воспринял как должное. — Насчет себя — не буду спорить: сочинений об этике и морали я не писал, приговоры чаще исполнял, чем выносил, и ни то, ни другое мне не по душе. Предположим, судья из меня и впрямь негодящий. Но где найти лучшего?
— Где-нибудь подальше от столиц и замков, — мрачно сказал Деян. Ругаться с чародеем не хотелось, но смолчать он не мог. — И от Небес — пусть Терош меня простит — подальше, а к земле — поближе. Обстоятельствами, говоришь, оправдывали или считали благом… Чушь! Ни шиша они не считали. Ты, когда по лесу идешь и муравьев давишь, не считаешь, что совершаешь злодеяние. Никто не считает — кроме тех муравьев, которыми лес полнится: если искать справедливого судью, то среди них… Что ты, что Венжар твой — вы, может, среди вам подобных, промеж князей и колдунов, во всем лучшие, откуда мне знать. Ты вон целую теорию придумал, отчего люди мерзости вокруг себя не замечают, в глаза друг другу не смотрят, отчего ссорятся… Умно, право, ничего плохого не хочу сказать! Только муравьям, знаешь, все едино. Живем мы коротко, грамоту знаем дурно, звезд с неба не хватаем, камни руками не крушим; кто мы перед тобой, перед такими, как ты? Вы как дикие звери — сильны, злы, если кто вам на пути попадется — не порвете, так затопчете. Я вас, тебя не виню, но пойми — не нравится мне это. Не может нравиться. Мы про свою муравьиную жизнь лучше сами рассудим; где добро, где зло — разберем, не слепые, чай; а с вас довольно и того, что налог платим.
— Старина Фил бы гордился таким последователем! — Голем улыбнулся. — «Мало вам кармана — в голову залезть хотите», — так он, вроде, писал; и что подлинную добродетель надо дальше от университетов, но ближе к земле искать. Только я как ему сказал, так и тебе скажу: не меряйте по себе. Жизнь, за которую ратуете, вы знаете мало. — Тон его переменился, утратив всякую веселость. На миг чародей показался Деяну глубоким стариком. — Людей вы знаете мало — в этом ваша беда, Деян. Что Фил, что ты…
— Чего же такого мы, по-твоему, не знаем? — Деяну сделалось жутко от этой перемены. — Договаривай уж, раз начал.
— Я тебя понимаю, но пойми и ты: не все то хорошо, отчего хорошо было тебе. Родные, односельчане — они относились к тебе по-доброму, вот тебе и кажется, что нет на свете людей лучше, и жизнь ваша такая, какой и должна быть людская жизнь… А мне ничего такого не кажется, уж прости. Я точно знаю, что тот храбрый старик, который погиб потом ночью, — он убил бы меня, если б смог; не из мести, а просто на всякий случай, кабы чего не вышло: такой взгляд ни с чем не спутать. И староста ваш не с досады мне грубил, а нарочно провоцировал, чтоб я дал повод; как понял, что солдат за мной нет, так и начал. Все б и вышло по его умыслу, если б бабы с крыльца не в Джеба, а в меня выстрелили, — не заметил я их… Но они промазать и в своего старика попасть забоялись… Быстро они из дому ружье притащили, а его ведь зарядить надо сначала! Мы со старостой едва парой фраз обменялись, а они в доме уже к стрельбе готовились.
— Не выдумывай, — неуверенно сказал Деян. — Может, Беон его заряженным хранил.
— Ты добрый малый; не отнекивайся — иначе я б здесь не сидел. — Голем вздохнул. — И односельчане твои, верю тебе на слово, — славные люди. Для своих. И своего человека для них убить — немыслимо, даже если тот подонок распоследний. Но я — чужак. К чужакам они тоже получше многих относятся, судя по твоим словам, но в тяжелую пору чужак хуже беса, всем известно. Кроме добряков вроде тебя, которые вечно в облаках витают. Однако и ты, заметь, не прост. Человека, по-твоему, убить нельзя, но зверя — можно. И человека зверем обозвать — можно. Известная хитрость.
— Но я ведь тебя не убил, — выдавил из себя Деян, чувствуя, как задрожали руки. С необычайной ясностью он вдруг ощутил, что сложись все чуть иначе — убийство непременно произошло бы. Человек, с которым он делил сейчас пищу и кров, который едва не отдал жизнь, защищая его, — был бы убит его рукой. Оба они к этому дню, вероятно, уже были бы мертвы, и лишь обретший свободу Джибанд бродил бы по земле в растерянности и отчаянии, постепенно утрачивая человечность.
— Не убил, — с мягкой улыбкой согласился Голем.
Деян опустил взгляд.
— Проходимцев нигде не привечают — это обычное дело, — продолжил Голем. — Худшие беды — от невежества. Священник сказал, люди у вас неграмотны; кроме вас с ним, в обоих селах только еще с десяток человек два слова на письме связать смогут, и то — с ошибками. Не наврал?
— Не наврал.
— Жаль; так я и думал. Венжар, чтоб его! Что же случилось… Сучий потрох! За это он мне ответит, какие бы ни были причины. — На скулах Голема заиграли желваки. — Нынешнее положение дел мне отвратительно. Оно отличается от того, что помню я, в худшую сторону, а судя по тому, что сумел рассказать ваш священник, так не только у вас, а повсюду… Везде образованные люди наперечет, везде в почете глупые россказни, суеверия. О чародейском искусстве у простого люда понятия еще меньше, чем раньше, о других науках они даже и не слышали… Мрак! Можешь не верить мне — глядя на такое, сложно поверить, — но когда-то мы с Венжаром хотели совсем не того. Имели все основания надеяться… Да что там! — Голем махнул рукой. — Никто не сомневался, что еще через пару столетий неграмотными в Империи, да во всем мире будут только убогие и лентяи. Казалось, возвращается Золотой век. Все только и делали, что болтали о просвещении; молодые стремились в учителя и проповедники, меняли придворную карьеру на дорожную тряску, гнилые матрасы, бедность. Прошло явно не меньше двух веков — но что же я вижу теперь?! Круг вновь бездействует или сгинул, Церковь Небесного Судии выродилась в шайку проповедников, которые болтают о справедливости и поклоняются сбитым в треугольники доскам, а люди бедны и неграмотны… Ты сравнил нас, чародеев, с дикими зверьми. Нет, Деян, нет: во многом мы повинным и многим плохи, и все же… Среди чтимых тобой «простых людей», вдали от столиц и университетов — вот где настоящая дикость! Тебе известно, что чародеи живут дольше прочих. А известно, почему?
— Не задумывался. Зелья какие-то, наверное…
— Зелья! — фыркнул Голем. Он чуть успокоился, но все равно говорил с редкой для себя горячностью. — Кого ни спроси — все считают, что у нас есть рецепт долгой жизни, который мы по злобе храним в секрете. От близких храним, от родителей, от жен, от детей — и все почему? А потому что злыдни, звери… Ты не дурак — тебе смешно уже, но иным умникам и такое — не аргумент. Раз был случай, пропало в глухом приграничье двое чародеев, из тех самых добровольцев-просветителей. В Круг не вхожих, но среди них племянник одной императорской фаворитки был… В общем, поручили мне все бросить и срочно разыскать пропажу: я тогда неподалеку с гвардейцами на бандитов страх наводил. Взял людей, поехал в городок, где пропавших последний раз видели, потом к деревушкам, куда они направлялись. В одной из деревушек следы и сыскались. Старейшинам там уж очень пом